– Ну, а что ты об этом думаешь?
– О чем?
– Я тут слышал, как твой друг толковал о ценах на пиво. Ты сам знаешь, так везде. Хорошо, что у вас есть возможность бывать в трактире...
– Неужто у тебя, купец, дела так уж плохи? – откликается Доррин, у которого вдруг пересыхает горло.
– Может быть, ты заметил, что в этом году не было фейерверка на Ночь Совета?
– Должен признаться, как-то не обратил внимания.
– Ты слышал, что Кертис объявил о весеннем наборе рекрутов?
– Это после того, как не удалось добиться своего с помощью ложных разбоев, – тихо произносит Доррин.
– Не удалось, благодаря Отшельничьему? – уточняет Джаслот еще тише.
– Сомневаюсь, чтобы тут имели место сознательные действия со стороны острова.
– Ты полагаешь, что великим магам Отшельничьего нет до этого дела?
– Не знаю, – отвечает Доррин, не желая вдаваться в подробности, и пытается сменить тему: – Ты, наверное, знаешь, я выстроил новый дом. Хотелось бы там пожить.
– А не мог бы ты изготовить что-нибудь, полезное для солдат Совета? Что-нибудь, основанное на гармонии?
Джаслот задает те же вопросы, что и Брид с Кадарой, но какой ответ может он дать? Ему и нож-то сковать трудно, не говоря уж о мече.
– Не знаю. Обещаю об этом подумать, вдруг что-нибудь придет в голову! Но для кузнеца, который связан гармонией, существует множество ограничений.
Джаслот хмурится.
– Мне сейчас тяжело взять клинок в руки, а не то, чтобы изготовить его, – поясняет Доррин. – Вот почему я использую посох.
– Ты используешь его так, что клинок тебе вряд ли нужен, – сухо замечает купец.
– Не знаю, – беспомощно повторяет Доррин. – Могу только подумать.
– О большем мы и не просим, – говорит Джаслот, глядя Доррину в глаза. – Может, подумаешь заодно и о вступлении в Совет?
– Я? Не думаю, чтобы я соответствовал требованиям...
– Если пока и нет, то это ненадолго. Я заметил, что в твоем новом доме есть помещения, предназначенные под склад.
– Ну, свободное место никогда не помешает, – говорит Доррин, не желая объяснять, что склад предназначается для Лидрал. – Но становиться купцом я не собираюсь.
У него и впрямь нет ни малейшего намерения заниматься торговлей.
– Неважно, – Джаслот улыбается и встает. – Так или иначе, мы надеемся на твою помощь. Зима нынче холодная, но мне впервые в жизни хочется, чтобы она тянулась подольше. Грустно, когда приходится бояться весны и надеяться на долгую стужу. Всего доброго, мастер Доррин.
– Свет... – бормочет Пергун после долгого глотка пива. – Этот расфуфыренный щеголь говорил с тобой так... так, будто ты более важная шишка, чем он сам. Да кто же ты все-таки такой, Доррин?
– Я – это я. Иногда кузнец, иногда целитель, а иногда... иногда и сам не пойму. Ладно, мне пора иди.
– А я еще посижу немного, пиво допью, и вообще... – тянет Пергун. – Куда мне идти? У Хеммила холоднее, чем в леднике. У Геббы, – он указывает пальцем на рыжебородого малого, играющего в углу в кости, – есть повозка. Он меня подбросит.
Пергун берет кружку и направляется в тот угол, где идет игра.
Сев в седло, Доррин едет по раскисшему снегу к мосту, присматриваясь к ближайшим домам. Еще не поздно, однако почти все окна темны, а если где и есть свет, то тусклый, какой может давать единственная свеча или плошка. Да и дым, несмотря на холод, поднимается лишь из немногих труб.
Цена на пиво выросла вдвое. Холодно и темно, однако люди почти не зажигают ни очагов, ни ламп. И при этом Джаслот молится о долгой зиме.
За мостом дорога схвачена морозцем, а сугробы по обе ее стороны высотой чуть ли не по пояс. А вот огней в придорожных домах так же мало.
