Они кололи и наносили раны, рубили и убивали, и если бы птица могла пролететь сквозь человеческое тело, то уж только в этот день, а клочья мяса и кровь летели из зияющих ран в багряный боевой туман, окутывавший их. Мечи и копья у многих раскололись и сломались, потому воины рвали друг друга голыми руками и зубами — оружием тел своих, — потому многие так и легли мертвыми, не размыкая смертельных объятий, зажав в зубах нос, или ухо, или губы своего врага, если ему уже отсекли руки.
Так яростна была битва, так страшна была судьба благородного народа Кимри, что я не мог удержаться — сам взял копье и бросился в схватку, хотя мое оружие — божественный ауэн. Я оказался там, где острие вражеского клина врезалось в нашу щитовую стену и приближалось к Красному Дракону. Меня удивило то, что вел их не какой-нибудь вождь в кольчуге, а человек в черном плаще с капюшоном, глубоко надвинутым на лицо. Его единственным оружием было копье, которым он указывал язычникам путь.
Я наблюдал за его приближением и заметил, что, как только какой-нибудь воин Кимри рубит его мечом, клинок ломается пополам о древко копья незнакомца. Я видел и то, что, когда его воины падали со смертельными ранами в груди, человек в плаще касался их острием копья, и они вскакивали, с новыми силами бросаясь в битву. И показалось мне, что некому заступить ему дорогу, ибо Мэлгон неподалеку схватился с Кинуригом. Тогда я сам встал на его пути.
— Назад! — приказал я, стоя на одной ноге и опираясь на копье. — Это Красный Дракон, знамя Острова Могущества, и ни одному серому волку из-за морей не наложить своих грязных лап на него!
— Кто ты такой, человечишко, встающий на пути Скрытого? — жутким голосом вопросил тот, слегка приподнимая капюшон. Я увидел, что у него только один глаз, и не дружеским взглядом сверкал он на меня.
Я разозлился и ответил:
— Я не человечишко, как ты думаешь, я — человек, обладающий ауэном. Некогда звался я Гвион Бах, «Черный Одержимый» зовут меня ныне некоторые, и не чужд я Котла Поэзии. Много сменил я обличий, пока не был зачат, год и половину был я светочем. Я — мост, что тянется над шестьюдесятью реками, я создан из воды девятого вала. Я жил при дворах королей, я названый брат принца Эльфина маб Гвиддно, которого считает наследником Кантрер Гвэлод!
Незнакомец в плаще злорадно расхохотался среди побоища, черный ворон, сидевший на его плечах, насмешливо захихикал в ответ на эту похвальбу.
— Ну, как вижу, в своих глазах ты куда как велик! Но вдруг поставлю я на тебе свою метку вот этим копьем — и как ты думаешь, какова будет тогда твоя судьба?
На мгновение показалось мне, что говорит он голосом Гвина маб Нудда, когда последний раз говорил он со мной из тени во дворце Брохваэля в Каэр Гуригон, что в Поуисе. Но тут меня осенило, что это не Гвин, а другой. Я видел его еще где-то, я знал его как собственного брата. Но кто он?
— Может, настанет день, когда это гордое знамя падет и волна прокатится через Остров Могущества, — твердо ответил я. — Но не думаю, что этот день уже пришел — иначе зачем я спасся из ограды водяной твердыни и ради чего убил Духа Оленя в сердце его лабиринта в Анноне?
Мой враг воззрился на меня — неизмерима была бездна его единственного глаза — и хрипло рассмеялся.
— Мы там, где вороны обжираются кровью, храбрейшие воины падают под градом стрел или лежат, сраженные копьями, хрипя и крича. Любо мне место, где люди теряют разум и сокрушают все на своем пути, разрушают все, что построили, ликуя в глупости своей. Чего ради мне щадить тебя?
