– Тут вот люди пришли...
В комнате греются у огня молодая женщина и девочка в грязном, потертом овчинном полушубке, придерживающая левую руку правой. Щеки ее запали, в глазах боль.
– Маленькая Фриза прищемила ручонку дверцей стойла, – сообщает Рилла весьма скептическим тоном.
– Да-да, так оно и было, – торопливо заверяет мать, одетая в латаный шерстяной плащ, который когда-то был голубым. – Герхальм недоглядел.
Доррин отмечает покрасневшие глаза матери и улавливает ее боль – иную, чем у дочки. Он делает шаг к Фризе, однако девочка испуганно шарахается от него и жмется к грязным маминым брюкам.
– Нужно осмотреть руку этой резвушки, – произносит Рилла все тем же нарочито спокойным голосом.
Темные глаза девочки тревожно перебегают с целительницы на Доррина.
Оглядевшись, Доррин видит, что Рилла приставила табурет к книжному шкафчику, на котором стоит около дюжины книг. Выдвинув его на середину комнаты, юноша садится прямо перед Фризой.
– Признаться, я не очень-то разбираюсь в девочках, – начинает он, стараясь придать ребенку побольше уверенности, – но у меня есть кобылка. Наверное, ты могла бы назвать ее девочкой-лошадкой. Ее зовут Меривен.
– Дурацкое имя для кобылы, – грубовато замечает Рилла.
– Ну, она так представилась. Что я мог поделать? – отзывается Доррин, пожав плечами и положив руки на колени. – А тебя как звать? Может, Снежная Киска?
Фриза молча смотрит себе под ноги, на дощатый пол перед очагом.
– Или девчушка-резвушка? – Доррин умолкает, потом заговаривает снова: – Думаю, моя Меривен тоже когда-то была изрядной резвушкой. Она рассказывала, что вечно куда-то спешила. Правда, мы с ней тогда не были знакомы.
– Лошади... не разговаривают.
– Да, они больше отмалчиваются, но Меривен поговорить любит. Особенно, когда дорога длинная: у нее всегда есть, что порассказать. То о травке толкует, то на оводов жалуется, а то... – он делает паузу. – Конечно, она уже большая девочка, но ведь и ты когда-нибудь вырастешь.
Доррин ощущает исходящую от матери волну страха, но заставляет себя улыбнуться.
– Но ты, наверное, умница, а Меривен хоть и большая, а глупышка. Бывает что летом, на лугу, она просит меня снять с нее седло и катается по траве. Ей очень нравится запах зеленой травки.
– Ты... ты сам дурачок.
– Мне мама тоже так говорила. Это было давно, но с тех пор я, похоже, так и не поумнел.
Фриза косится на Доррина с интересом, но продолжает жаться к ногам матери.
– Может быть, как раз поэтому мы с Меривен так ладим, – продолжает юноша. – Хочешь с ней познакомиться? Я покажу ее тебе, только сначала взгляну на твою ручку.
– У тебя что, и правда есть лошадь? – спрашивает мать девочки.
– Для подмастерья он не такой уж бедняк, Мерга, – говорит Рилла.
– Меривен существует на самом деле, – ухмыляется Доррин. – Я привязал ее рядом с домом к кусту бузины.
– Бузина – не лучший корм для лошади, – замечает Рилла.
– Я покормил ее перед отъездом.
– А можно мне ее погладить? – спрашивает Фриза.
– После того, как мы хорошенько вправим твою ручку, – отвечает Доррин.
– Ручка болит.
– Я знаю. А в каком месте?
– Вся болит.
Не вставая, Доррин пододвигается на табурете поближе к матери и дочке.
– Можно мне взглянуть?
Девочка остается у ног матери, однако когда Доррин касается пальцами ее руки, не отстраняется.
– Думаю, надо наложить лубок, – высказывается Рилла.
Доррин, ощутив перелом, кивает. Кроме того, он чувствует, что малышка голодна.
– Есть у тебя кусочек хлеба? Ей бы покрепиться.
– Она может поперхнуться.
– Малышка, мы хотим вылечить твою ручку, – говорит юноша, серьезно глядя на Фризу. – Может быть, на момент тебе сделается даже больнее, но это сразу пройдет, а потом будет легче. А когда закончим, дадим тебе хлебца.
