ему кажется, что кто-то вошел.
Однако никого, кроме них троих, в кузнице нет.
LXXIII
– Мне не хочется уезжать, – говорит Лидрал, крепко обнимая Доррина. – Но я и так сильно задержалась. Мне нужно заняться делами... да и тебе тоже.
Доррин лишь удивляется тому, как незаметно пролетело время. Лошади Лидрал – у нее есть и вторая вьючная лошадь, купленная недорого, поскольку в Спидларе нынче туго с кормами, – уже взнузданы и навьючены, но чтобы сесть на один из немногочисленных кораблей, ей нужно поторопиться. Никто не знает, когда удастся дождаться следующего. Не вымолвив ни слова, юноша тянется к ней и касается ее не руками, а тем всепроникающим черным светом, который и есть душа. Не размыкая объятий, они встают.
Еще долго после того, как обе лошади пропадают из виду, растаяв в утреннем свете, Доррин смотрит на дорогу. Потом он умывается ледяной водой и идет седлать Меривен.
Прикинув, что к Рилле он поспеет вовремя, юноша с довольным смешком выводит лошадь и садится в седло.
Доррин насвистывает что-то без определенной мелодии, а копыта Меривен стучат по ледяной корке, покрывающей дорогу. Ночи еще холодные, но днем уже делается теплее, и снег подтаивает. Конечно, весну все ждут с нетерпением, но с ее приходом вся округа потонет в грязи.
Легкий укол тоски заставляет юношу выпрямиться в седле. Он сознает, что это связано с Лидрал. Может быть, стоило попросить ее остаться? Или поехать с ней? Но чем бы он стал зарабатывать на пропитание? Сейчас он получает деньги и за работу в кузнице, и за игрушки. Когда вчера заехал Виллум, Доррин пожалел, что не успел смастерить их с полдюжины штук. У него был лишь один кораблик, далеко не лучшее изделие, однако торговец взял его с удовольствием и заплатил деньги сразу.
Он сворачивает с главной дороги на почти непротоптанную тропку. Дым из трубы уже идет – Рилла, как всегда, поднялась рано. И денек, можно сказать, для зимней поры обещает быть теплым.
Юноша открывает дверь и видит в передней сразу пятерых человек: трех женщин, мальчика и Фризу, похныкивающую на руках матери.
Доррин снимает куртку.
– Хорошо, что явился вовремя, – произносит Рилла нарочито грубоватым тоном, который не может скрыть ее озабоченности. – У Кисты понос, Вела покрылась красной сыпью, а Фриза... тебе лучше ее осмотреть. Мерга говорит, что она упала и здорово расшиблась, – целительница умолкает, смотрит на Доррина, потом добавляет: – Ну, против поноса у меня есть бринн, это помогает.
– А звездочник есть?
– Сушеный. Думаешь, стоит их смешать?
– И заварить с травяным чаем. Ребекка говорила, что это действует.
– Тьма...
– Она не может ходить, – жалобно говорит худенькая Мерга, держащая на руках Фризу.
– Ты что, несла ее всю дорогу? Откуда?
– С фермы Джисла. Это два кай, мастер Доррин.
– Фриза, ты можешь присесть вот туда, к огню? – спрашивает Доррин, указывая на табурет. В ответ слышится хныканье.
– Помнишь мою лошадку? Будешь хорошей девочкой, отвезу тебе домой на ней.
– Не стоит, мастер Доррин, – возражает Мерга.
– Не нести же тебе ее обратно!
– Сюда принесла, значит, и назад отнесу.
Мать сажает девчушку на табурет, а юноша с трудом подавляет вздох. Девочка морщится. Молодой целитель пробегает кончиками пальцев по ее шее и чувствует, что вся спина малышки в синяках и ссадинах.
Повернувшись к матери, он видит на ее щеке темное пятно – почти сошедший синяк. А вот по всему телу, под одеждой, таких синяков много. Причем совсем недавних.
Неожиданный прилив гнева заставляет его встать. Несколько мгновений юноша смотрит на огонь, потом, овладев собой, говорит:
– Сейчас, Фриза, я кое-что для тебя сделаю.
