Его лицо пылало от внутреннего неистовства, плоть его была почти прозрачной, и я видел, что он быстро теряет силы. И тут мне вдруг пришло в голову, что он умирает и мне придется спускаться с этого острова среди облаков в одиночку.
Однако в этот миг он отчаянным усилием поднялся на ноги и минуту-другую стоял, пошатываясь, пена показалась на его губах, беззвучное бормотание срывалось с его языка. Затем он торжествующе воздел руки и показал вверх, туда, где сквозь разрыв в круговерти тумана я увидел в пятне пустой черноты светлый лик Гвоздя Небесного, блистающего в бесконечной ночи Верхних Небес. С хриплым мучительным воплем, который, казалось, вырывается скорее из воздуха вокруг нас, чём из его горла (у него перехватило глотку, как у утопающего), Талиесин проскрежетал строфы — я бы жизнь отдал, только не слышать бы их:
Семь копий Гофаннона, семь белопенных потоков
Разлились от крови вождей в этой битве жестокой.
Неестественный пламень в окружавшем нас мраке вставал все выше и выше, неистовый и страшный, как извержение огненных гор, которое показывал мне Лосось из Ллин Ллиу. Переменчивый туман сложился в тысячи уродливых, жутких образов, ухмыляющихся, плотоядных, глумливых. Ворон на плече Талиесина все время хлопал крыльями, чтобы его не затянуло вверх, в эту воронку. Я осмотрелся, рыча от боли. Я больше не мог скрывать глубину моего отчаяния. «В последней войне, в последней из битв!» — эти слова кипели у меня в голове, разрушительные строки, что поднимались и затухали в слабеющей твердыне моего разума.
В безумии сорвал я с себя остатки лохмотьев, что еще были на мне, и стоял нагой посреди визжащего ветра и дождя. Судьба Острова Могущества лежала на моих плечах ^я знал это), и мне одному предстояли ужасы испытания. Я пересек меч-мост и поднялся на мировую гору — как мог я не пройти это самое жестокое и самое страшное изо всех испытаний? И словно в насмешку над моими жалкими надеждами, moiv-чий раскат грома ударил где-то рядом с пятачком, на котором мы с Талиесином стояли, и копье молнии сверкнуло между нами, мгновенно окутывая короля на доске для гвиддвилла радужным пламенем, расколов камень, на котором мы играли, на тысячи осколков.
И когда пламя заплясало вокруг нас, я увидел, как в тумане в этот миг возник могучий образ парящего Орла Бринаха — эта чудесная птица родилась в час моего рождения Это было на Риу Гивертух, Трудном Подъеме Севера, где свинья Хенвен родила своих отпрысков после того, как сбежала и скрылась из колдовских пределов чародея Колла маб Коллереви. Казалось, что перья у Орла из чеканного золота, благородные очи его пылали, как огромные рубины, а сверкание и размах его могучих когтей были как солнечная дорожка на океанских волнах. В следующий миг видение исчезло, и его сменила тьма более непроглядная, чем мрак зияющих ходов неизмеримого Ифферна, словно взгляд мой еще не оправился после вспышки молнии.
Но я понял, что это была весть от Орла. Надежда не погибла, и конец — всего лишь начало. Когда поднимаешься по склону горы, облака поднимаются, окоем раздвигается, и являются каменные боги о двух или трех лицах, что смотрят в разные стороны. Разве не видел я в зале Гвиддно Гаранхира в нишах над мрачным северным входом темного изображения покрытого бурой шерстью Кернуна, Рогатого, сидящего, скрестив ноги, перед кучей сокровищ, тогда как над солнечным южным входом сверкал благородный Белатгер, Сияющий?
В обретенной наконец неоправданной самоуверенности я, дрожа, трижды проскакал на одной ноге, закрыв один глаз, спотыкаясь, посолонь вокруг каменного возвышения, Талиесина и роковой игральной доски. И, повернувшись на одной ноге, я стал словно ось мельничного жернова. И как бык, привязанный к крестовине жернова, я шел по самому короткому, среднему или долгому пути, прикованный ко внутреннему и внешнему ободу времени, по которому вращаются звезды и планеты, поддерживаемые Древом Ллеу, толкаемые ветром и плывущие в любом направлении до высшей точки круга зона.