– Мерга, – обращается к матери целительница, – надо будет подержать девочку, чтобы не дергалась. Сумеешь?
Молодая женщина кивает.
Девочка стонет, но мать и целительница держат ее крепко, а Доррин быстро соединяет концы сломанной кости, одновременно укрепляя внутреннюю гармонию. Рилла ловко накладывает лубок, и спустя несколько мгновений успокоившаяся Фриза уже берет здоровой ручонкой кусочек хлеба.
– Готово, малышка, – говорит Доррин, прикасаясь пальцами ко лбу девочки. – Если ты не будешь ни на что натыкаться, ручка скоро заживет,
Мерга вопросительно смотрит на Риллу, потом на Доррина.
– Четыре, может быть пять восьмидневок, – уточняет юноша.
– Ты обещал показать лошадку, – напоминает девочка.
– Покажи ей, – говорит Рилла, – а я тем временем расскажу Мерге, что надо делать.
– А можно еще хлебца? – просит Фриза.
– Сейчас принесу, – говорит Доррин и спешит на кухню. Как только он возвращается, девочка жадно хватает хлеб, а целитель осторожно, чтобы не задеть больное место, поднимает ее на руки.
– Через две восьмидневки приводи дочку ко мне, посмотреть, как заживает. И следи, чтобы рука ни обо что не ударилась и все такое... – слышит он за спиной наставления Риллы перед тем, как закрыть за собой дверь.
– Смотри, – говорит он Фризе, останавливаясь возле кобылы, которая, несмотря на горечь, все-таки обгрызла куст бузины. – Вот и Меривен.
– Славная, – лопочет девочка.
Утро стоит безветренное и ясное, а снег сверкает так ярко, что Доррин невольно щурится, вспоминая белые мостовые Фэрхэвена.
Меривен подставляет лоб, и Фриза гладит кобылу здоровой рукой.
– Ну, нам пора идти, – говорит Доррин, заметив, что девочка ежится от холода.
– До свиданья, лошадка.
Зайдя в дом, юноша плотно закрывает дверь и ставит Фризу на пол.
– У него есть всамделишная лошадка, черненькая, – сообщает она.
– Спасибо, великий, – говорит со слезами на глазах Мерга, кланяясь Доррину. – Нам надо домой.
Доррин смотрит на Риллу, но морщинистое лицо целительницы остается совершенно невозмутимым. Юноша открывает дверь и провожает взглядом мать с дочерью.
– Закрой дверь, Доррин. Нечего тут холод напускать.
– Чего ты ей наговорила?
– Сказала правду – что ты великий целитель. Молодой, но великий.
– Тьма, я всего лишь неплохой кузнец, а если и целитель, то недоучка.
– Послушай-ка, паренек! В твоих костях достаточно гармонии чтобы загнать любого Белого мага аж за Северный Океан. Я ведь видела, что ты сделал для девочки.
Доррин хмурится.
– Она вовсе не прищемила руку. Ее отец бил их обеих, и я хотел бы...
– Ты не можешь устраивать за людей их жизнь.
– Ты права. Я сделал что мог, но этого недостаточно.
– Иначе и быть не может. Ты делаешь в целительстве все, на что способен, однако одного лишь владения магией гармонии недостаточно, – говорит Рилла, окидывая Доррина с головы до ног взглядом удивительно ясных и молодых голубых глаз. – Скажи, достаточно ли иметь сильные руки, чтобы быть хорошим кузнецом?
– Нет.
– А может выращивание трав подсказать тебе, как их использовать? Тоже нет. Ты таков же, как и все Черные, но... – тут Рилла делает паузу. – Может, с тобой все не так плохо. Ты, по крайней мере, умеешь слушать людей, а в сочетании с твоими способностями это сулит многое. Возьмем сломанную кость, как у малютки Фризы. Чтобы она срослась, нужно соединить сломанные концы, но как ты поддерживаешь их вместе, чтобы не разошлись?
– Накладываю твердый лубок и чуток гармонизирую место стыка.
– Вот видишь. Я могу сделать первое, но для второго необходим Черный...
Ее фразу прерывает стук в дверь.