Я понимал, что он может убить меня, ежели пожелает, отметив для смерти острием своего копья. И все же я не боялся. Я чувствовал, как через все мое существо струится мудрость Лосося из Ллин Ллиу, и чистая любовь сестры моей Гвенддидд, и утешение свиньи Хенвен, как надо мной простирается покровительство Орла Бринаха и мрачное сочувствие Волка Менвэда. И внезапно я понял, почему мне было позволено остаться в живых во младенчестве в водной крепости Дилана, вернуться живым из Аннона и чем была моя защита для Острова Придайн. Я стоял на острие сражения и должен был продолжать битву, пока не придет мое время.
Потом мне рассказывали, что в то самое время Гвиддварх и Кмби, да и другие из воинства Кимри видели самого Йессу Триста, шагавшего по небу над нашим войском, вознося крест свой против врага.
— Ты сейчас не можешь коснуться меня, — вскричал я, — пусть твоя сила и велика!
— Почему же нет, человечишко, почему же нет? — спросил Скрывший Лицо, нацеливаясь в меня копьем. — Чего я не могу здесь, на кровавом поле?
— Есть одна вещь, которой ты сделать не можешь, и только одна! — вскричал я, перекрывая лязг металла и вопли. Страх наконец поднялся у меня в груди. — Ты не можешь нарушить мой тингед, а он еще не исполнен.
— А откуда тебе знать, когда он исполнится? Что, если сейчас пришел час твоей смерти, мучительной и нежеланной? В конце концов, он к каждому подкрадывается неожиданно, как волк к овчарне. Вот это ты мне скажи, человечишко, и тогда, может быть, я на сей раз оставлю тебя в живых!
Тогда я подошел к Скрывшему Лицо и прошептал ему на ухо некие слова. Хотя и не должно было произносить их тому, кто не прошел посвящения, но я привожу их здесь, чтобы тот, кто прошел очистительные воды, узнал правду повести моей:
Gwareis yn llychwr, kyskeis I ym porffor
Neu bum yn yscor gan Dylan Eil Мог,
Yg kylchet ym periled nvg deulin teyrned,
Yn deuwayw anchwant о nef pan doethant;
Yn Annwfyn llifereint with urwydrin dybydant
В пурпурном темном шатре я спал,
Меня Дилан Аил Мор на волнах качал,
Я был на коленях у короля,
Судьба в небеса уносила меня,
Я ведаю речи мудрецов
Средь темных Аннона дворцов .
Тогда тот, чье лицо было скрыто капюшоном ночи, рассмеялся и опустил копье.
— На это я действительно не могу ответить, по крайней мере не сейчас, — признался он, по-прежнему глядя на меня с великим презрением и (как я воображал) с неким изумлением. — Думаешь, не узнал я тебя, Мирддин сын Морврин? Ты тот, чей вирд быть названным Морской Твердыней, разве не так? И все это, — он провел круг своим копьем. — как ты воображаешь, Предел Мирддина. Что ж, посмотрим! Сейчас этот день — твой, и ты спасся, хотя поблагодаришь ли ты меня за это, когда встретишься с тем, что тебе предстоит, это мы еще увидим. Не бойся, мы еще встретимся — возможно, для тебя эта встреча будет не слишком счастливой. Прощай, Мирддин, сын Морврин, одноглазый бриттский скоп!
С этими словами, бросив на меня недобрый взгляд из-под капюшона, незнакомец повернулся и покинул это место. Показалось мне, будто бы видел я, как вскочил он на огромного серого жеребца о восьми ногах, со струящейся гривой, и во весь опор помчался на север. Но туман, грохот и смятение были таковы, что я не был уверен в том, что творилось нынешним днем. Воистину, странные вещи поведал я тебе, о король. Случайно я бросил взгляд на щит Мэлгона, лежавший под Красным Драконом. Там в полированном металле увидел я свое отражение — я никогда не видел себя таким. И показалось мне, что лицо врага моего не слишком-то отличалось от моего собственного, так что потом я начал подумывать — не говорил ли я в смятении со своей тенью?