Подойдя к шкафчику рядом со старинным очагом, где слабо тлеют уголья, он достает кувшин с толченой ивовой корой и отсыпает порошка в чашку, после чего добавляет туда травяного чая. Смесь получается препротивная на вкус, но она унимает боль и способствует заживлению шрамов и ссадин. Кроме того, воспользовавшись тем, что Рилла отвернулась, юноша сует в карман ломоть хлеба.
– Выпей вот это, Киста, – говорит между тем целительница старухе с клюкой. – Перестань молоть чепуху и выпей.
Рилла косится на Доррина, но тут же отводит глаза в сторону.
– Тебе надо попить вот этого, – говорит юноша, поднося чашку Фризе. – Тут, конечно, не вкуснятина, но ты почувствуешь себя лучше.
– Не хочу.
– Пожалуйста, малышка, – настаивает Доррин, одновременно стараясь успокоить девочку,
– Не...
– Ну пожалуйста, – говорит он, глядя ей в глаза.
– Если смогу прокатиться на лошадке.
Юноша кивает, и она выпивает чашку в несколько глотков.
– Ну и гадость!
– А ты молодчина, – он встает и, повернувшись к матери, говорит: – Ей еще больно ходить. Я отвезу домой вас обеих.
– Но... Герхальм... – Глаза Мерги наполняются ужасом.
– Вот как раз с ним-то мне и хотелось бы потолковать. Слова Доррина холодны как лед, и всех в хижине пробирает стужа.
В комнате повисает тишина, сохраняющаяся и после того, как Доррин выносит Фризу наружу. Он помогает Мерге забраться в седло, вручает ей дочь, дает девочке кусочек хлеба и, взявшись за повод, ведет кобылу на запад, вверх по склону холма.
Ферма Джисла, как и говорила Мерга, находится примерно в двух кай. Рядом с амбаром и неказистым строением, похожим на курятник, стоят три маленькие, каждая на одну комнату, лачуги.
– Вот наша хижина, – говорит Мерга дрожащим голосом, указывая на ближайший к амбару домишко.
Сняв Фризу с лошади, Доррин сажает ее на облупившееся кирпичное крыльцо, перед перекосившейся дверью.
– Кого там принесло? – вышедший из сарая коренастый мужчина вразвалку направляется к хижине с топором в руке.
Доррин вынимает посох из держателя.
– Я Доррин, целитель, который лечит твою дочку.
– А... Тот бездельник, который морочит ей голову говорящими лошадками!
Герхальм перехватывает топор двумя руками.
– Зачем ты их бьешь? – спрашивает юноша, стараясь ничем не выдать своего гнева.
– Я их не бью! Они сами падают да набивают шишки.
Голос Герхальма становится заискивающим.
Внутри Доррина вздымается черная волна. Отбросив посох, он хватает мужчину за плечи и направляет этот поток, пропуская его сквозь батрака.
– Нет... нет... Не-е-ет!!! – Герхальм пытается вырваться, но руки кузнеца сжимают его как стальные тиски.
Когда Доррин выпускает его, Герхальм обессилено оседает на ступеньку. Выпавший из его рук топор падает в снег.
– Ты никогда больше не поднимешь руку ни на Мергу, ни на Фризу!
Мерга пятится от Доррина и своего мужа, глядя на окружившую целителя черную ауру.
– Не надо... – бессвязно лопочет Герхальм, сползая в снег.
– Встань! – приказывает Доррин.
Батрак в ужаса пятится.
Фриза сидит на крылечке, дожевывая корочку хлеба. Юноша поворачивается к ее перепуганной, осевшей на колени матери.
– Я не знала... – в ужасе шепчет та. – Я не хотела...
– С ним ничего страшного не случилось, – говорит Доррин, уже успокаиваясь. – Просто он больше не будет тебя бить. Пальцем не тронет. Мухи не обидит!
– Я не знала... – твердит молодая мать, не глядя на Доррина. Тот садится в седло.
– До свиданья, лошадка, – весело кричит Фриза.
К возвращению юноши в дом Риллы хворые уже разошлись.
– Тьма! – восклицает целительница, завидев его. – Что ты там учудил? Наложил на Герхальма проклятие?