– Кто там? – спрашивает Рилла.
– Я, Верта... у меня эта проклятая бородавка.
– Заходи и скорее закрывай за собой дверь, – говорит целительница, ухмыляясь Доррину.
Тот ухмыляется в ответ. Бородавка – это, конечно, дело серьезное.
LXVII
Ближе к полудню сине-зеленое небо остается ясным, но полное безветрие сменяется легким ветерком. Отвязав Меривен от куста бузины, Доррин вскакивает в седло и направляет кобылу в сторону Дью. В левой седельной суме у него лежат три образца игрушек – фургончик, мельница с ручным рычагом и миниатюрная лесопилка. Есть кое-что и в другой суме.
Теперь, когда дорога замерзла и затвердела, Меривен чувствует себя на ней увереннее, чем в слякоть. По пути она обгоняет груженные бочонками сани, которые с трудом тянут к городу два битюга.
За мостом через Вайль, уже в черте города, Доррин предоставляет Меривен возможность нести его с той скоростью, какую она сочтет нужной, а сам расстегивает верхнюю пуговицу куртки. На Отшельничьем холод в диковину, однако ему удалось-таки научиться с ним справляться.
Все четыре трубы «Пивной Кружки» дымят вовсю. Возле трактира мальчишка-конюх с трудом сгружает с фермерских саней кипу сена, а вот попрошайки на ее обычном месте не видно. Не иначе, как спугнула стужа.
Перед мелочной лавкой пусто, однако и у Виллума из трубы идет дым. Привязав Меривен и погладив ее по шее, Доррин перекидывает через плечо сумы, вынимает из держателя посох, поднимается по ступенькам и, открыв дверь, ныряет в приятное тепло.
– Чего надо? – спрашивает тощий приказчик, глядя сквозь Доррина.
– Я Доррин. У меня есть товар, который может заинтересовать Виллума.
– В конце зимы? Не смеши! Шел бы ты, приятель...
Доррин смотрит приказчику в глаза и цедит сквозь зубы:
– Я пришел не к тебе, а к Виллуму. Ступай и доложи.
– Да... я это... сейчас спрошу, – бормочет неожиданно побледневший приказчик и суетливо удаляется в заднюю комнату. Доррин хмурится, гадая, почему некоторые люди так недоброжелательны и почему так пугаются, стоит на них нажать. Если Виллуму эти игрушки не нужны, он их не купит, но взглянуть-то можно. Зачем создавать затруднения на пустом месте?
Купец, появившийся за прилавком из-за темно-зеленой бархатной занавески, держит в руках увесистую дубовую колотушку.
– Какого тебе!.. – сердито начинает он, но тут видит коричневую рубаху под курткой и темный посох в руках. Тон его смягчается: – А, ты ведь тот кузнец, который мастерит игрушки, верно?
– Я самый. Привез показать тебе кое-какие поделки.
– Все в порядке, Роальд, – говорит Виллум работнику. – А ты, приятель... тебя вроде Дортмундом кличут...
– Доррином.
– А ты, Доррин, не обессудь. Времена нынче трудные, грабители вконец обнаглели, вот и приходится держаться настороже. Тогдашнюю твою диковину хорошо приняли в Фенарде, но теперь... – он пожимает плечами. – Сомневаюсь, чтобы у многих нашлись лишние деньги.
– Вот и у меня их нет, – говорит Доррин, поставив сумы на прилавок и открывая левую. – Эти будут попроще.
Виллум осматривает игрушки, потом берет мельницу и заводит.
– Не могу не признать, работа хорошая. Но времена сейчас тяжелые.
– Понимаю. Это значит, тебе, должно быть, нелегко добывать для торговли всякие редкости.
– Шел бы ты в купцы, Доррин, – усмехается Виллум. – Славно торгуешься, у тебя по этой части природный дар.
– Ты мне льстишь, почтеннейший.
– Едва ли. Похоже, ты знаешь, что чего стоит. Говори, сколько ты хочешь. Но имей в виду, насчет трудных времен я не шутил и заплатить много не смогу.
– Много и не запрошу. Думаю, ты сможешь выручить за каждую по полсеребреника, а то и шесть медяков.
– Шесть – это ты загнул. Могу предложить серебреник за все три штуки.