С уходом того — кем бы он ни был, — кто построил боевой клин, полчища Ллоэгра внезапно пришли в беспорядок. Смертельное безразличие пало на них из тумана, так что ни руки, ни меча не могли они поднять против своего врага. Сеть, незримая для человека, опутала их, сковав их боевыми цепями, хиалогион, что крепко сковывают человеческое сердце, высасывая его силу и отвагу. Отвага каждого героя была в кругу колдовских рун, заплетавших его жилы и волю узлами, так что в мгновение ока тот, кто, не дрогнув, схватился бы с великаном, стал слабым и пугливым, как охваченная ужасом девушка. Как Мировой Змей обвивает землю, так войско Кинурига было сковано кандалами рун Одержимого.
Мэлгон и Кинуриг сошлись в смертельной схватке. Отбросив оружие, они набросились друг на друга с обнаженной грудью и с голыми руками. Король ивисов рвал Дракона Острова клыками, а Мэлгон терзал уши Кинурига и рвал мясо с его щек, глотая его, словно то были куски вареной свинины. И была то одна из Трех Ужасных Трапез Острова Придайн.
Тут и Кинуриг попал в сети бессилия из-за хиалогион, предсказанных его дихениддом, застыв неподвижно и бессильно пред Мэлгоном. Туман смятения отражался в его глазах, из которых исчезли красная и белая змеи. И тогда Мэлгон Высокий, король Гвинедда, поднял обеими руками могучий меч, сверкавший кроваво-красным в свете садящегося солнца, и, трижды взмахнув им над головой, опустил его на шлем короля ивисов.
Удар этот рассек тело Кинурига надвое до пупка. Затем Мэлгон быстро нанес второй удар накрест, так что три куска, на которые было разрублено тело дикаря, упали наземь одновременно. И Кинуриг выхаркнул свое сердце, застрявшее сгустком крови у него во рту. Так он умер.
Те, кто был в тот момент по правую руку от Мэлгона, услышали, как святой Киби, его старший священник, громко возгласил:
— Occidisti insuper et possedisti! Убив, ты овладел!
А те, кто стоял по левую руку от короля, услышали, как Идно Хен, его старший друид, взвыл по-волчьи:
— Rincne marincne!
Потом рассказывали мне, что меч, которым Мэлгон сразил Кинурига, был не что иное, как Каледволх, меч Артура. Вот каково свойство того меча: если человек взмахнет им, очертя круг, то предаст смерти целый отряд. Услышав это, я вспомнил о словах Гофаннона маб Дон, которые он сказал мне, трудясь в своей кузнице. О том, что ни один человек не сможет владеть этим мечом, кроме Артура, но разве Мэлгон не стал Артуром, когда во искупление своего нарушенного кинеддива стал он Медведем в Медвежьей Крепости?
Тогда те из ивисов, людей Ллоэгра и их союзников из-за Моря, что выжили в этой битве, были вынуждены выйти вперед, скрестив руки на груди, пытаясь сдаться под мечом и копьем. Теперь король их был убит, их сила и мужество были связаны словно сетью из жил, и они не могли более продолжать сражение. Так они сдавались — лежа на земле, клялись они в покорности, и в рабстве, и в уходе, в то время как между их зубов вставляли острие меча или копья.
Как Остров Могущества был поднят Великим Бели из хаоса вод, как гормес Кораниайд был смыт девятым валом, так стройные ряды войска Мэлгона Высокого втоптали в пыль воющие полчища дикарей, и высокие стены Динайрта снова стали защитой его зеленой сердцевине.
После победы при Динайрте короли Кимри продали в рабство много язычников, другим же они позволили жить в пределах Острова Могущества, ежели те дадут заложников, остальных же загнали к самому берегу, за девятый вал, чтобы никогда не возвращались они. Наследник Кинурига, принц Кеавлин, что шел прямо по пятам за Брохваэлем, когда тот ушел с войском от стен Каэр Виддай, появился на поле боя со своим отрядом, когда сражение уже катилось к концу. Он тоже потом был вынужден отдаться на милость Мэлгона, получив жалкую долю имения его отца, при условии, что поцелует Мэлгона в грудь и поклянется на кресте Христовом быть верным ему и его наследникам навечно.
