— Не ради добычи и не из жадности покинули мужи свои очаги за лебединой дорогой, чтобы приплыть сюда, а ради того, чтобы сразиться с этим другом инеистых великанов, врагом богов, тем, кто размахивает своим острым Крестом над краем Бриттене. Неужели ты предашь тех, чьи мечи пришли сюда на помощь тебе, о Даритель Побед? Люди зовут тебя Обманщиком, но разве не страшишься ты, что уйдет от тебя и от тех, кто почитает тебя, боевая удача к Христу и его бойцу Микаэлю?
При этих словах войско издало гневный крик, хриплым воплем стаи вспугнутых грачей взлетевший к небу. Воден, живущий в своих северных чертогах, услышал его и выглянул из окна. Увидел он то, что случилось, и разгневался, разогнал туманы, что висели над сердцем древнего каменного города. Над восточными холмами неохотно разгорелся бледный закат, слабым светом озарив Семь Курганов. Высоко на пробуждающемся небе слабо светились Семь Звезд Карлес Вэн, беспощадно ходя кругами вокруг недостижимой оси, как потерявшееся войско Кинрика. И ободом этого крутящегося колеса — огненный пояс Тропы Иринга, дорога воинов, несущихся очертя голову прямо в полные ветра чертоги Хель.
От Семи Звезд, от Семи Курганов тихо проникал свет из замкнутого святилища на холме, стекал вниз, в затянутую туманом долину, волнами поднимался по дальнему склону, пока не засиял между огромными столбами гигантского входа во вращающейся насыпи, метнув яркое копье в сердце священного города.
Короли и таны Кинрикова войска некоторое время молча стояли среди камней — неподвижные, бледные, глядя на возвышавшиеся над ними мрачные серые стены. Затем в замешательстве они стали оглядываться по сторонам. Перед ними вставали три огромные плиты — край к краю, а на них крышей лежала четвертая. Сейчас под этим огромным перекрытием, открытым на запад, к холмам, не было никаких изображений, но никто не сомневался в том, что некогда таился там некто иссохший, окруженный своими туманами, мраком и кровью. Много костей и черепов лежало вкруг этого пустынного места — останки давно умерших мужчин и женщин, убитых и лишенных крови ради утоления жажды и голода этой старой твари.
Укрытая кровлей небес палата, в которой стоял этот каменный ларь, была окружена двенадцатью камнями поменьше, мало-помалу кренившимися и уходившими под землю этого мрачного двора, который века вечные простоял, охраняя согбенного жителя холма. Двенадцать врат были там — четырежды по три, а за ними были еще выходы, трижды по девять. Все проходы были затянуты туманом — они не знали, в которые ехать, чтобы выйти по своим же следам, поскольку никаких рун там не было и их поводырь исчез.
— Это проделки Обманщика! — вскричал Беовульф, владыка ведеров. — Никогда не прятаться ему больше в этом убежище, не сеять зло среди людей!
С этими словами соскочил он с коня и, собрав всю свою силу, сорвал верхнюю плиту с опор. Мгновение он высоко держал ее над шлемом, затем отшвырнул прочь на несколько фатомов. Она наполовину вошла в землю, и доныне люди могут видеть ее на том самом месте.
И при этом свет вырвался из ларца, а из него выскочил вепрь, который завел их в это место, в чудесное строение великанов. Он бросился к вратам, проскочил под топочущими конями, стараясь убежать от воинственного сборища. Беовульф тут же схватил свой искусно натянутый лук и, положив на тетиву зазубренную стрелу, послал, острую, в бегущего зверя. Стрела вонзилась позади плеча — вепрь споткнулся, словно падая, но, встав, бросился прочь, виляя среди рядов камней.
— Глядите, на нем кровь! — рассмеялся благородный сын Эггтеова. — Если это воистину Высокий обманул нас, то теперь он крепко застрял в своей шкуре! Запомнит он теперь свой жалкий обман!
Когда таны услышали слова Беовульфа, они рассмеялись, но мрачным было лицо короля Кинрика.
— Может, разумнее было бы не смеяться, пока мы не вернемся по своим следам отсюда, из этих ходов, — возвысил он голос. — Сдается мне, нас неверно провели сквозь эту круговерть тумана и каменных поворотов в сердце паутины, которую люди зовут Домом Веланда. Если так, то сюда трудно войти и еще труднее выйти. Мы должны незамедлительно найти выход!