Подъезжая к холму, откуда начинается подъем к его дому, юноша ежится при мысли о том, скольких людей в Спидларе погубит долгая, холодная зима... и ранняя весна.
XCVII
Доррин идет по тропке, которую проложил в снегу между своим домом и домом Риллы. Утром опять шел снег, и сейчас ветерок гонит поземку поверх утоптанного наста. Над головой нависают тяжелые серые тучи, однако нового снегопада пока не предвидится.
Юноша оглядывается на кузницу – предполагается, что Ваос мастерит там сейчас полку для инструментов – и улавливает над дымоходом дрожь подогретого воздуха. Стало быть, огонь разожжен.
У Риллы все как обычно. Какая-то толстая старуха с покрытым красными пятнами одутловатым лицом заходится в надрывном кашле, а когда приступ кончается, пытается отдышаться и хрипит, словно вместо легких у нее неотрегулированные мехи. Человека, сгорбившегося рядом с очагом, бьет озноб, хотя он находится вблизи огня и кутается в несколько рваных одеял.
Эти люди Доррину незнакомы, а вот стоящих в углу худенькую женщину и ребенка он узнает прежде, чем Фриза успевает спросить:
– А сегодня ты покажешь лошадку?
Девочка делает шаг ему навстречу, продолжая одной ручонкой держаться за линялые брюки матери. Мерга одета в пастушью овчину, такую же как у дочери, но более вытертую и рваную. Лицо ее кажется еще более изможденным и печальным, чем обычно, однако следов побоев ни у нее, ни у ребенка нет. Женщина смотрит в дощатый пол, стараясь не встречаться с Доррином взглядом.
– Выпей-ка вот это, – говорит между тем Рилла толстухе.
– Фу, как гадко воняет, – кривится та.
– Ты часом не хочешь выхаркать свои легкие? – урезонивает ее целительница.
Рилла подходит к Доррину и, покосившись на Мергу с Фризой, говорит:
– В последний снегопад Герхальм ушел из дому, а вчера Асавах нашел его тело.
– Но почему? Неужели он ушел навстречу бурану только потому, что потерял возможность бить свою жену? – тихо, чтобы никто не услышал, спрашивает юноша.
– Герхальм работал, когда ему было велено, делал только то, что ему велели, и получал ту плату, какую хозяин считал справедливой. Он зависел от погоды, от урожая, от настроения хозяина, от всего...
– Ты хочешь сказать, что этот малый был не властен над собой и в его воле находились только его жена и ребенок. А когда и погода, и урожай, и, соответственно, настроение хозяина стали такими, что хуже некуда, а я отнял у него возможность помыкать близкими, ему больше не захотелось жить?
Рилла кивает.
– Беда в том, что Мерге теперь некуда податься. Она не настолько крепка, чтобы работать в поле.
– Тьма! – восклицает Доррин, понимая, что матери и ребенку грозит голодная смерть. – Что же делать?
– Вообще-то мне говорили, что Мерга неплохо готовит и могла бы стать кухаркой. Она и была в услужении, пока не понесла от Герхальма.
– Я просто не... – сокрушенно бормочет Доррин. – Попробую что-нибудь придумать. Только вот...
Его прерывает громкий, настойчивый стук. Старая целительница подходит к двери и впускает плотного мужчину в длинном плаще из синей шерсти.
– Могу я видеть целителя, господина Доррина? – спрашивает он, снимая свою шляпу затянутыми в кожаные перчатки руками.
– Это он, – отвечает Рилла, указывая на юношу.
– Мастер Доррин? – обращается к нему мужчина, не глядя на остальных присутствующих.
– Да, это я.
– Меня зовут Фанкин, я работаю у купца Финтала. Его жена заболела – у нее сильный жар и что-то вроде воспаления. Господин Финтал просит тебя незамедлительно ее осмотреть.
Слова купеческого подручного вежливы, но звучат натянуто: чувствуется, что ему велено быть учтивым и он выполняет хозяйский наказ.
Стоящая за спиной Фанкина Рилла кивает и со значением указывает на поясной кошель.