Не счесть было людей Ллоэгра, убитых в тот день, — доколе не сочтут звезд на небе, песчинок в море, снежинок в снегопаде, росинок на лугу, градин во время града, травинок под конскими копытами, коней сынов Ллира в бурном море, дотоле не сочтут павших в тот день. Люди Кимри сделали высокий курган из их голов и холм из их оружия.
Так победил Мэлгон. Ему принесли голову Кинурига, и он приказал омыть ее, причесать и обернуть красным атласом. Чтобы смертный взгляд не навел на него порчу, он приказал приготовить семь волов, семь валухов и семь свиней и положить перед головой Кинурига. Говорят, что лицо Кинурига побагровело при зрелище этой жертвы, и на миг он открыл свои глаза. После это мясо пошло воинам.
Мэлгон также разрешил родичам того бойца ивисов, который сражался в облике медведя, унести останки своего господина и сжечь их на погребальном костре по обычаю их народа. Говорят, что некая женщина из их племени, распустив волосы, обошла, причитая, чадный костер. Пела она погребальную песнь на диком языке своего народа. Но я так и не нашел нигде ее слов. Говорят, что доныне не растет трава на этом кургане. Некоторых великих вождей ивисов, что погибли в этой битве, также было позволено похоронить в том же кургане, по склонам которого вечно несется прекрасная богиня Рианнон.
Но это было потом, и потому я вернусь к полю битвы. Мир Нисиена, мир, который приносит он двум враждебным войскам в час их высшего гнева, опустился наконец и на недавнее поле страшного сражения. Когда вражье войско было разбито, боевой туман рассеялся над Динайртом, и на некоторое время ясный свет умирающего солнца озарил победу бриттов. Огненно-красным полыхал Красный Дракон на закате, красной была вся земля под стенами. Высоко в красном небе я увидел парящего орла. Солнечные лучи золотили его крылья. Я уверен, что это — орел Бринаха, поскольку в песне «Битва при Динайрте» Талиесин говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Так яростна была битва, так страшна была судьба благородного народа Кимри, что я не мог удержаться — сам взял копье и бросился в схватку, хотя мое оружие — божественный ауэн. Я оказался там, где острие вражеского клина врезалось в нашу щитовую стену и приближалось к Красному Дракону. Меня удивило то, что вел их не какой-нибудь вождь в кольчуге, а человек в черном плаще с капюшоном, глубоко надвинутым на лицо. Его единственным оружием было копье, которым он указывал язычникам путь.
Я наблюдал за его приближением и заметил, что, как только какой-нибудь воин Кимри рубит его мечом, клинок ломается пополам о древко копья незнакомца. Я видел и то, что, когда его воины падали со смертельными ранами в груди, человек в плаще касался их острием копья, и они вскакивали, с новыми силами бросаясь в битву. И показалось мне, что некому заступить ему дорогу, ибо Мэлгон неподалеку схватился с Кинуригом. Тогда я сам встал на его пути.
— Назад! — приказал я, стоя на одной ноге и опираясь на копье. — Это Красный Дракон, знамя Острова Могущества, и ни одному серому волку из-за морей не наложить своих грязных лап на него!
— Кто ты такой, человечишко, встающий на пути Скрытого? — жутким голосом вопросил тот, слегка приподнимая капюшон. Я увидел, что у него только один глаз, и не дружеским взглядом сверкал он на меня.
Я разозлился и ответил:
— Я не человечишко, как ты думаешь, я — человек, обладающий ауэном. Некогда звался я Гвион Бах, «Черный Одержимый» зовут меня ныне некоторые, и не чужд я Котла Поэзии. Много сменил я обличий, пока не был зачат, год и половину был я светочем. Я — мост, что тянется над шестьюдесятью реками, я создан из воды девятого вала. Я жил при дворах королей, я названый брат принца Эльфина маб Гвиддно, которого считает наследником Кантрер Гвэлод!
