Моим было плавное изящество Орла Бринаха в потоке ветра, стремительный бег Волка Менвэда по открытой равнине, неукротимая сила свиньи Хенвен, клыками и рылом беспрерывно вгрызающейся в глубины земли.
И теперь все эти звери, змеи, драконы, птицы, мириады тварей, ведущих род из бездны, шли один за другим, тянулись узором, что струился, как энайд, связующий их всех воедино цепью жизни. Они шли, танцуя, текли по сосудам пещер лабиринта Аннона дрожащей живой струей.
Ходы извивались, как клубок сплетающихся змей. Мы вошли во внутренние ходы. Наш пульсирующий поток разбежался по темным сырым галереям. Встретившись снова, он закружился спиралью вокруг самого себя, трепеща в пространстве, как единое сердце, распрямляясь по всей длине в волнистой томности. Трижды по пятьдесят лет Белый Дракон терзал Красного, после чего трижды по пятьдесят лет Красный побеждал Белого, и из этого союза возродится Остров Могущества в трудах и страданиях.
Как угли горели во тьме глаза пантер и львов, золотым и алым дрожащим пламенем светились пятнистые шкуры тигров и леопардов. Королевская мощь сквозила в их ленивой силе, и солнце, и тепло, и свет. Из целительного сокращения змей вокруг пуйнт перведд вставала львиная мощь, высокая, как дерево в верхней тьме над горделивыми рогами антилопы и оленя.
И тысячи птиц пели на ветвях этого дерева, и вместе с ними пел я в своем птичьем одеянии, плывя по зачарованным мелодиям их песен. Временами мелодия взмывала и падала вместе с биением, что проходило по потоку зверей, но всегда ее ноты возвышались над этим ритмическим биением — такие же берущие за душу и манящие, как одинокое пенье жаворонка в чистом воздухе над ветреным нагорьем. Эта песня привлекает золотые взгляды счастливого солнца, развертывает зеленые листья на ветвях, наполняет чрево женщины живым теплом. Весело раскачиваются ветви деревьев, пляшут мелкие волны, земля оживает от гудения пчел.
Сердца танцоров бились все горячее, и мое — сильнее всех. Каждый возбужденный удар, казалось, выносил меня из бездны, в которую я невольно проник, переливы незримой музыки стали ступенями, ведущими к свету. Я стал гибок, как змея, вынослив, как волк, я парил, как орел. Я громко расхохотался — скоро я буду шагать по семи планетам, вступлю на звездные гвозди Колесницы Медведя, трону семь струн Арфы Тайрту!
— Спроси меня — я арфист! — так Ты сказал, войдя в Небесные Чертоги, где под закопченными сводами мерцали факелы. Своею Верной Рукой Ты коснулся струн, соединил в гармонии время и вечность, связал элементы мелодией, под которую мы шли в танце извилистыми недрами Аннона. Это круг, который кончается там же, где и начался, а начался он на высокой вершине Динллеу, в светлом круге под серебряной луной, и туда же поднимемся мы, когда путь подойдет к концу.
Над этой прекрасной вершиной простер бог Свою Руку, длинной Рукой Своей закручивая ветер, вращая огненные колеса звезд с яростными лучами. Это Его пляска заставляет землю опускаться, огонь — гореть, горы — содрогаться Ясно Его чело, светло, как серебряная луна; горит Его сверкающий глаз — и из него вытекает чистая Хаврен.
Но только после смерти во тьме пещеры под Ллех Эхимайнт возрождается новая жизнь под голос кукушки в Калан Май. Покуда не будет изгнан враг и огромный камень не будет отвален, не будет кинтевина, не будет Возрождения. Покуда не будет убит зверь, не отлетит его дух Лишь после этого вновь взметнется пляска на крыльях песни — без этой победы все лежит во прахе, и жуки сосут кровь во тьме.
Теперь я знал это, прежде чем дошел до конца. Я снова стоял перед входом в святилище, что лежит в самом сердце Аннона. Из-за порога пробивалось холодное сияние, словно свет отражающейся в горном озере луны. Я устал от пляски среди бесчисленных поворотов и извивов лабиринта, ослабел от страха перед тем, что лежит впереди.
Внезапно среди обольстительной истомы моего сна я ощутил, что среди нас — наш Хозяин и что мы попались в его ловушку. Он был огромен, и на всей земле нет ничего, что не было бы символом его величия. На голове его были раскидистые рога и уши Оленя из Рединвре. Глаза его были глубоки и проницательны, как глаза Совы из Кум Каулуд. У него был лошадиный хвост, и не было ни зверя, ни птицы, ни рыбы, что бегает, летает и плавает под небесами, что не была бы частью Хозяина Зверей. Но тело его было человеческим.