Бард сидел, скрестив ноги, в середине площадки, потупив голову, покуда я выкрикивал: «Фо! Фо! Фи! Фи! Кли!» Все быстрее и быстрее кружился я, покуда драгоценные камни тверди небесной не слились перед моими глазами в длинную звездную ленту. С каждым поворотом все больнее становилось мне, и мои крики были скрипом несмазанной оси, вокруг которой вращается мельничный жернов. И только когда все полосы света соединились в одну цепь, каждое звено которой было словно Адданк, пожирающий свой хвост, что лежит, свернувшись, под землей в глубине Океана, — лишь тогда труд мой окончился.
Я ослабел телом, но укрепился духом и вернулся на свое место у доски. Подпрыгнув, как Ворон Ллеу, я хотел было сказать следующие слова:
Двадцать раз по семь вождей тенями
Ушли в Келиддонский лес, чтобы жить с мертвецами.
Затем, проказливо глянув сверху вниз на моего соперника, чьи глаза так странно мерцали в сгущавшейся тьме, я нагло заявил — и слова эти с тех пор славны в этой стране:
Кан ис миртин гуйди талиессин
Битхауд киффредин ви дароган.
Имя мне Мирддин. За Талиесином мне идти.
Благословенье несет мой пророческий стих.
Талиесин хрипло рассмеялся во мраке, наползавшем на горную стену и внезапно окутавшем нас непроницаемым плащом. Клас на вершине горы Меллун мгновенно обернулся местом кромешного ужаса, пронизывающе холодным и удушающе черным. Мы стояли на священном, запретном пятачке, окруженные тем, что не было враждебно для людей, но тем не менее грозило им смертью. Наше время истекло, и мы должны были уйти, чтобы нас не поглотил огонь, который слепо пожирает все, что лежит у него на пути.
Я повернулся и, спотыкаясь как помешанный, попытался добраться до края обрыва. Я прекрасно знал, что его гладкие стены уходят в бесконечную мрачную бездну, но страх полностью овладел мной. Упав на четвереньки, я ощупью пополз по холодному, липкому каменному полу, пока рука моя не наткнулась на пустоту, что безбрежным океаном простиралась во все стороны до самых дальних границ вечности. Со сдавленным воплем я рванулся вперед и пойман себя на том, что валюсь в пространство, все время переворачиваясь, покуда голова у меня не закружилась и смятение и ужас не овладели мной. Я чувствовал, что прошли часы, что я провалился в дыру у подножья горы и лечу вниз или, возможно, вообще не двигаюсь, а вращаюсь в нескольких футах от скалы.
Я был слаб, как лист в конце зимы, от которого осталось лишь кружево жилок, я был стар, как только может быть стар человек, и еще старше. Я пел при дворах Мэлгона и Артура, пророчествовал перед Гуртейрном Гуртенеу. Я видел приход и уход панцирных легионов Ривайна, видел народ Кораниайд, держащий ухо по ветру, и был здесь, когда Придайн, сын Аэдда Великого, впервые заселил этот остров, который носит ныне его и мое имя. Я был рядом с Нуддом Серебряная Рука, когда он нашел драконов в пупке Острова Могущества, и я видел сам Остров, который вытягивали из моря за его пуповину. Тогда земля рыдала и стонала вместе с матерью моею в окруженной морем, терзаемой морем Башне Бели, когда вода ворвалась на сушу и когда я вышел, новенький и блестящий, на свет Божий. Пуповину обрезали, но связь осталась, и, когда время придет, меня вновь затянет к началу.