Незнакомец в плаще злорадно расхохотался среди побоища, черный ворон, сидевший на его плечах, насмешливо захихикал в ответ на эту похвальбу.
— Ну, как вижу, в своих глазах ты куда как велик! Но вдруг поставлю я на тебе свою метку вот этим копьем — и как ты думаешь, какова будет тогда твоя судьба?
На мгновение показалось мне, что говорит он голосом Гвина маб Нудда, когда последний раз говорил он со мной из тени во дворце Брохваэля в Каэр Гуригон, что в Поуисе. Но тут меня осенило, что это не Гвин, а другой. Я видел его еще где-то, я знал его как собственного брата. Но кто он?
— Может, настанет день, когда это гордое знамя падет и волна прокатится через Остров Могущества, — твердо ответил я. — Но не думаю, что этот день уже пришел — иначе зачем я спасся из ограды водяной твердыни и ради чего убил Духа Оленя в сердце его лабиринта в Анноне?
Мой враг воззрился на меня — неизмерима была бездна его единственного глаза — и хрипло рассмеялся.
— Мы там, где вороны обжираются кровью, храбрейшие воины падают под градом стрел или лежат, сраженные копьями, хрипя и крича. Любо мне место, где люди теряют разум и сокрушают все на своем пути, разрушают все, что построили, ликуя в глупости своей. Чего ради мне щадить тебя?
Я понимал, что он может убить меня, ежели пожелает, отметив для смерти острием своего копья. И все же я не боялся. Я чувствовал, как через все мое существо струится мудрость Лосося из Ллин Ллиу, и чистая любовь сестры моей Гвенддидд, и утешение свиньи Хенвен, как надо мной простирается покровительство Орла Бринаха и мрачное сочувствие Волка Менвэда. И внезапно я понял, почему мне было позволено остаться в живых во младенчестве в водной крепости Дилана, вернуться живым из Аннона и чем была моя защита для Острова Придайн. Я стоял на острие сражения и должен был продолжать битву, пока не придет мое время.
Потом мне рассказывали, что в то самое время Гвиддварх и Кмби, да и другие из воинства Кимри видели самого Йессу Триста, шагавшего по небу над нашим войском, вознося крест свой против врага.
— Ты сейчас не можешь коснуться меня, — вскричал я, — пусть твоя сила и велика!
— Почему же нет, человечишко, почему же нет? — спросил Скрывший Лицо, нацеливаясь в меня копьем. — Чего я не могу здесь, на кровавом поле?
— Есть одна вещь, которой ты сделать не можешь, и только одна! — вскричал я, перекрывая лязг металла и вопли. Страх наконец поднялся у меня в груди. — Ты не можешь нарушить мой тингед, а он еще не исполнен.
— А откуда тебе знать, когда он исполнится? Что, если сейчас пришел час твоей смерти, мучительной и нежеланной? В конце концов, он к каждому подкрадывается неожиданно, как волк к овчарне. Вот это ты мне скажи, человечишко, и тогда, может быть, я на сей раз оставлю тебя в живых!
Тогда я подошел к Скрывшему Лицо и прошептал ему на ухо некие слова. Хотя и не должно было произносить их тому, кто не прошел посвящения, но я привожу их здесь, чтобы тот, кто прошел очистительные воды, узнал правду повести моей:
Gwareis yn llychwr, kyskeis I ym porffor
Neu bum yn yscor gan Dylan Eil Мог,
Yg kylchet ym periled nvg deulin teyrned,
Yn deuwayw anchwant о nef pan doethant;
Yn Annwfyn llifereint with urwydrin dybydant
В пурпурном темном шатре я спал,
Меня Дилан Аил Мор на волнах качал,
Я был на коленях у короля,
Судьба в небеса уносила меня,
Я ведаю речи мудрецов
Средь темных Аннона дворцов .