– Мало. Серебреник и два медяка – это еще куда ни шло.
– Три штуки мало. Была бы партия побольше...
– Я могу сделать еще два комплекта. Как тогда насчет трех серебреников с половиной?
– Я бы дал, но... – Виллум пожимает плечами. – Ты же не сможешь смастерить их к завтрашнему дню.
Доррин хитро улыбается, и лавочник качает головой:
– Приятель, только не говори, что они у тебя уже готовы.
– Я тут подумал... – говорит Доррин с кривой усмешкой и, не закончив фразу, достает из второй сумы шесть игрушек.
Виллум осматривает их тщательнейшим образом и удовлетворенно кивает:
– Хорошая работа, парень, просто отменная, – он кашляет. – Роальд, принеси три с половиной.
Приказчик огибает Виллума и, стараясь не смотреть на Доррина, скрывается в задней комнате.
– Возможно, меня заинтересовала бы еще какая-нибудь диковинка, но ближе к весне, – произносит Виллум.
– Можно подумать, – говорит Доррин. Голова его раскалывается, поскольку у него имеются две старые модели, которым не нашлось применения. – Пожалуй, я за это возьмусь.
Боль унимается, но лишь слегка. Не худо, чтобы кто-нибудь торговался за него: торговаться не лукавя нельзя, а для него даже намек на ложь оборачивается сильной болью.
Вернувшийся Роальд передает монеты Виллуму, который кладет их на прилавок. Он по-прежнему держит в руках дубинку, но уже не так хватко.
– Вот твои серебреники, Доррин.
– Спасибо, мастер Виллум.
Роальд отводит от Доррина глаза, а тот, перекинув пустые теперь сумы через плечо, проходит мимо жаркого очага и выходит на холод.
На улице юноша призадумывается. Теперь, раз уж он по-настоящему занялся продажей игрушек, не стоит ли ему последовать совету Квиллера и вступить в Гильдию?
Вздохнув, он поворачивает Меривен в сторону гавани.
В порту Дью всего три причала, и у начала центрального из них находится здание Портового Совета – серое деревянное строение в два этажа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
В комнате греются у огня молодая женщина и девочка в грязном, потертом овчинном полушубке, придерживающая левую руку правой. Щеки ее запали, в глазах боль.
– Маленькая Фриза прищемила ручонку дверцей стойла, – сообщает Рилла весьма скептическим тоном.
– Да-да, так оно и было, – торопливо заверяет мать, одетая в латаный шерстяной плащ, который когда-то был голубым. – Герхальм недоглядел.
Доррин отмечает покрасневшие глаза матери и улавливает ее боль – иную, чем у дочки. Он делает шаг к Фризе, однако девочка испуганно шарахается от него и жмется к грязным маминым брюкам.
– Нужно осмотреть руку этой резвушки, – произносит Рилла все тем же нарочито спокойным голосом.
Темные глаза девочки тревожно перебегают с целительницы на Доррина.
Оглядевшись, Доррин видит, что Рилла приставила табурет к книжному шкафчику, на котором стоит около дюжины книг. Выдвинув его на середину комнаты, юноша садится прямо перед Фризой.
– Признаться, я не очень-то разбираюсь в девочках, – начинает он, стараясь придать ребенку побольше уверенности, – но у меня есть кобылка. Наверное, ты могла бы назвать ее девочкой-лошадкой. Ее зовут Меривен.
– Дурацкое имя для кобылы, – грубовато замечает Рилла.
– Ну, она так представилась. Что я мог поделать? – отзывается Доррин, пожав плечами и положив руки на колени. – А тебя как звать? Может, Снежная Киска?
Фриза молча смотрит себе под ноги, на дощатый пол перед очагом.
– Или девчушка-резвушка? – Доррин умолкает, потом заговаривает снова: – Думаю, моя Меривен тоже когда-то была изрядной резвушкой. Она рассказывала, что вечно куда-то спешила. Правда, мы с ней тогда не были знакомы.
– Лошади... не разговаривают.
– Да, они больше отмалчиваются, но Меривен поговорить любит. Особенно, когда дорога длинная: у нее всегда есть, что порассказать. То о травке толкует, то на оводов жалуется, а то... – он делает паузу. – Конечно, она уже большая девочка, но ведь и ты когда-нибудь вырастешь.