– Мне потребуется немного времени. Я должен закончить здесь и собрать кое-какие снадобья, которые могут понадобиться твоей хозяйке. Ты можешь подождать здесь или...
– Я подожду у двери.
Доррин поворачивается к Мерге и Фризе.
– А лошадку покажешь? – снова спрашивает девочка. У Доррина пересыхает во рту.
– Я слышал, у вас несчастье... время тяжелое... мне так жаль...
– Ты сделал то, что считал наилучшим, мастер Доррин. Лето прошло неплохо, и мы уже надеялись... – Мерга качает головой, и глаза ее наполняются слезами.
– Я, – бормочет Доррин, – мог бы взять кухарку и служанку, только вот... с деньгами у меня... разве что за крышу и стол...
Покрасневшие глаза Мерги ловят взгляд Доррина:
– Я не приняла бы предложения, сделанного из жалости, но... – мать умолкает, глядя на темноглазую девочку.
– Это вовсе не из жалости. Мне... я и раньше подумывал...
Молчание затягивается. Фанкин с порога напоминает о себе кашлем.
– Мерга пока может побыть у меня, а тебе надо бы пойти с человеком Финтала, – со значением говорит Рилла и, склонившись к уху юноши, шепотом добавляет: – Нам, целителям, не так часто выпадает возможность разжиться золотишком.
– Так-то оно так, – отзывается Доррин, косясь в сторону Фанкина. – Но лучше бы она с девочкой пожила у тебя, пока я не отгорожу для них каморку на складе.
– Говорила я тебе, – мягко напоминает Рилла, – что ежели кто налагает на людей проклятия, так эти проклятия со временем к нему же и возвращаются.
– При чем тут проклятие? Разве невозможность бить беззащитную женщину можно назвать проклятием?
Фанкин подается вперед с явным желанием услышать как можно больше.
– Возьми вон тот кисет, – предлагает Рилла. – Там бринн, звездочник, кора ивы...
Кивнув, молодой целитель берет кисет, добавляет к нему несколько маленьких матерчатых мешочков с другими травами и заткнутый пробкой флакончик с настоем ивовой коры.
– Помни, – тихо напоминает ему Рилла, – у купцов водится золото и получить с одного из них за труд сполна вовсе не зазорно.
Доррин при этих словах вспоминает о том, что только что согласился нанять служанку, в которой вовсе не нуждается, но перед которой считает себя виноватым. Когда он проходит мимо толстухи, та снова заходится кашлем, и юноша мимоходом касается ее чувствами. Оказывается, при всей своей нездоровой полноте, женщина недоедает, и хворь усугубляется ее слабостью. Сколько народу умрет от болезней не потому, что они смертельны, а потому, что у людей просто не хватит сил на борьбу с недугом! Многие не переживут зиму, а ведь Фэрхэвен, возможно, еще не приступил по-настоящему к враждебным действиям.
Ветер усилился, тучи стали темнее, и Доррин, без особого труда уловив приближение снегопада, забегает к себе за теплой курткой. После этого он торопливо седлает Меривен и подъезжает к Фанкину.
– Славная лошадка, – говорит тот.
– Мы с ней ладим, – откликается Доррин, направляя Меривен вниз по склону, на дорогу, ведущую к мосту. – А где дом купца Финтала?
– На кряже, к западу от гавани. Мимо третьего причала и вверх по дороге.
– Давно ли хворает госпожа Финтал?
– В точности не знаю.
– Купец ничего не говорил о ее болезни?
– Ничего.
Судя по всему, Фанкину роль посланца не нравится.
– Ты местный?
– Из Квенда.
Больше Доррин вопросов не задает. В Нижнем Дью теплее, чем в Верхнем, но ненамного. Дымков над трубами, несмотря на холодный ветер, тоже мало. Прохожих не видно.
Все три причала пусты, лишь у первого привязана рыбачья лодчонка. Море за волноломом кажется белым. Среди пенных барашков колышутся две здоровенные льдины.