Тогда тот, чье лицо было скрыто капюшоном ночи, рассмеялся и опустил копье.
— На это я действительно не могу ответить, по крайней мере не сейчас, — признался он, по-прежнему глядя на меня с великим презрением и (как я воображал) с неким изумлением. — Думаешь, не узнал я тебя, Мирддин сын Морврин? Ты тот, чей вирд быть названным Морской Твердыней, разве не так? И все это, — он провел круг своим копьем. — как ты воображаешь, Предел Мирддина. Что ж, посмотрим! Сейчас этот день — твой, и ты спасся, хотя поблагодаришь ли ты меня за это, когда встретишься с тем, что тебе предстоит, это мы еще увидим. Не бойся, мы еще встретимся — возможно, для тебя эта встреча будет не слишком счастливой. Прощай, Мирддин, сын Морврин, одноглазый бриттский скоп!
С этими словами, бросив на меня недобрый взгляд из-под капюшона, незнакомец повернулся и покинул это место. Показалось мне, будто бы видел я, как вскочил он на огромного серого жеребца о восьми ногах, со струящейся гривой, и во весь опор помчался на север. Но туман, грохот и смятение были таковы, что я не был уверен в том, что творилось нынешним днем. Воистину, странные вещи поведал я тебе, о король. Случайно я бросил взгляд на щит Мэлгона, лежавший под Красным Драконом. Там в полированном металле увидел я свое отражение — я никогда не видел себя таким. И показалось мне, что лицо врага моего не слишком-то отличалось от моего собственного, так что потом я начал подумывать — не говорил ли я в смятении со своей тенью?
С уходом того — кем бы он ни был, — кто построил боевой клин, полчища Ллоэгра внезапно пришли в беспорядок. Смертельное безразличие пало на них из тумана, так что ни руки, ни меча не могли они поднять против своего врага. Сеть, незримая для человека, опутала их, сковав их боевыми цепями, хиалогион, что крепко сковывают человеческое сердце, высасывая его силу и отвагу. Отвага каждого героя была в кругу колдовских рун, заплетавших его жилы и волю узлами, так что в мгновение ока тот, кто, не дрогнув, схватился бы с великаном, стал слабым и пугливым, как охваченная ужасом девушка. Как Мировой Змей обвивает землю, так войско Кинурига было сковано кандалами рун Одержимого.
Мэлгон и Кинуриг сошлись в смертельной схватке. Отбросив оружие, они набросились друг на друга с обнаженной грудью и с голыми руками. Король ивисов рвал Дракона Острова клыками, а Мэлгон терзал уши Кинурига и рвал мясо с его щек, глотая его, словно то были куски вареной свинины. И была то одна из Трех Ужасных Трапез Острова Придайн.
Тут и Кинуриг попал в сети бессилия из-за хиалогион, предсказанных его дихениддом, застыв неподвижно и бессильно пред Мэлгоном. Туман смятения отражался в его глазах, из которых исчезли красная и белая змеи. И тогда Мэлгон Высокий, король Гвинедда, поднял обеими руками могучий меч, сверкавший кроваво-красным в свете садящегося солнца, и, трижды взмахнув им над головой, опустил его на шлем короля ивисов.
Удар этот рассек тело Кинурига надвое до пупка. Затем Мэлгон быстро нанес второй удар накрест, так что три куска, на которые было разрублено тело дикаря, упали наземь одновременно. И Кинуриг выхаркнул свое сердце, застрявшее сгустком крови у него во рту. Так он умер.
Те, кто был в тот момент по правую руку от Мэлгона, услышали, как святой Киби, его старший священник, громко возгласил:
— Occidisti insuper et possedisti! Убив, ты овладел!
А те, кто стоял по левую руку от короля, услышали, как Идно Хен, его старший друид, взвыл по-волчьи:
— Rincne marincne!