Доррин ощущает исходящую от матери волну страха, но заставляет себя улыбнуться.
– Но ты, наверное, умница, а Меривен хоть и большая, а глупышка. Бывает что летом, на лугу, она просит меня снять с нее седло и катается по траве. Ей очень нравится запах зеленой травки.
– Ты... ты сам дурачок.
– Мне мама тоже так говорила. Это было давно, но с тех пор я, похоже, так и не поумнел.
Фриза косится на Доррина с интересом, но продолжает жаться к ногам матери.
– Может быть, как раз поэтому мы с Меривен так ладим, – продолжает юноша. – Хочешь с ней познакомиться? Я покажу ее тебе, только сначала взгляну на твою ручку.
– У тебя что, и правда есть лошадь? – спрашивает мать девочки.
– Для подмастерья он не такой уж бедняк, Мерга, – говорит Рилла.
– Меривен существует на самом деле, – ухмыляется Доррин. – Я привязал ее рядом с домом к кусту бузины.
– Бузина – не лучший корм для лошади, – замечает Рилла.
– Я покормил ее перед отъездом.
– А можно мне ее погладить? – спрашивает Фриза.
– После того, как мы хорошенько вправим твою ручку, – отвечает Доррин.
– Ручка болит.
– Я знаю. А в каком месте?
– Вся болит.
Не вставая, Доррин пододвигается на табурете поближе к матери и дочке.
– Можно мне взглянуть?
Девочка остается у ног матери, однако когда Доррин касается пальцами ее руки, не отстраняется.
– Думаю, надо наложить лубок, – высказывается Рилла.
Доррин, ощутив перелом, кивает. Кроме того, он чувствует, что малышка голодна.
– Есть у тебя кусочек хлеба? Ей бы покрепиться.
– Она может поперхнуться.
– Малышка, мы хотим вылечить твою ручку, – говорит юноша, серьезно глядя на Фризу. – Может быть, на момент тебе сделается даже больнее, но это сразу пройдет, а потом будет легче. А когда закончим, дадим тебе хлебца.
– Мерга, – обращается к матери целительница, – надо будет подержать девочку, чтобы не дергалась. Сумеешь?
Молодая женщина кивает.
Девочка стонет, но мать и целительница держат ее крепко, а Доррин быстро соединяет концы сломанной кости, одновременно укрепляя внутреннюю гармонию. Рилла ловко накладывает лубок, и спустя несколько мгновений успокоившаяся Фриза уже берет здоровой ручонкой кусочек хлеба.
– Готово, малышка, – говорит Доррин, прикасаясь пальцами ко лбу девочки. – Если ты не будешь ни на что натыкаться, ручка скоро заживет,
Мерга вопросительно смотрит на Риллу, потом на Доррина.
– Четыре, может быть пять восьмидневок, – уточняет юноша.
– Ты обещал показать лошадку, – напоминает девочка.
– Покажи ей, – говорит Рилла, – а я тем временем расскажу Мерге, что надо делать.
– А можно еще хлебца? – просит Фриза.
– Сейчас принесу, – говорит Доррин и спешит на кухню. Как только он возвращается, девочка жадно хватает хлеб, а целитель осторожно, чтобы не задеть больное место, поднимает ее на руки.
– Через две восьмидневки приводи дочку ко мне, посмотреть, как заживает. И следи, чтобы рука ни обо что не ударилась и все такое... – слышит он за спиной наставления Риллы перед тем, как закрыть за собой дверь.
– Смотри, – говорит он Фризе, останавливаясь возле кобылы, которая, несмотря на горечь, все-таки обгрызла куст бузины. – Вот и Меривен.
– Славная, – лопочет девочка.
Утро стоит безветренное и ясное, а снег сверкает так ярко, что Доррин невольно щурится, вспоминая белые мостовые Фэрхэвена.
Меривен подставляет лоб, и Фриза гладит кобылу здоровой рукой.
– Ну, нам пора идти, – говорит Доррин, заметив, что девочка ежится от холода.
– До свиданья, лошадка.
Зайдя в дом, юноша плотно закрывает дверь и ставит Фризу на пол.