И когда Кинрик произнес эти слова, сердце его на мгновение похолодело. Если в каждом проходе вокруг лежал туман, то перед его глазами дымки не было, и начал он думать, что поступил не так уж мудро, как надо бы. Потому как внезапно в его памяти всплыли прощальные слова Того, с кем говорили они, пока Он висел на Дереве:
— Но и я не без прибытка, ибо вижу теперь, что я получил немного из того, чего даже Тунор не сумел поднять в чертоге великанов, — пусть и мало, но и этого может оказаться довольно!
XVI
НЕМОЩЬ МЭЛГОНА ГВИНЕДДА
Сколько пролежал я в холодной келье Гофаннона маб Дон, сказать не могу. После моих странствий и трудов был я весь разбит и измучен, и не было мне покоя в этом прибежище на холодном и влажном земляном полу. Видения и сны являлись мне между бредом и явью, и трудно мне было понять, что было сном, а что — нет Перед входом в мое невольное убежище неустанно трудился кузнец.
Временами мерный стук его молота и глухое бормотание пламени горна убаюкивали меня, и я успокаивался. Тогда казалось мне, будто снова я лежу, свернувшись клубочком, во чреве бытия, паря внутри сокровеннейшего из пределов. Вверху и вокруг меня медленно вращались жернова небес, Колесница Медведя уверенно продвигалась к оку жернова. Остальные звезды шли своей бесконечной чередой под морем, но Колесница верно катилась по своему пути, и круг этот не был разорван. Сон мой был спокоен, мое суденышко покачивалось на ласковых волнах Океана — во сне я вернулся в те времена, когда Котел еще не раскололся, воды не раздались и травы не были собраны.
Но внезапно я услышал, как кузнечные мехи начали тяжело вздыхать, порывы ветра становились все горячее, великан кряхтел от напряжения, яростно колотя по куску раскаленного добела металла, выбивая из него плевки пламени. Он схватил щипцами бесформенный брусок и стал отбивать его на наковальне. В искусном согласном созвучии ударов молота возникала форма. Затем последовало судорожное шипение, похожее на вздох боли или восторга, когда свежеоткованный клинок был погружен в воду в котелке.
Я ощущал жар очага даже в своем каменном мешке под землей. Я видел, как багряные отблески пляшут по его стенам, кружат вокруг меня, словно могильные огни. Я лихорадочно озирался, дух мой метался, как язык пламени. Шипение усмиренной стали преобразилось в моем сознании в шипение разворачивающего свои кольца Змея Бездны, рев пламени казался мне тем погребальным костром, который в конце времен поглотит и небо, и землю.
Передо мной замелькали ужасные видения войны. Я глубоко всматривался в багровые водовороты забвенья, в разинутые в вопле рты и зияющие раны, в бездонные преисподние. Я слышал хруст детского черепа под железной подковой, беспомощный вопль девушки в безжалостных руках, мне казалось, что я вижу ее неверящий, застывший взгляд оскверненной невинности. И над всем этим, отдаваясь в ушах, все громче вставал мерный грохот тысяч железных подков. Закрытые личинами лица, безликое войско, слепое стоглавое чудовище.
Вокруг кургана кольцом ревело и плясало пламя. Я встал согнувшись в этой маленькой келье, намереваясь сбежать от того, что со всех сторон смеялось надо мной и угрожало мне. Но не так-то просто покинуть дом Гофаннона маб Дон. Множество ложных выходов открываются в его подземных чертогах, множество проходов, замыкающихся сами на себя, множество волнистых спирали вокруг спиралей, замкнутых в круги кругов, — воронка, затягивающая в себя все. Знамениты среди богов пиры, на которых главой застолья сидит Гофаннон, и чертоги его не для тех гостей, что уходят!
Долго, сколько — не знаю, я блуждал мыслью в лабиринте, слыша за спиной хриплые вопли войска. Но и я тоже владею чарами, я тоже умею читать руны. Разве я не Мирддин, сын Морврин, убивший эллилла в пещере Аннона и вышедший наружу, чтобы поведать об этом? Вновь я увидел змеиные кольца, выбитые на камне, вновь ощутил тепло твоей любви в сердце, о Гвенддидд. Я прошел по завиткам змеи, добрался до выложенного плитами входа и вновь увидел в лунном свете огромные охранные столбы, что стояли пред входом в кузню Гофаннона.
Кузнеца не было, угли в его горне горели слабо. Не было также и мстительного меча, ковку которого я слышал, и понял я, что времени у меня, почитай, и не осталось. Но я выкупил себе время, а это — не последнее дело. Это дар ауэна, а он-то воистину безвременен.