Но время быстро уходило, просачиваясь во все стороны через рассеивающийся туман. Я прожил годы смертного человека и еще многие Я прожил годы лошади, оленя, орла, даже лосося, и теперь, прожив три жизни тиса, я обнаружил, что стою на последнем пятачке борозды, где Гвидион впервые волшебным своим прутом создал девять элементов, из которых я создан: плод плодов, плод Господень, бледные первоцветы и горсточка нежно благоухающих цветов холмов, ароматные бутоны лесов и дерев, цветы крапивы и девственная персть, вода девятой волны Гвенхудви — и мать, что выносила меня.
В конце борозды я остановился — напрасно. Меня тянуло вперед и толкало сзади, и я мог сопротивляться этому не более, чем ветка в потоке, когда ее приносит к началу Водопада Эрехвидд. Хотя я изо всех сил упирался пятками в землю, они заскользили, и я, пропахав две борозды, попал в охватывающий мир Океан. Я ощутил, как непроглядно черные воды Аннона бешено заструились у моих коленей с таким напором и ревом, как когда взорвалось Озеро Сиваннон.
Тяжелыми, послушными шагами я шел навстречу наступающим друг за другом восьми белопенным плещущим волнам — моим сестрам, покуда девятая не сбила меня с ног и не понесла меня, беспомощного, как в миг моего рождения, в пустоту.
Быстро, как чайка, мчит жеребец по морской волне,
На берегу и на море мало что нужно мне.
Осторожно-осторожно кони Манавиддана маб Ллира несли меня вперед и, подняв меня выше самой высокой корабельной мачты, опустили меня на гладкую вершину скалы Инис Вайр.
Из бездны, что была подо мною, слышал я то, что было стонами Гвайра маб Гериоайдда, одного из Трех Знаменитых Узников Острова Придайн, и скала дрожала подо мной, когда корчился он от боли. Высоко над ним — нас разделяла миля серого камня — лежал я, распластанный, на спине, среди самой холодной в моей жизни ночи, и голубой лед стеной обступал меня.
И вот опустился рядом со мной Ястреб Гвалеса, немного походил туда-сюда по омываемой морем каменной плите. Он уставился в мое просоленное лицо и выклевал мой левый глаз. Боль была страшной, но я не мог пошевелиться и воскликнул:
— Почему ты выклевал мой глаз, о Ястреб? Какой сархад заплатишь ты мне за эту утрату?
Ответил Ястреб:
— Малый сархад положен тебе, о Мирддин сын Морврин! Я бы выклевал и второй глаз из твоего морщинистого лица, поскольку ты стар и тело твое иссохло.
С этими словами он взлетел со скалы и, тяжело хлопая крыльями, полетел прочь, оставив меня одного, прикованного к скале незримыми узами. Одинокий, лишенный глаза, во тьме, терпел я невыносимую боль. Мне казалось, что иногда я засыпал, не в силах переносить страдания истерзанного тела. В болезненном бреду мнилось мне, будто бы Орел Бринаха опустился на Инис Вайр и кривым своим клювом стал рвать мои внутренности. Очнувшись, я увидел желтый клюв Черного Дрозда из Килгури, что готовился выклевать мой оставшийся глаз. И когда я снова уснул, мне показалось, что меня подбрасывают и пронзают разветвленные рога Оленя Рединвре, словно копейщики тешатся со мною жестокой забавой. Так провел я ночь на западной волне, на любимой тюленями Инис Вайр — такой ночи мне не выпадало более пере живать от начала мира до конца его.
На рассвете Ястреб вернулся и сел на каменный столб, глядя на меня блестящим своим глазом. Я повернул к нему свое изможденное, покрытое коркой соли и запекшейся кровью лицо.
— Почему ты вырвал мой глаз, о Ястреб Инис Вайр? Или если ты должен был это сделать, то почему ты не платишь мне сархад? — еле слышно спросил я, так слабо, что ветер сорвал эти слова с моих уст и я даже не слышал их — только стон Океана (или Гвайра в его темнице?) да чудесное пенье тюле ней на камнях внизу. Но я был уверен, что гигантская птица обладала слухом Кораниайд и его блестящий взгляд проникал в мои мысли и читая их так же ясно, как я читал руны, идущие по краю каменного столба, на котором он сидел.