– Я вообще не могу никого проклясть! Уж ты-то это знаешь... – отвечает юноша с натянутым смешком. – Просто связал его гармонией. Теперь он не сможет никого избивать.
– В наши дни для мужчины это ужасное проклятие, – усмехается Рилла. – А что ты станешь делать, когда он от них уйдет?
– А ты думаешь, он уйдет?
– Ну, не на следующей восьмидневке, но к концу лета непременно, – отвечает старая целительница, откидываясь на спинку стула и отпивая травяного чаю.
– Не знаю, – вздыхает Доррин. – Лучше уж я подумаю о разведении растений и строительстве собственного домика. Если, конечно, у тебя все будет нормально.
– За меня не беспокойся. Никто не тронет старую целительницу, у которой под боком живет Черный Мастер.
– Я не Черный Мастер.
– Может, пока и нет, но это дело ближайшего будущего, – говорит она, отпивая глоток из щербатой кружки. – Ну а сейчас тебе, наверное, пора возвращаться к старому Яррлу.
– Наверное, – рассеянно отвечает юноша.
– А... ты, небось, все думаешь о своей путешествующей подружке? – проницательно улыбается Рилла. Ее морщинистое лицо озаряет свет.
Доррин лишь качает головой – читает она его мысли, что ли?
Копыта Меривен скользят по тающему льду и снегу. На следующую зиму непременно нужно будет сделать подковы с шипами.
В сарае Рейса ворошит солому.
– Ты сегодня припозднился.
– Помогал одной девочке. Ее бил отец, – коротко поясняет он, вынимая посох из держателя и ставя в угол.
– Многого ли добьешься такой помощью? Ее изобьют снова. Такие люди, как ее отец, никогда не меняются.
– Нет уж, – спокойно говорит Доррин. – Больше он ее пальцем не тронет.
– Ты... ты часом не пустил в ход свой посох?
– Нет. Я обошелся с ним более сурово, – Рейса отступает на шаг, и Доррин осознает, что в его глазах стоит тьма. – Связал его заклятием, так что он не сможет поднять руку ни на мать, ни на дочь.
– Тьма... с тобой бывает страшно иметь дело.
– Порой я и сам себя пугаюсь, – соглашается Доррин, расстегивая подпругу и аккуратно укладывая на полку седло и недоуздок. Потом он берет щетку и начинает чистить кобылу. Рейса молча наблюдает за ним. В дальнем углу позвякивает цепочкой Зилда.
– Почему ты ее отпустил? – спрашивает Рейса, когда он заканчивает. – Я говорю о Лидрал.
– Потому, что ей нужно было ехать. Потому, что я не могу удерживать ее, если она рвется в дорогу. Потому, что я сам не могу разобраться в себе.
– Уж больно ты молод, – хмуро роняет Рейса. – А молодые не хотят учиться на чужих ошибках, предпочитая совершать собственные. Они никого не желают слушать, а когда понимают, что были неправы, молодость уже проходит.
– Что ты хочешь этим сказать? – тихо спрашивает юноша.
– Только то, Доррин, что жизнь коротка. Очень коротка, – женщина поднимает свою искалеченную руку. – Раньше я думала, что могу одолеть на мечах кого угодно. Кажется, это было еще вчера. Двадцать лет пролетели как один миг. Я не жалуюсь – по большей части то были хорошие годы... Но случалось всякое.
Доррин закрывает дверцу стойла и кладет щетку на место.
– Белые Чародеи наступают. Надеюсь, тебе еще удастся с ней встретиться, и тогда – послушай меня! – не отпускай ее.
Рейса кашляет, вытирает слезящийся глаз и берет щетку.
– Почищу-ка я гнедого. А ты ступай в кузницу, пока Яррл не надорвался, пытаясь переделать все дела. В этом отношении вы друг друга стоите.
Шагая по утоптанному снегу к своей комнате, чтобы переодеться, Доррин думает о том, был ли он прав, позволив Лидрал уехать. Но как можно было этому помешать? Он едва в состоянии содержать себя... Укол боли заставляет его вспомнить о золотых в шкатулке и о том, что лгать нельзя даже самому себе. Он может содержать только себя, если хочет строить свои машины.