С востока над дюнами потянуло холодным предрассветным ветром, что взвихрился вокруг священного места, подернув рябью залитые водой колеи на дороге, пролетев вниз по склону, чтобы тряхнуть деревья у горна Гофаннона маб Дон. Их ветви бешено закачались, они трещали и гнулись под безжалостными порывами ветра. Я вздрогнул, закутался в рваную кабанью шкуру, что была моим единственным одеянием, и, шатаясь, побрел восвояси.
Холодный серый рассвет вставал над унылыми просторами пустынной горной равнины, по краю которой я шел. Я был единственным живым существом в этой пустынной местности и чувствовал себя средоточием всех стихий. Но, пройдя некоторое время по дороге, я мысленно обернулся и окинул себя со стороны холодным взором. И понял я, что я всего лишь муха на железном ободе колеса колесницы. И муха должна быть осторожной, чтобы при повороте колеса ее не раздавило, не размазало этим неустанным вращением, которое ей вряд ли понять и никогда не остановить.
Не то чтобы я был совершенно один в этом уединении, хотя мои спутники были не из тех, кого я бы сам выбрал. Дважды слышал я волчий вой где-то справа, да из ясеневой рощицы в ложбине насмешливо проухала круглоокая сова, ночная птица Гвина маб Нудда, и вопль ее уныло пролетел над бездной. Еще мгновение — и моя кровь застыла от пронзительного вопля муки, послышавшегося из темной впадины между холмами, где сбились в кучку, прячась, деревья. Я испуганно огляделся вокруг, затем посмеялся сам над собой, осознав, что это всего-навсего крик какой-нибудь мышки, которую рвут кривые когти жителя ложбины.
По жестокой, пустой и открытой ветрам дороге ступал я. На заре былых веков великие короли правили этими когда-то плодородными взгорьями. Вокруг видел я поросшие утесником могильные курганы, гробницы, омываемые дождем и заросшие кустарником. Некогда отважные князья радушно принимали гостей в своих светлых чертогах, а ныне некому совершать возлияние на курганах, насыпанных над их костями, не споет поэт им хвалу перед блестящим собранием, имена и деяния их развеял ветер. Я думал, что ауэн не ведает смерти, что ауэн бьет во мне, как водопад, падающий со скалы, но теперь я понял, что все рожденное из праха под конец рассыплется и станет первозданной пустотой, которая была до того, как Гвидион воздел свой чародейный жезл, до того, как мать моя Керидвен собрала травы для своего Котла.
Видишь теперь, король, как я успокаиваю мысли, когда они временами находят на меня. Есть место, где сосчитаны все кайрны, где названы все могилы, где записываются династии королей. Но я долго был одиноким, гонимым и травимым существом. В тот час мышь в совиных когтях была мне ближе, чем известные короли и барды Придайна. Я был лишь пылинкой, ползущей по бурой пустоши. Лес Келиддон воистину дикое место, и недобро оно ко мне. Но там каждая скала, каждый бурный поток имеет свое обличье и место в моей памяти — приятные ли это воспоминания или пугающие. Здесь же все было одного и того же печального, тускло-однообразного цвета — длинные ровные нагорья с разбросанными там и сям валунами, одинокий могильный курган или чахлое деревцо. На мои ноги налипли огромные комья глины, так что я едва мог передвигать их. Передо мной к широкому пустынному окоему стремилась извилистая горная дорога, а когда я наконец доходил до горизонта, одно унылое однообразие сменялось таким же.
Однако у каждого пути есть конец, даже если этот конец — новое начало. Поначалу моя дорога вела меня на север, все время поднимаясь, пока я не пошел широким гребнем. Через некоторое время с его высоты я углядел на западе широкую равнину, простирающуюся так далеко, как только видит око. Этот открытый вид несколько развеял однообразие, отсутствие направления и цели, которые так меня угнетали. Небо, несмотря на время года, было затянуто облаками, и до сих пор лишь молча тянувшаяся по равнине древняя дорога говорила мне о том, что я вообще двигаюсь. Казалось, что она хочет удержать меня, засасывая мои ноги, облепляя их все большими комьями вязкой глины. Все время возникая в промежутках между холмами, повторяющийся вид давал по крайней мере видимость того, что я хоть сколько-то прошел.
Мало что нарушало тишину мрачной пустоши, что простиралась вокруг меня пустынным океаном без единого суденышка. Временами жаворонок запевал свою никому тут не слышную песнь высоко в небе, но в остальное время здесь лишь ветер шептал в хилой траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115