— Я не принес тебе твоего глаза, и сархад тебе пока не положен, — проскрежетал Ястреб. — У тебя остался глаз, которого нет ни у кого на всем Острове Могущества — ни у тех, кто живет, ни у тех, кто жил, ни у тех, кто будет жить. Прошлой ночью я опустил твой глаз в Источник Ллеудднниаун. Лосось из Ллин Ллиу, древнейший и мудрейший изо всех живых тварей, унес его вниз, туда, где будет он покоиться до конца мира.
— И где это? — хрипло и гневно выкрикнул я. Но, прежде чем он заговорил, я уже знал ответ.
— Глаз твой в источнике под корнями Древа, где лежит Утр Бен, и оттуда твое знание и предвиденье. Все это я дарю тебе, и, сдается мне, вряд ли ты вправе требовать сархад в возмещение! Те, кто отправился в Аннон на корабле «Придвен», были славной дружиной, но и им не удалось добыть того дара, который я ныне добровольно отдал тебе. Ты видишь прошлое и будущее, словно бог!
— Избавь меня от твоего дара, о Ястреб! — взмолился я, приподнимаясь из лужи крови, в которой лежал. — Ты даровал мне силу, которой обладают те, кто прошлой ночью разорвал звездное небо, чтобы посмотреть на меня. Но я смертен, а как смертный может жить с таким знанием? О, Ястреб из холодного Гвалеса! Когда ты вылупился из яйца?
Ястреб перепорхнул ко мне и жестким взглядом уставился в мой здоровый глаз.
— Не раньше и не позже того, как вылупился ты, мой Мирддин, сын нежной Морврин с волнистыми кудрями! Разве ничего ты не помнишь о том, как раскололся Котел Керидвен, и не помнишь хохлатую Черную Курицу, и зерно пшеницы? И то, как мы называли тебя до того, как ты стал Мирддином? — Он разразился каркающим смехом и насмешливо посмотрел мне в лицо, прокричав навстречу порыву бури с Западного Моря, что билась о скалы Инис Вайр:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Однако в этот миг он отчаянным усилием поднялся на ноги и минуту-другую стоял, пошатываясь, пена показалась на его губах, беззвучное бормотание срывалось с его языка. Затем он торжествующе воздел руки и показал вверх, туда, где сквозь разрыв в круговерти тумана я увидел в пятне пустой черноты светлый лик Гвоздя Небесного, блистающего в бесконечной ночи Верхних Небес. С хриплым мучительным воплем, который, казалось, вырывается скорее из воздуха вокруг нас, чём из его горла (у него перехватило глотку, как у утопающего), Талиесин проскрежетал строфы — я бы жизнь отдал, только не слышать бы их:
Семь копий Гофаннона, семь белопенных потоков
Разлились от крови вождей в этой битве жестокой.
Неестественный пламень в окружавшем нас мраке вставал все выше и выше, неистовый и страшный, как извержение огненных гор, которое показывал мне Лосось из Ллин Ллиу. Переменчивый туман сложился в тысячи уродливых, жутких образов, ухмыляющихся, плотоядных, глумливых. Ворон на плече Талиесина все время хлопал крыльями, чтобы его не затянуло вверх, в эту воронку. Я осмотрелся, рыча от боли. Я больше не мог скрывать глубину моего отчаяния. «В последней войне, в последней из битв!» — эти слова кипели у меня в голове, разрушительные строки, что поднимались и затухали в слабеющей твердыне моего разума.
В безумии сорвал я с себя остатки лохмотьев, что еще были на мне, и стоял нагой посреди визжащего ветра и дождя. Судьба Острова Могущества лежала на моих плечах ^я знал это), и мне одному предстояли ужасы испытания. Я пересек меч-мост и поднялся на мировую гору — как мог я не пройти это самое жестокое и самое страшное изо всех испытаний? И словно в насмешку над моими жалкими надеждами, moiv-чий раскат грома ударил где-то рядом с пятачком, на котором мы с Талиесином стояли, и копье молнии сверкнуло между нами, мгновенно окутывая короля на доске для гвиддвилла радужным пламенем, расколов камень, на котором мы играли, на тысячи осколков.