– Суровый вид, – замечает Фанкин, направляя лошадь по дороге, взбирающейся ко гребню холма, откуда открывается вид на гавань и где высятся два каменных строения. В отличие от многих городских домов, трубы над обоими дымят вовсю.
Домом Финтала оказывается тот, который чуточку поменьше и ближе к океану. Фанкин проезжает мимо крытого крыльца и огибает конюшню, откуда выскакивает конюх.
– Поставь в стойло лошадь целителя.
– Будет исполнено.
Парнишка исподтишка косится на Доррина.
– Будь поласковее с моей лошадкой, – предупреждает тот, поглаживая Меривен.
– Да, мастер-целитель.
– Сейчас вернусь, – ворчит Фанкин, вручая пареньку поводья своего серого. Спешившись, он поворачивается и шагает по утоптанному снегу двора.
Улыбнувшись светловолосому пареньку, Доррин направляется к двери, которая распахивается прежде, чем он успевает подойти.
– Мастер Доррин, спасибо, что ты так скоро откликнулся на мою просьбу, – говорит с порога грузный седой мужчина. – Спасибо и тебе, Фанкин, что так быстро доставил целителя. Можешь отдохнуть.
– Премного благодарен, хозяин. Ежели понадоблюсь, я буду на складе.
Проследовав за купцом в прихожую, Доррин вешает куртку на вешалку, а посох ставит в угол поблизости. Прихожая обшита темными дубовыми панелями, а на лакированном полу, отражающем свет двух медных настенных светильников, красуется хаморианский ковер с замысловатым лиственным узором.
– Лериция наверху. Ее пробрал понос, как и всех нас – наверное, из-за испорченной дичи. Но мы поправились, а ей все хуже и хуже. Вино не помогло, горячие ванны – тоже. Честно скажу, я не больно-то верю вашей братии, но Гонсарова дочка все уши прожужжала моей Норри рассказами про то, как ты вылечил мальчонку. Ну мне и подумалось: хуже-то всяко не будет.
– Давно она захворала?
– Да уж больше восьмидневки. Пойдем, она там.
Голос Финтала едва заметно дрожит. Он тихонько кашляет и начинает подниматься по лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– О чем?
– Я тут слышал, как твой друг толковал о ценах на пиво. Ты сам знаешь, так везде. Хорошо, что у вас есть возможность бывать в трактире...
– Неужто у тебя, купец, дела так уж плохи? – откликается Доррин, у которого вдруг пересыхает горло.
– Может быть, ты заметил, что в этом году не было фейерверка на Ночь Совета?
– Должен признаться, как-то не обратил внимания.
– Ты слышал, что Кертис объявил о весеннем наборе рекрутов?
– Это после того, как не удалось добиться своего с помощью ложных разбоев, – тихо произносит Доррин.
– Не удалось, благодаря Отшельничьему? – уточняет Джаслот еще тише.
– Сомневаюсь, чтобы тут имели место сознательные действия со стороны острова.
– Ты полагаешь, что великим магам Отшельничьего нет до этого дела?
– Не знаю, – отвечает Доррин, не желая вдаваться в подробности, и пытается сменить тему: – Ты, наверное, знаешь, я выстроил новый дом. Хотелось бы там пожить.
– А не мог бы ты изготовить что-нибудь, полезное для солдат Совета? Что-нибудь, основанное на гармонии?
Джаслот задает те же вопросы, что и Брид с Кадарой, но какой ответ может он дать? Ему и нож-то сковать трудно, не говоря уж о мече.
– Не знаю. Обещаю об этом подумать, вдруг что-нибудь придет в голову! Но для кузнеца, который связан гармонией, существует множество ограничений.
Джаслот хмурится.
– Мне сейчас тяжело взять клинок в руки, а не то, чтобы изготовить его, – поясняет Доррин. – Вот почему я использую посох.
– Ты используешь его так, что клинок тебе вряд ли нужен, – сухо замечает купец.
– Не знаю, – беспомощно повторяет Доррин. – Могу только подумать.
– О большем мы и не просим, – говорит Джаслот, глядя Доррину в глаза. – Может, подумаешь заодно и о вступлении в Совет?