Раньше, пока в его жизни не появилась Лидрал, все было гораздо проще.
LXXIV
Колонна всадников едет по покрывающему дорогу на Фенард утоптанному снегу. Впереди к сине-зеленому небу поднимается тонкая струйка дыма. Голова Брида непокрыта, и он горбится, подняв воротник и стараясь согреть уши. А вот на Кадаре вязаная шапочка. Оба в тяжелых, подбитых овчиной рукавицах.
– Проклятый ветер...
– Ворбан, ты все время что-то проклинаешь.
– Заткнулся бы ты!
Брид с Кадарой переглядываются и качают головами.
– А с какой стати мне затыкаться? Ты всю дорогу ноешь, аж тошно делается! Да, наша служба не мед, но нам за это платят. Или ты предпочел бы работать на ферме? Копаться в грязи да выгребать навоз?
– Платят... Платят за то, что мы морозим задницы, гоняясь за ворами, которые вовсе и не воры? А если мы их догоним и нарвемся на регулярный кертанский отряд? Что тогда?
– Хорош болтать! – рявкает командир.
– Наверняка еще один бедолага-торговец, – говорит Кадара, указывая на дым.
– Возвращался домой, да вот не повезло, – добавляет Брид.
– Откуда ты взял? – спрашивает едущий с ним рядом Ворбан.
– Чаще всего спидларских торговцев грабят на обратной дороге, после того, как они продали, что у них было. Таким образом кертанцы не лишают своих торговцев спидларских товаров, а свои товары и выручку прибирают себе. Так и получается, что все убытки несет Спидлар.
– Хорош болтать! – повторяет командир.
– «Хорош, хорош...» – передразнивает его Ворбан, но тихонько, так что слышат лишь едущие рядом.
Конские копыта скользят на ледяной корке.
– Проверьте оружие!
На дальнем склоне полыхает огонь. Горстка всадников удаляется на запад, прихватив с собой трех лошадей и оставив позади подожженные повозки.
– Дерьмо... – бормочет Ворбан.
Брид с Кадарой молча переглядываются.
– Свет и Тьма! Дерьмо! – повторяет Ворбан отчаянно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Однако никого, кроме них троих, в кузнице нет.
LXXIII
– Мне не хочется уезжать, – говорит Лидрал, крепко обнимая Доррина. – Но я и так сильно задержалась. Мне нужно заняться делами... да и тебе тоже.
Доррин лишь удивляется тому, как незаметно пролетело время. Лошади Лидрал – у нее есть и вторая вьючная лошадь, купленная недорого, поскольку в Спидларе нынче туго с кормами, – уже взнузданы и навьючены, но чтобы сесть на один из немногочисленных кораблей, ей нужно поторопиться. Никто не знает, когда удастся дождаться следующего. Не вымолвив ни слова, юноша тянется к ней и касается ее не руками, а тем всепроникающим черным светом, который и есть душа. Не размыкая объятий, они встают.
Еще долго после того, как обе лошади пропадают из виду, растаяв в утреннем свете, Доррин смотрит на дорогу. Потом он умывается ледяной водой и идет седлать Меривен.
Прикинув, что к Рилле он поспеет вовремя, юноша с довольным смешком выводит лошадь и садится в седло.
Доррин насвистывает что-то без определенной мелодии, а копыта Меривен стучат по ледяной корке, покрывающей дорогу. Ночи еще холодные, но днем уже делается теплее, и снег подтаивает. Конечно, весну все ждут с нетерпением, но с ее приходом вся округа потонет в грязи.
Легкий укол тоски заставляет юношу выпрямиться в седле. Он сознает, что это связано с Лидрал. Может быть, стоило попросить ее остаться? Или поехать с ней? Но чем бы он стал зарабатывать на пропитание? Сейчас он получает деньги и за работу в кузнице, и за игрушки. Когда вчера заехал Виллум, Доррин пожалел, что не успел смастерить их с полдюжины штук. У него был лишь один кораблик, далеко не лучшее изделие, однако торговец взял его с удовольствием и заплатил деньги сразу.
Он сворачивает с главной дороги на почти непротоптанную тропку. Дым из трубы уже идет – Рилла, как всегда, поднялась рано. И денек, можно сказать, для зимней поры обещает быть теплым.