И когда пламя заплясало вокруг нас, я увидел, как в тумане в этот миг возник могучий образ парящего Орла Бринаха — эта чудесная птица родилась в час моего рождения Это было на Риу Гивертух, Трудном Подъеме Севера, где свинья Хенвен родила своих отпрысков после того, как сбежала и скрылась из колдовских пределов чародея Колла маб Коллереви. Казалось, что перья у Орла из чеканного золота, благородные очи его пылали, как огромные рубины, а сверкание и размах его могучих когтей были как солнечная дорожка на океанских волнах. В следующий миг видение исчезло, и его сменила тьма более непроглядная, чем мрак зияющих ходов неизмеримого Ифферна, словно взгляд мой еще не оправился после вспышки молнии.
Но я понял, что это была весть от Орла. Надежда не погибла, и конец — всего лишь начало. Когда поднимаешься по склону горы, облака поднимаются, окоем раздвигается, и являются каменные боги о двух или трех лицах, что смотрят в разные стороны. Разве не видел я в зале Гвиддно Гаранхира в нишах над мрачным северным входом темного изображения покрытого бурой шерстью Кернуна, Рогатого, сидящего, скрестив ноги, перед кучей сокровищ, тогда как над солнечным южным входом сверкал благородный Белатгер, Сияющий?
В обретенной наконец неоправданной самоуверенности я, дрожа, трижды проскакал на одной ноге, закрыв один глаз, спотыкаясь, посолонь вокруг каменного возвышения, Талиесина и роковой игральной доски. И, повернувшись на одной ноге, я стал словно ось мельничного жернова. И как бык, привязанный к крестовине жернова, я шел по самому короткому, среднему или долгому пути, прикованный ко внутреннему и внешнему ободу времени, по которому вращаются звезды и планеты, поддерживаемые Древом Ллеу, толкаемые ветром и плывущие в любом направлении до высшей точки круга зона.
Бард сидел, скрестив ноги, в середине площадки, потупив голову, покуда я выкрикивал: «Фо! Фо! Фи! Фи! Кли!» Все быстрее и быстрее кружился я, покуда драгоценные камни тверди небесной не слились перед моими глазами в длинную звездную ленту. С каждым поворотом все больнее становилось мне, и мои крики были скрипом несмазанной оси, вокруг которой вращается мельничный жернов. И только когда все полосы света соединились в одну цепь, каждое звено которой было словно Адданк, пожирающий свой хвост, что лежит, свернувшись, под землей в глубине Океана, — лишь тогда труд мой окончился.
Я ослабел телом, но укрепился духом и вернулся на свое место у доски. Подпрыгнув, как Ворон Ллеу, я хотел было сказать следующие слова:
Двадцать раз по семь вождей тенями
Ушли в Келиддонский лес, чтобы жить с мертвецами.
Затем, проказливо глянув сверху вниз на моего соперника, чьи глаза так странно мерцали в сгущавшейся тьме, я нагло заявил — и слова эти с тех пор славны в этой стране:
Кан ис миртин гуйди талиессин
Битхауд киффредин ви дароган.
Имя мне Мирддин. За Талиесином мне идти.
Благословенье несет мой пророческий стих.
Талиесин хрипло рассмеялся во мраке, наползавшем на горную стену и внезапно окутавшем нас непроницаемым плащом. Клас на вершине горы Меллун мгновенно обернулся местом кромешного ужаса, пронизывающе холодным и удушающе черным. Мы стояли на священном, запретном пятачке, окруженные тем, что не было враждебно для людей, но тем не менее грозило им смертью. Наше время истекло, и мы должны были уйти, чтобы нас не поглотил огонь, который слепо пожирает все, что лежит у него на пути.