– Я? Не думаю, чтобы я соответствовал требованиям...
– Если пока и нет, то это ненадолго. Я заметил, что в твоем новом доме есть помещения, предназначенные под склад.
– Ну, свободное место никогда не помешает, – говорит Доррин, не желая объяснять, что склад предназначается для Лидрал. – Но становиться купцом я не собираюсь.
У него и впрямь нет ни малейшего намерения заниматься торговлей.
– Неважно, – Джаслот улыбается и встает. – Так или иначе, мы надеемся на твою помощь. Зима нынче холодная, но мне впервые в жизни хочется, чтобы она тянулась подольше. Грустно, когда приходится бояться весны и надеяться на долгую стужу. Всего доброго, мастер Доррин.
– Свет... – бормочет Пергун после долгого глотка пива. – Этот расфуфыренный щеголь говорил с тобой так... так, будто ты более важная шишка, чем он сам. Да кто же ты все-таки такой, Доррин?
– Я – это я. Иногда кузнец, иногда целитель, а иногда... иногда и сам не пойму. Ладно, мне пора иди.
– А я еще посижу немного, пиво допью, и вообще... – тянет Пергун. – Куда мне идти? У Хеммила холоднее, чем в леднике. У Геббы, – он указывает пальцем на рыжебородого малого, играющего в углу в кости, – есть повозка. Он меня подбросит.
Пергун берет кружку и направляется в тот угол, где идет игра.
Сев в седло, Доррин едет по раскисшему снегу к мосту, присматриваясь к ближайшим домам. Еще не поздно, однако почти все окна темны, а если где и есть свет, то тусклый, какой может давать единственная свеча или плошка. Да и дым, несмотря на холод, поднимается лишь из немногих труб.
Цена на пиво выросла вдвое. Холодно и темно, однако люди почти не зажигают ни очагов, ни ламп. И при этом Джаслот молится о долгой зиме.
За мостом дорога схвачена морозцем, а сугробы по обе ее стороны высотой чуть ли не по пояс. А вот огней в придорожных домах так же мало.
Подъезжая к холму, откуда начинается подъем к его дому, юноша ежится при мысли о том, скольких людей в Спидларе погубит долгая, холодная зима... и ранняя весна.
XCVII
Доррин идет по тропке, которую проложил в снегу между своим домом и домом Риллы. Утром опять шел снег, и сейчас ветерок гонит поземку поверх утоптанного наста. Над головой нависают тяжелые серые тучи, однако нового снегопада пока не предвидится.
Юноша оглядывается на кузницу – предполагается, что Ваос мастерит там сейчас полку для инструментов – и улавливает над дымоходом дрожь подогретого воздуха. Стало быть, огонь разожжен.
У Риллы все как обычно. Какая-то толстая старуха с покрытым красными пятнами одутловатым лицом заходится в надрывном кашле, а когда приступ кончается, пытается отдышаться и хрипит, словно вместо легких у нее неотрегулированные мехи. Человека, сгорбившегося рядом с очагом, бьет озноб, хотя он находится вблизи огня и кутается в несколько рваных одеял.
Эти люди Доррину незнакомы, а вот стоящих в углу худенькую женщину и ребенка он узнает прежде, чем Фриза успевает спросить:
– А сегодня ты покажешь лошадку?
Девочка делает шаг ему навстречу, продолжая одной ручонкой держаться за линялые брюки матери. Мерга одета в пастушью овчину, такую же как у дочери, но более вытертую и рваную. Лицо ее кажется еще более изможденным и печальным, чем обычно, однако следов побоев ни у нее, ни у ребенка нет. Женщина смотрит в дощатый пол, стараясь не встречаться с Доррином взглядом.
– Выпей-ка вот это, – говорит между тем Рилла толстухе.
– Фу, как гадко воняет, – кривится та.
– Ты часом не хочешь выхаркать свои легкие? – урезонивает ее целительница.
Рилла подходит к Доррину и, покосившись на Мергу с Фризой, говорит:
– В последний снегопад Герхальм ушел из дому, а вчера Асавах нашел его тело.