Юноша открывает дверь и видит в передней сразу пятерых человек: трех женщин, мальчика и Фризу, похныкивающую на руках матери.
Доррин снимает куртку.
– Хорошо, что явился вовремя, – произносит Рилла нарочито грубоватым тоном, который не может скрыть ее озабоченности. – У Кисты понос, Вела покрылась красной сыпью, а Фриза... тебе лучше ее осмотреть. Мерга говорит, что она упала и здорово расшиблась, – целительница умолкает, смотрит на Доррина, потом добавляет: – Ну, против поноса у меня есть бринн, это помогает.
– А звездочник есть?
– Сушеный. Думаешь, стоит их смешать?
– И заварить с травяным чаем. Ребекка говорила, что это действует.
– Тьма...
– Она не может ходить, – жалобно говорит худенькая Мерга, держащая на руках Фризу.
– Ты что, несла ее всю дорогу? Откуда?
– С фермы Джисла. Это два кай, мастер Доррин.
– Фриза, ты можешь присесть вот туда, к огню? – спрашивает Доррин, указывая на табурет. В ответ слышится хныканье.
– Помнишь мою лошадку? Будешь хорошей девочкой, отвезу тебе домой на ней.
– Не стоит, мастер Доррин, – возражает Мерга.
– Не нести же тебе ее обратно!
– Сюда принесла, значит, и назад отнесу.
Мать сажает девчушку на табурет, а юноша с трудом подавляет вздох. Девочка морщится. Молодой целитель пробегает кончиками пальцев по ее шее и чувствует, что вся спина малышки в синяках и ссадинах.
Повернувшись к матери, он видит на ее щеке темное пятно – почти сошедший синяк. А вот по всему телу, под одеждой, таких синяков много. Причем совсем недавних.
Неожиданный прилив гнева заставляет его встать. Несколько мгновений юноша смотрит на огонь, потом, овладев собой, говорит:
– Сейчас, Фриза, я кое-что для тебя сделаю.
Подойдя к шкафчику рядом со старинным очагом, где слабо тлеют уголья, он достает кувшин с толченой ивовой корой и отсыпает порошка в чашку, после чего добавляет туда травяного чая. Смесь получается препротивная на вкус, но она унимает боль и способствует заживлению шрамов и ссадин. Кроме того, воспользовавшись тем, что Рилла отвернулась, юноша сует в карман ломоть хлеба.
– Выпей вот это, Киста, – говорит между тем целительница старухе с клюкой. – Перестань молоть чепуху и выпей.
Рилла косится на Доррина, но тут же отводит глаза в сторону.
– Тебе надо попить вот этого, – говорит юноша, поднося чашку Фризе. – Тут, конечно, не вкуснятина, но ты почувствуешь себя лучше.
– Не хочу.
– Пожалуйста, малышка, – настаивает Доррин, одновременно стараясь успокоить девочку,
– Не...
– Ну пожалуйста, – говорит он, глядя ей в глаза.
– Если смогу прокатиться на лошадке.
Юноша кивает, и она выпивает чашку в несколько глотков.
– Ну и гадость!
– А ты молодчина, – он встает и, повернувшись к матери, говорит: – Ей еще больно ходить. Я отвезу домой вас обеих.
– Но... Герхальм... – Глаза Мерги наполняются ужасом.
– Вот как раз с ним-то мне и хотелось бы потолковать. Слова Доррина холодны как лед, и всех в хижине пробирает стужа.
В комнате повисает тишина, сохраняющаяся и после того, как Доррин выносит Фризу наружу. Он помогает Мерге забраться в седло, вручает ей дочь, дает девочке кусочек хлеба и, взявшись за повод, ведет кобылу на запад, вверх по склону холма.
Ферма Джисла, как и говорила Мерга, находится примерно в двух кай. Рядом с амбаром и неказистым строением, похожим на курятник, стоят три маленькие, каждая на одну комнату, лачуги.
– Вот наша хижина, – говорит Мерга дрожащим голосом, указывая на ближайший к амбару домишко.
Сняв Фризу с лошади, Доррин сажает ее на облупившееся кирпичное крыльцо, перед перекосившейся дверью.