– У него есть всамделишная лошадка, черненькая, – сообщает она.
– Спасибо, великий, – говорит со слезами на глазах Мерга, кланяясь Доррину. – Нам надо домой.
Доррин смотрит на Риллу, но морщинистое лицо целительницы остается совершенно невозмутимым. Юноша открывает дверь и провожает взглядом мать с дочерью.
– Закрой дверь, Доррин. Нечего тут холод напускать.
– Чего ты ей наговорила?
– Сказала правду – что ты великий целитель. Молодой, но великий.
– Тьма, я всего лишь неплохой кузнец, а если и целитель, то недоучка.
– Послушай-ка, паренек! В твоих костях достаточно гармонии чтобы загнать любого Белого мага аж за Северный Океан. Я ведь видела, что ты сделал для девочки.
Доррин хмурится.
– Она вовсе не прищемила руку. Ее отец бил их обеих, и я хотел бы...
– Ты не можешь устраивать за людей их жизнь.
– Ты права. Я сделал что мог, но этого недостаточно.
– Иначе и быть не может. Ты делаешь в целительстве все, на что способен, однако одного лишь владения магией гармонии недостаточно, – говорит Рилла, окидывая Доррина с головы до ног взглядом удивительно ясных и молодых голубых глаз. – Скажи, достаточно ли иметь сильные руки, чтобы быть хорошим кузнецом?
– Нет.
– А может выращивание трав подсказать тебе, как их использовать? Тоже нет. Ты таков же, как и все Черные, но... – тут Рилла делает паузу. – Может, с тобой все не так плохо. Ты, по крайней мере, умеешь слушать людей, а в сочетании с твоими способностями это сулит многое. Возьмем сломанную кость, как у малютки Фризы. Чтобы она срослась, нужно соединить сломанные концы, но как ты поддерживаешь их вместе, чтобы не разошлись?
– Накладываю твердый лубок и чуток гармонизирую место стыка.
– Вот видишь. Я могу сделать первое, но для второго необходим Черный...
Ее фразу прерывает стук в дверь.
– Кто там? – спрашивает Рилла.
– Я, Верта... у меня эта проклятая бородавка.
– Заходи и скорее закрывай за собой дверь, – говорит целительница, ухмыляясь Доррину.
Тот ухмыляется в ответ. Бородавка – это, конечно, дело серьезное.
LXVII
Ближе к полудню сине-зеленое небо остается ясным, но полное безветрие сменяется легким ветерком. Отвязав Меривен от куста бузины, Доррин вскакивает в седло и направляет кобылу в сторону Дью. В левой седельной суме у него лежат три образца игрушек – фургончик, мельница с ручным рычагом и миниатюрная лесопилка. Есть кое-что и в другой суме.
Теперь, когда дорога замерзла и затвердела, Меривен чувствует себя на ней увереннее, чем в слякоть. По пути она обгоняет груженные бочонками сани, которые с трудом тянут к городу два битюга.
За мостом через Вайль, уже в черте города, Доррин предоставляет Меривен возможность нести его с той скоростью, какую она сочтет нужной, а сам расстегивает верхнюю пуговицу куртки. На Отшельничьем холод в диковину, однако ему удалось-таки научиться с ним справляться.
Все четыре трубы «Пивной Кружки» дымят вовсю. Возле трактира мальчишка-конюх с трудом сгружает с фермерских саней кипу сена, а вот попрошайки на ее обычном месте не видно. Не иначе, как спугнула стужа.
Перед мелочной лавкой пусто, однако и у Виллума из трубы идет дым. Привязав Меривен и погладив ее по шее, Доррин перекидывает через плечо сумы, вынимает из держателя посох, поднимается по ступенькам и, открыв дверь, ныряет в приятное тепло.
– Чего надо? – спрашивает тощий приказчик, глядя сквозь Доррина.
– Я Доррин. У меня есть товар, который может заинтересовать Виллума.
– В конце зимы? Не смеши! Шел бы ты, приятель...
Доррин смотрит приказчику в глаза и цедит сквозь зубы:
– Я пришел не к тебе, а к Виллуму. Ступай и доложи.