– Но почему? Неужели он ушел навстречу бурану только потому, что потерял возможность бить свою жену? – тихо, чтобы никто не услышал, спрашивает юноша.
– Герхальм работал, когда ему было велено, делал только то, что ему велели, и получал ту плату, какую хозяин считал справедливой. Он зависел от погоды, от урожая, от настроения хозяина, от всего...
– Ты хочешь сказать, что этот малый был не властен над собой и в его воле находились только его жена и ребенок. А когда и погода, и урожай, и, соответственно, настроение хозяина стали такими, что хуже некуда, а я отнял у него возможность помыкать близкими, ему больше не захотелось жить?
Рилла кивает.
– Беда в том, что Мерге теперь некуда податься. Она не настолько крепка, чтобы работать в поле.
– Тьма! – восклицает Доррин, понимая, что матери и ребенку грозит голодная смерть. – Что же делать?
– Вообще-то мне говорили, что Мерга неплохо готовит и могла бы стать кухаркой. Она и была в услужении, пока не понесла от Герхальма.
– Я просто не... – сокрушенно бормочет Доррин. – Попробую что-нибудь придумать. Только вот...
Его прерывает громкий, настойчивый стук. Старая целительница подходит к двери и впускает плотного мужчину в длинном плаще из синей шерсти.
– Могу я видеть целителя, господина Доррина? – спрашивает он, снимая свою шляпу затянутыми в кожаные перчатки руками.
– Это он, – отвечает Рилла, указывая на юношу.
– Мастер Доррин? – обращается к нему мужчина, не глядя на остальных присутствующих.
– Да, это я.
– Меня зовут Фанкин, я работаю у купца Финтала. Его жена заболела – у нее сильный жар и что-то вроде воспаления. Господин Финтал просит тебя незамедлительно ее осмотреть.
Слова купеческого подручного вежливы, но звучат натянуто: чувствуется, что ему велено быть учтивым и он выполняет хозяйский наказ.
Стоящая за спиной Фанкина Рилла кивает и со значением указывает на поясной кошель.
– Мне потребуется немного времени. Я должен закончить здесь и собрать кое-какие снадобья, которые могут понадобиться твоей хозяйке. Ты можешь подождать здесь или...
– Я подожду у двери.
Доррин поворачивается к Мерге и Фризе.
– А лошадку покажешь? – снова спрашивает девочка. У Доррина пересыхает во рту.
– Я слышал, у вас несчастье... время тяжелое... мне так жаль...
– Ты сделал то, что считал наилучшим, мастер Доррин. Лето прошло неплохо, и мы уже надеялись... – Мерга качает головой, и глаза ее наполняются слезами.
– Я, – бормочет Доррин, – мог бы взять кухарку и служанку, только вот... с деньгами у меня... разве что за крышу и стол...
Покрасневшие глаза Мерги ловят взгляд Доррина:
– Я не приняла бы предложения, сделанного из жалости, но... – мать умолкает, глядя на темноглазую девочку.
– Это вовсе не из жалости. Мне... я и раньше подумывал...
Молчание затягивается. Фанкин с порога напоминает о себе кашлем.
– Мерга пока может побыть у меня, а тебе надо бы пойти с человеком Финтала, – со значением говорит Рилла и, склонившись к уху юноши, шепотом добавляет: – Нам, целителям, не так часто выпадает возможность разжиться золотишком.
– Так-то оно так, – отзывается Доррин, косясь в сторону Фанкина. – Но лучше бы она с девочкой пожила у тебя, пока я не отгорожу для них каморку на складе.
– Говорила я тебе, – мягко напоминает Рилла, – что ежели кто налагает на людей проклятия, так эти проклятия со временем к нему же и возвращаются.
– При чем тут проклятие? Разве невозможность бить беззащитную женщину можно назвать проклятием?
Фанкин подается вперед с явным желанием услышать как можно больше.
– Возьми вон тот кисет, – предлагает Рилла. – Там бринн, звездочник, кора ивы...
Кивнув, молодой целитель берет кисет, добавляет к нему несколько маленьких матерчатых мешочков с другими травами и заткнутый пробкой флакончик с настоем ивовой коры.