Я повернулся и, спотыкаясь как помешанный, попытался добраться до края обрыва. Я прекрасно знал, что его гладкие стены уходят в бесконечную мрачную бездну, но страх полностью овладел мной. Упав на четвереньки, я ощупью пополз по холодному, липкому каменному полу, пока рука моя не наткнулась на пустоту, что безбрежным океаном простиралась во все стороны до самых дальних границ вечности. Со сдавленным воплем я рванулся вперед и пойман себя на том, что валюсь в пространство, все время переворачиваясь, покуда голова у меня не закружилась и смятение и ужас не овладели мной. Я чувствовал, что прошли часы, что я провалился в дыру у подножья горы и лечу вниз или, возможно, вообще не двигаюсь, а вращаюсь в нескольких футах от скалы.
Я был слаб, как лист в конце зимы, от которого осталось лишь кружево жилок, я был стар, как только может быть стар человек, и еще старше. Я пел при дворах Мэлгона и Артура, пророчествовал перед Гуртейрном Гуртенеу. Я видел приход и уход панцирных легионов Ривайна, видел народ Кораниайд, держащий ухо по ветру, и был здесь, когда Придайн, сын Аэдда Великого, впервые заселил этот остров, который носит ныне его и мое имя. Я был рядом с Нуддом Серебряная Рука, когда он нашел драконов в пупке Острова Могущества, и я видел сам Остров, который вытягивали из моря за его пуповину. Тогда земля рыдала и стонала вместе с матерью моею в окруженной морем, терзаемой морем Башне Бели, когда вода ворвалась на сушу и когда я вышел, новенький и блестящий, на свет Божий. Пуповину обрезали, но связь осталась, и, когда время придет, меня вновь затянет к началу.
Но время быстро уходило, просачиваясь во все стороны через рассеивающийся туман. Я прожил годы смертного человека и еще многие Я прожил годы лошади, оленя, орла, даже лосося, и теперь, прожив три жизни тиса, я обнаружил, что стою на последнем пятачке борозды, где Гвидион впервые волшебным своим прутом создал девять элементов, из которых я создан: плод плодов, плод Господень, бледные первоцветы и горсточка нежно благоухающих цветов холмов, ароматные бутоны лесов и дерев, цветы крапивы и девственная персть, вода девятой волны Гвенхудви — и мать, что выносила меня.
В конце борозды я остановился — напрасно. Меня тянуло вперед и толкало сзади, и я мог сопротивляться этому не более, чем ветка в потоке, когда ее приносит к началу Водопада Эрехвидд. Хотя я изо всех сил упирался пятками в землю, они заскользили, и я, пропахав две борозды, попал в охватывающий мир Океан. Я ощутил, как непроглядно черные воды Аннона бешено заструились у моих коленей с таким напором и ревом, как когда взорвалось Озеро Сиваннон.
Тяжелыми, послушными шагами я шел навстречу наступающим друг за другом восьми белопенным плещущим волнам — моим сестрам, покуда девятая не сбила меня с ног и не понесла меня, беспомощного, как в миг моего рождения, в пустоту.
Быстро, как чайка, мчит жеребец по морской волне,
На берегу и на море мало что нужно мне.
Осторожно-осторожно кони Манавиддана маб Ллира несли меня вперед и, подняв меня выше самой высокой корабельной мачты, опустили меня на гладкую вершину скалы Инис Вайр.
Из бездны, что была подо мною, слышал я то, что было стонами Гвайра маб Гериоайдда, одного из Трех Знаменитых Узников Острова Придайн, и скала дрожала подо мной, когда корчился он от боли. Высоко над ним — нас разделяла миля серого камня — лежал я, распластанный, на спине, среди самой холодной в моей жизни ночи, и голубой лед стеной обступал меня.
И вот опустился рядом со мной Ястреб Гвалеса, немного походил туда-сюда по омываемой морем каменной плите. Он уставился в мое просоленное лицо и выклевал мой левый глаз. Боль была страшной, но я не мог пошевелиться и воскликнул:
— Почему ты выклевал мой глаз, о Ястреб? Какой сархад заплатишь ты мне за эту утрату?