Потом рассказывали мне, что меч, которым Мэлгон сразил Кинурига, был не что иное, как Каледволх, меч Артура. Вот каково свойство того меча: если человек взмахнет им, очертя круг, то предаст смерти целый отряд. Услышав это, я вспомнил о словах Гофаннона маб Дон, которые он сказал мне, трудясь в своей кузнице. О том, что ни один человек не сможет владеть этим мечом, кроме Артура, но разве Мэлгон не стал Артуром, когда во искупление своего нарушенного кинеддива стал он Медведем в Медвежьей Крепости?
Тогда те из ивисов, людей Ллоэгра и их союзников из-за Моря, что выжили в этой битве, были вынуждены выйти вперед, скрестив руки на груди, пытаясь сдаться под мечом и копьем. Теперь король их был убит, их сила и мужество были связаны словно сетью из жил, и они не могли более продолжать сражение. Так они сдавались — лежа на земле, клялись они в покорности, и в рабстве, и в уходе, в то время как между их зубов вставляли острие меча или копья.
Как Остров Могущества был поднят Великим Бели из хаоса вод, как гормес Кораниайд был смыт девятым валом, так стройные ряды войска Мэлгона Высокого втоптали в пыль воющие полчища дикарей, и высокие стены Динайрта снова стали защитой его зеленой сердцевине.
После победы при Динайрте короли Кимри продали в рабство много язычников, другим же они позволили жить в пределах Острова Могущества, ежели те дадут заложников, остальных же загнали к самому берегу, за девятый вал, чтобы никогда не возвращались они. Наследник Кинурига, принц Кеавлин, что шел прямо по пятам за Брохваэлем, когда тот ушел с войском от стен Каэр Виддай, появился на поле боя со своим отрядом, когда сражение уже катилось к концу. Он тоже потом был вынужден отдаться на милость Мэлгона, получив жалкую долю имения его отца, при условии, что поцелует Мэлгона в грудь и поклянется на кресте Христовом быть верным ему и его наследникам навечно.
Не счесть было людей Ллоэгра, убитых в тот день, — доколе не сочтут звезд на небе, песчинок в море, снежинок в снегопаде, росинок на лугу, градин во время града, травинок под конскими копытами, коней сынов Ллира в бурном море, дотоле не сочтут павших в тот день. Люди Кимри сделали высокий курган из их голов и холм из их оружия.
Так победил Мэлгон. Ему принесли голову Кинурига, и он приказал омыть ее, причесать и обернуть красным атласом. Чтобы смертный взгляд не навел на него порчу, он приказал приготовить семь волов, семь валухов и семь свиней и положить перед головой Кинурига. Говорят, что лицо Кинурига побагровело при зрелище этой жертвы, и на миг он открыл свои глаза. После это мясо пошло воинам.
Мэлгон также разрешил родичам того бойца ивисов, который сражался в облике медведя, унести останки своего господина и сжечь их на погребальном костре по обычаю их народа. Говорят, что некая женщина из их племени, распустив волосы, обошла, причитая, чадный костер. Пела она погребальную песнь на диком языке своего народа. Но я так и не нашел нигде ее слов. Говорят, что доныне не растет трава на этом кургане. Некоторых великих вождей ивисов, что погибли в этой битве, также было позволено похоронить в том же кургане, по склонам которого вечно несется прекрасная богиня Рианнон.
Но это было потом, и потому я вернусь к полю битвы. Мир Нисиена, мир, который приносит он двум враждебным войскам в час их высшего гнева, опустился наконец и на недавнее поле страшного сражения. Когда вражье войско было разбито, боевой туман рассеялся над Динайртом, и на некоторое время ясный свет умирающего солнца озарил победу бриттов. Огненно-красным полыхал Красный Дракон на закате, красной была вся земля под стенами. Высоко в красном небе я увидел парящего орла. Солнечные лучи золотили его крылья. Я уверен, что это — орел Бринаха, поскольку в песне «Битва при Динайрте» Талиесин говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115