– Кого там принесло? – вышедший из сарая коренастый мужчина вразвалку направляется к хижине с топором в руке.
Доррин вынимает посох из держателя.
– Я Доррин, целитель, который лечит твою дочку.
– А... Тот бездельник, который морочит ей голову говорящими лошадками!
Герхальм перехватывает топор двумя руками.
– Зачем ты их бьешь? – спрашивает юноша, стараясь ничем не выдать своего гнева.
– Я их не бью! Они сами падают да набивают шишки.
Голос Герхальма становится заискивающим.
Внутри Доррина вздымается черная волна. Отбросив посох, он хватает мужчину за плечи и направляет этот поток, пропуская его сквозь батрака.
– Нет... нет... Не-е-ет!!! – Герхальм пытается вырваться, но руки кузнеца сжимают его как стальные тиски.
Когда Доррин выпускает его, Герхальм обессилено оседает на ступеньку. Выпавший из его рук топор падает в снег.
– Ты никогда больше не поднимешь руку ни на Мергу, ни на Фризу!
Мерга пятится от Доррина и своего мужа, глядя на окружившую целителя черную ауру.
– Не надо... – бессвязно лопочет Герхальм, сползая в снег.
– Встань! – приказывает Доррин.
Батрак в ужаса пятится.
Фриза сидит на крылечке, дожевывая корочку хлеба. Юноша поворачивается к ее перепуганной, осевшей на колени матери.
– Я не знала... – в ужасе шепчет та. – Я не хотела...
– С ним ничего страшного не случилось, – говорит Доррин, уже успокаиваясь. – Просто он больше не будет тебя бить. Пальцем не тронет. Мухи не обидит!
– Я не знала... – твердит молодая мать, не глядя на Доррина. Тот садится в седло.
– До свиданья, лошадка, – весело кричит Фриза.
К возвращению юноши в дом Риллы хворые уже разошлись.
– Тьма! – восклицает целительница, завидев его. – Что ты там учудил? Наложил на Герхальма проклятие?
– Я вообще не могу никого проклясть! Уж ты-то это знаешь... – отвечает юноша с натянутым смешком. – Просто связал его гармонией. Теперь он не сможет никого избивать.
– В наши дни для мужчины это ужасное проклятие, – усмехается Рилла. – А что ты станешь делать, когда он от них уйдет?
– А ты думаешь, он уйдет?
– Ну, не на следующей восьмидневке, но к концу лета непременно, – отвечает старая целительница, откидываясь на спинку стула и отпивая травяного чаю.
– Не знаю, – вздыхает Доррин. – Лучше уж я подумаю о разведении растений и строительстве собственного домика. Если, конечно, у тебя все будет нормально.
– За меня не беспокойся. Никто не тронет старую целительницу, у которой под боком живет Черный Мастер.
– Я не Черный Мастер.
– Может, пока и нет, но это дело ближайшего будущего, – говорит она, отпивая глоток из щербатой кружки. – Ну а сейчас тебе, наверное, пора возвращаться к старому Яррлу.
– Наверное, – рассеянно отвечает юноша.
– А... ты, небось, все думаешь о своей путешествующей подружке? – проницательно улыбается Рилла. Ее морщинистое лицо озаряет свет.
Доррин лишь качает головой – читает она его мысли, что ли?
Копыта Меривен скользят по тающему льду и снегу. На следующую зиму непременно нужно будет сделать подковы с шипами.
В сарае Рейса ворошит солому.
– Ты сегодня припозднился.
– Помогал одной девочке. Ее бил отец, – коротко поясняет он, вынимая посох из держателя и ставя в угол.
– Многого ли добьешься такой помощью? Ее изобьют снова. Такие люди, как ее отец, никогда не меняются.
– Нет уж, – спокойно говорит Доррин. – Больше он ее пальцем не тронет.
– Ты... ты часом не пустил в ход свой посох?
– Нет. Я обошелся с ним более сурово, – Рейса отступает на шаг, и Доррин осознает, что в его глазах стоит тьма. – Связал его заклятием, так что он не сможет поднять руку ни на мать, ни на дочь.
– Тьма... с тобой бывает страшно иметь дело.