– Помни, – тихо напоминает ему Рилла, – у купцов водится золото и получить с одного из них за труд сполна вовсе не зазорно.
Доррин при этих словах вспоминает о том, что только что согласился нанять служанку, в которой вовсе не нуждается, но перед которой считает себя виноватым. Когда он проходит мимо толстухи, та снова заходится кашлем, и юноша мимоходом касается ее чувствами. Оказывается, при всей своей нездоровой полноте, женщина недоедает, и хворь усугубляется ее слабостью. Сколько народу умрет от болезней не потому, что они смертельны, а потому, что у людей просто не хватит сил на борьбу с недугом! Многие не переживут зиму, а ведь Фэрхэвен, возможно, еще не приступил по-настоящему к враждебным действиям.
Ветер усилился, тучи стали темнее, и Доррин, без особого труда уловив приближение снегопада, забегает к себе за теплой курткой. После этого он торопливо седлает Меривен и подъезжает к Фанкину.
– Славная лошадка, – говорит тот.
– Мы с ней ладим, – откликается Доррин, направляя Меривен вниз по склону, на дорогу, ведущую к мосту. – А где дом купца Финтала?
– На кряже, к западу от гавани. Мимо третьего причала и вверх по дороге.
– Давно ли хворает госпожа Финтал?
– В точности не знаю.
– Купец ничего не говорил о ее болезни?
– Ничего.
Судя по всему, Фанкину роль посланца не нравится.
– Ты местный?
– Из Квенда.
Больше Доррин вопросов не задает. В Нижнем Дью теплее, чем в Верхнем, но ненамного. Дымков над трубами, несмотря на холодный ветер, тоже мало. Прохожих не видно.
Все три причала пусты, лишь у первого привязана рыбачья лодчонка. Море за волноломом кажется белым. Среди пенных барашков колышутся две здоровенные льдины.
– Суровый вид, – замечает Фанкин, направляя лошадь по дороге, взбирающейся ко гребню холма, откуда открывается вид на гавань и где высятся два каменных строения. В отличие от многих городских домов, трубы над обоими дымят вовсю.
Домом Финтала оказывается тот, который чуточку поменьше и ближе к океану. Фанкин проезжает мимо крытого крыльца и огибает конюшню, откуда выскакивает конюх.
– Поставь в стойло лошадь целителя.
– Будет исполнено.
Парнишка исподтишка косится на Доррина.
– Будь поласковее с моей лошадкой, – предупреждает тот, поглаживая Меривен.
– Да, мастер-целитель.
– Сейчас вернусь, – ворчит Фанкин, вручая пареньку поводья своего серого. Спешившись, он поворачивается и шагает по утоптанному снегу двора.
Улыбнувшись светловолосому пареньку, Доррин направляется к двери, которая распахивается прежде, чем он успевает подойти.
– Мастер Доррин, спасибо, что ты так скоро откликнулся на мою просьбу, – говорит с порога грузный седой мужчина. – Спасибо и тебе, Фанкин, что так быстро доставил целителя. Можешь отдохнуть.
– Премного благодарен, хозяин. Ежели понадоблюсь, я буду на складе.
Проследовав за купцом в прихожую, Доррин вешает куртку на вешалку, а посох ставит в угол поблизости. Прихожая обшита темными дубовыми панелями, а на лакированном полу, отражающем свет двух медных настенных светильников, красуется хаморианский ковер с замысловатым лиственным узором.
– Лериция наверху. Ее пробрал понос, как и всех нас – наверное, из-за испорченной дичи. Но мы поправились, а ей все хуже и хуже. Вино не помогло, горячие ванны – тоже. Честно скажу, я не больно-то верю вашей братии, но Гонсарова дочка все уши прожужжала моей Норри рассказами про то, как ты вылечил мальчонку. Ну мне и подумалось: хуже-то всяко не будет.
– Давно она захворала?
– Да уж больше восьмидневки. Пойдем, она там.
Голос Финтала едва заметно дрожит. Он тихонько кашляет и начинает подниматься по лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81