– Да... я это... сейчас спрошу, – бормочет неожиданно побледневший приказчик и суетливо удаляется в заднюю комнату. Доррин хмурится, гадая, почему некоторые люди так недоброжелательны и почему так пугаются, стоит на них нажать. Если Виллуму эти игрушки не нужны, он их не купит, но взглянуть-то можно. Зачем создавать затруднения на пустом месте?
Купец, появившийся за прилавком из-за темно-зеленой бархатной занавески, держит в руках увесистую дубовую колотушку.
– Какого тебе!.. – сердито начинает он, но тут видит коричневую рубаху под курткой и темный посох в руках. Тон его смягчается: – А, ты ведь тот кузнец, который мастерит игрушки, верно?
– Я самый. Привез показать тебе кое-какие поделки.
– Все в порядке, Роальд, – говорит Виллум работнику. – А ты, приятель... тебя вроде Дортмундом кличут...
– Доррином.
– А ты, Доррин, не обессудь. Времена нынче трудные, грабители вконец обнаглели, вот и приходится держаться настороже. Тогдашнюю твою диковину хорошо приняли в Фенарде, но теперь... – он пожимает плечами. – Сомневаюсь, чтобы у многих нашлись лишние деньги.
– Вот и у меня их нет, – говорит Доррин, поставив сумы на прилавок и открывая левую. – Эти будут попроще.
Виллум осматривает игрушки, потом берет мельницу и заводит.
– Не могу не признать, работа хорошая. Но времена сейчас тяжелые.
– Понимаю. Это значит, тебе, должно быть, нелегко добывать для торговли всякие редкости.
– Шел бы ты в купцы, Доррин, – усмехается Виллум. – Славно торгуешься, у тебя по этой части природный дар.
– Ты мне льстишь, почтеннейший.
– Едва ли. Похоже, ты знаешь, что чего стоит. Говори, сколько ты хочешь. Но имей в виду, насчет трудных времен я не шутил и заплатить много не смогу.
– Много и не запрошу. Думаю, ты сможешь выручить за каждую по полсеребреника, а то и шесть медяков.
– Шесть – это ты загнул. Могу предложить серебреник за все три штуки.
– Мало. Серебреник и два медяка – это еще куда ни шло.
– Три штуки мало. Была бы партия побольше...
– Я могу сделать еще два комплекта. Как тогда насчет трех серебреников с половиной?
– Я бы дал, но... – Виллум пожимает плечами. – Ты же не сможешь смастерить их к завтрашнему дню.
Доррин хитро улыбается, и лавочник качает головой:
– Приятель, только не говори, что они у тебя уже готовы.
– Я тут подумал... – говорит Доррин с кривой усмешкой и, не закончив фразу, достает из второй сумы шесть игрушек.
Виллум осматривает их тщательнейшим образом и удовлетворенно кивает:
– Хорошая работа, парень, просто отменная, – он кашляет. – Роальд, принеси три с половиной.
Приказчик огибает Виллума и, стараясь не смотреть на Доррина, скрывается в задней комнате.
– Возможно, меня заинтересовала бы еще какая-нибудь диковинка, но ближе к весне, – произносит Виллум.
– Можно подумать, – говорит Доррин. Голова его раскалывается, поскольку у него имеются две старые модели, которым не нашлось применения. – Пожалуй, я за это возьмусь.
Боль унимается, но лишь слегка. Не худо, чтобы кто-нибудь торговался за него: торговаться не лукавя нельзя, а для него даже намек на ложь оборачивается сильной болью.
Вернувшийся Роальд передает монеты Виллуму, который кладет их на прилавок. Он по-прежнему держит в руках дубинку, но уже не так хватко.
– Вот твои серебреники, Доррин.
– Спасибо, мастер Виллум.
Роальд отводит от Доррина глаза, а тот, перекинув пустые теперь сумы через плечо, проходит мимо жаркого очага и выходит на холод.
На улице юноша призадумывается. Теперь, раз уж он по-настоящему занялся продажей игрушек, не стоит ли ему последовать совету Квиллера и вступить в Гильдию?
Вздохнув, он поворачивает Меривен в сторону гавани.
В порту Дью всего три причала, и у начала центрального из них находится здание Портового Совета – серое деревянное строение в два этажа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81