– Порой я и сам себя пугаюсь, – соглашается Доррин, расстегивая подпругу и аккуратно укладывая на полку седло и недоуздок. Потом он берет щетку и начинает чистить кобылу. Рейса молча наблюдает за ним. В дальнем углу позвякивает цепочкой Зилда.
– Почему ты ее отпустил? – спрашивает Рейса, когда он заканчивает. – Я говорю о Лидрал.
– Потому, что ей нужно было ехать. Потому, что я не могу удерживать ее, если она рвется в дорогу. Потому, что я сам не могу разобраться в себе.
– Уж больно ты молод, – хмуро роняет Рейса. – А молодые не хотят учиться на чужих ошибках, предпочитая совершать собственные. Они никого не желают слушать, а когда понимают, что были неправы, молодость уже проходит.
– Что ты хочешь этим сказать? – тихо спрашивает юноша.
– Только то, Доррин, что жизнь коротка. Очень коротка, – женщина поднимает свою искалеченную руку. – Раньше я думала, что могу одолеть на мечах кого угодно. Кажется, это было еще вчера. Двадцать лет пролетели как один миг. Я не жалуюсь – по большей части то были хорошие годы... Но случалось всякое.
Доррин закрывает дверцу стойла и кладет щетку на место.
– Белые Чародеи наступают. Надеюсь, тебе еще удастся с ней встретиться, и тогда – послушай меня! – не отпускай ее.
Рейса кашляет, вытирает слезящийся глаз и берет щетку.
– Почищу-ка я гнедого. А ты ступай в кузницу, пока Яррл не надорвался, пытаясь переделать все дела. В этом отношении вы друг друга стоите.
Шагая по утоптанному снегу к своей комнате, чтобы переодеться, Доррин думает о том, был ли он прав, позволив Лидрал уехать. Но как можно было этому помешать? Он едва в состоянии содержать себя... Укол боли заставляет его вспомнить о золотых в шкатулке и о том, что лгать нельзя даже самому себе. Он может содержать только себя, если хочет строить свои машины.
Раньше, пока в его жизни не появилась Лидрал, все было гораздо проще.
LXXIV
Колонна всадников едет по покрывающему дорогу на Фенард утоптанному снегу. Впереди к сине-зеленому небу поднимается тонкая струйка дыма. Голова Брида непокрыта, и он горбится, подняв воротник и стараясь согреть уши. А вот на Кадаре вязаная шапочка. Оба в тяжелых, подбитых овчиной рукавицах.
– Проклятый ветер...
– Ворбан, ты все время что-то проклинаешь.
– Заткнулся бы ты!
Брид с Кадарой переглядываются и качают головами.
– А с какой стати мне затыкаться? Ты всю дорогу ноешь, аж тошно делается! Да, наша служба не мед, но нам за это платят. Или ты предпочел бы работать на ферме? Копаться в грязи да выгребать навоз?
– Платят... Платят за то, что мы морозим задницы, гоняясь за ворами, которые вовсе и не воры? А если мы их догоним и нарвемся на регулярный кертанский отряд? Что тогда?
– Хорош болтать! – рявкает командир.
– Наверняка еще один бедолага-торговец, – говорит Кадара, указывая на дым.
– Возвращался домой, да вот не повезло, – добавляет Брид.
– Откуда ты взял? – спрашивает едущий с ним рядом Ворбан.
– Чаще всего спидларских торговцев грабят на обратной дороге, после того, как они продали, что у них было. Таким образом кертанцы не лишают своих торговцев спидларских товаров, а свои товары и выручку прибирают себе. Так и получается, что все убытки несет Спидлар.
– Хорош болтать! – повторяет командир.
– «Хорош, хорош...» – передразнивает его Ворбан, но тихонько, так что слышат лишь едущие рядом.
Конские копыта скользят на ледяной корке.
– Проверьте оружие!
На дальнем склоне полыхает огонь. Горстка всадников удаляется на запад, прихватив с собой трех лошадей и оставив позади подожженные повозки.
– Дерьмо... – бормочет Ворбан.
Брид с Кадарой молча переглядываются.
– Свет и Тьма! Дерьмо! – повторяет Ворбан отчаянно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81