Ответил Ястреб:
— Малый сархад положен тебе, о Мирддин сын Морврин! Я бы выклевал и второй глаз из твоего морщинистого лица, поскольку ты стар и тело твое иссохло.
С этими словами он взлетел со скалы и, тяжело хлопая крыльями, полетел прочь, оставив меня одного, прикованного к скале незримыми узами. Одинокий, лишенный глаза, во тьме, терпел я невыносимую боль. Мне казалось, что иногда я засыпал, не в силах переносить страдания истерзанного тела. В болезненном бреду мнилось мне, будто бы Орел Бринаха опустился на Инис Вайр и кривым своим клювом стал рвать мои внутренности. Очнувшись, я увидел желтый клюв Черного Дрозда из Килгури, что готовился выклевать мой оставшийся глаз. И когда я снова уснул, мне показалось, что меня подбрасывают и пронзают разветвленные рога Оленя Рединвре, словно копейщики тешатся со мною жестокой забавой. Так провел я ночь на западной волне, на любимой тюленями Инис Вайр — такой ночи мне не выпадало более пере живать от начала мира до конца его.
На рассвете Ястреб вернулся и сел на каменный столб, глядя на меня блестящим своим глазом. Я повернул к нему свое изможденное, покрытое коркой соли и запекшейся кровью лицо.
— Почему ты вырвал мой глаз, о Ястреб Инис Вайр? Или если ты должен был это сделать, то почему ты не платишь мне сархад? — еле слышно спросил я, так слабо, что ветер сорвал эти слова с моих уст и я даже не слышал их — только стон Океана (или Гвайра в его темнице?) да чудесное пенье тюле ней на камнях внизу. Но я был уверен, что гигантская птица обладала слухом Кораниайд и его блестящий взгляд проникал в мои мысли и читая их так же ясно, как я читал руны, идущие по краю каменного столба, на котором он сидел.
— Я не принес тебе твоего глаза, и сархад тебе пока не положен, — проскрежетал Ястреб. — У тебя остался глаз, которого нет ни у кого на всем Острове Могущества — ни у тех, кто живет, ни у тех, кто жил, ни у тех, кто будет жить. Прошлой ночью я опустил твой глаз в Источник Ллеудднниаун. Лосось из Ллин Ллиу, древнейший и мудрейший изо всех живых тварей, унес его вниз, туда, где будет он покоиться до конца мира.
— И где это? — хрипло и гневно выкрикнул я. Но, прежде чем он заговорил, я уже знал ответ.
— Глаз твой в источнике под корнями Древа, где лежит Утр Бен, и оттуда твое знание и предвиденье. Все это я дарю тебе, и, сдается мне, вряд ли ты вправе требовать сархад в возмещение! Те, кто отправился в Аннон на корабле «Придвен», были славной дружиной, но и им не удалось добыть того дара, который я ныне добровольно отдал тебе. Ты видишь прошлое и будущее, словно бог!
— Избавь меня от твоего дара, о Ястреб! — взмолился я, приподнимаясь из лужи крови, в которой лежал. — Ты даровал мне силу, которой обладают те, кто прошлой ночью разорвал звездное небо, чтобы посмотреть на меня. Но я смертен, а как смертный может жить с таким знанием? О, Ястреб из холодного Гвалеса! Когда ты вылупился из яйца?
Ястреб перепорхнул ко мне и жестким взглядом уставился в мой здоровый глаз.
— Не раньше и не позже того, как вылупился ты, мой Мирддин, сын нежной Морврин с волнистыми кудрями! Разве ничего ты не помнишь о том, как раскололся Котел Керидвен, и не помнишь хохлатую Черную Курицу, и зерно пшеницы? И то, как мы называли тебя до того, как ты стал Мирддином? — Он разразился каркающим смехом и насмешливо посмотрел мне в лицо, прокричав навстречу порыву бури с Западного Моря, что билась о скалы Инис Вайр:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115