Он возвышался среди нас, поскольку был он больше любой клыкастой, зубастой или крылатой твари, что поклоняются ему и платят ему верностью. Дух Оленя, как буду я его называть, сидел, скрестив ноги, на высоком выступе скалы. На шее его была золотая гривна, в правой руке его была еще большая гривна, охватывавшая кольцом все воинство зверей, что собралось под ним. Из темной расселины рядом с ним выскользнула мерцающая, извивающаяся кольцами Дочь Ивора, которая что-то зашептала, выстреливая языком, на ухо своему Хозяину. Он схватил холодную рептилию за горло — и все-таки, казалось, его восхищала эта коварная, могучая тварь, которая единственная изо всех существ умудрилась похитить тайну бессмертия у богов. Тихое шипение змеи было единственным звуком, нарушавшим тишину пещеры. Олени, волки, львы и бесчисленные чудовища, среди которых был и я, униженно припали к земле, выжидательно глядя на своего Хозяина и его советницу, как псы на королевском пиру.
Сразу же я оказался в одиночестве перед ужасным властителем этого холодного места. Мне показалось, будто бы тяжесть всего мира опустилась на мои плечи и что смерть, начало и конец всех вещей ожидали меня в этом чертоге. Меня прошиб пот отчаянного страха, мне нестерпимо захотелось убежать отсюда. Но мои налитые свинцом ноги все вели меня вперед.
Смерть смотрела на меня из-под сводов чертога. Дух Оленя холодно смотрел хищными совиными глазами, как я плетусь к нему по каменному полу, выглаженному ногами, копытами и лапами бесчисленных поколений людей и зверей с тех пор, как пляской времени начался мир. Леденяще яркий свет залил огромную фигуру, сидевшую на корточках среди чертога. Страшно было полыхание его совиных глаз, и увидел я, что его когти покрыты коркой запекшейся крови и кровь каплет с них наземь Он прямо-таки насыщался смертью — запах смерти висел в зловонном воздухе, смерть витала среди безжизненных тел зверей, чьи изображения тянулись по неровностям стены, древняя смерть сидела среди покрытых плесенью шкур, оскаленных зубов и костей в гниющих кучах разбросанных повсюду трупов, и новая смерть таилась в свернувшейся крови на окаймленных бахромой меха губах демона и его клыках. Это была смерть резни, смерть гниения, смерть забвения. И смерть распахнула свои челюсти передо мной. Бесполезно было сопротивляться — я прошел в ганце свой круг, и круг замкнулся Я неуклюже шатнулся вперед, думая только об одном (как всегда думают глупые люди) — как именно я умру.
Сломленный духом и телом, я стоял, потупив голову, перед владыкой этого ужасного места. Я, имевший власть знать все обо всем на небе и на земле, добровольно вошел в место гибели! Что же за сила, преодолевающая даже знание и ясновиденье, привела меня сюда? Почему мой ауэн предал меня? Когда я в одиночестве играл в гвиддвилл в палате совета короля Брохваэля, я уловил предательство, но не смерть. Что за обман овладел мной, тем, кто знает все заклятья друидов, кузнецов и женщин? Все, все было ложью — лживыми были капли, выпаренные в Котле Керидвен, лживо было крещение аббата Маугана и священные воды моря Хаврен, лживыми были изображения, которые мы с Талиесином увидели на скале Меллун над лесами Аргоэд Лливайн.
Если это — ложь, то тогда все сущее — ложь. Черные орды Кораниайд, кишащие у окраин мира, поглотят все, все охватит хаос и распад, Белый Дракон одолеет Красного, и Монархия Придайна погибнет от власти лживых королей и неурожаев. Я ощущал этот упадок в своем сердце Кровь выгорала в моих жилах, плоть ссыхалась на костях, кости высыхали и с треском ломались в моем теле. Я умирал, умирал, умирал, и прекраснейший остров в мире, Остров Могущества, что носит мое имя (или я — его), погружался в черные волны. Звезды срывались с темнеющих небес в океан, где вытягивался во всю свою могучую длину Лдданк Бездны, втискиваясь своим мускулистым телом между скалами, поддерживающими океанские глубины, и разрывая землю на части.
Все это увидел я в холодном взгляде Духа Оленя, и в ушах моих зазвенели последние, страшные строки Пророчества Придайна. Теперь демон держал меня своей ледяной хваткой, и была это та хватка, которую испытывает воин, задыхаясь во тьме под кучей трупов на опустевшем поле битвы Я погружался в реку мертвых, и воды ее смыкались над моей головой. Воспоминания теснились в моей голове, громоздились друг на друга в чертогах моего разума, как полное ненависти войско Кораниайд, когда их Напасть была сметена с пограничных пустошей.
Самыми яркими из этих воспоминаний, плававших на поверхности даже в тот миг, когда хватка Духа Оленя на горле моем стала туже, были воспоминания о том недобром часе, когда по приказу короля Кустеннина Горнеу я младенцем был брошен в бурные волны моря Хаврен. С тех пор смерть хотела завладеть мной, и если бы не защита Нудда Серебряная Рука, я наверняка умер бы чуть ли еще не до рождения. Но Нудд узрел меня из придела своего храма на холме в прекрасном краю Гвет, простер свою Серебряную Руку и вынес меня на девяти крутоплечих волнах на груди моря Хаврен, так чтобы я попал под опеку его слуги, мудрого Лосося из Длин Ллиу, старейшего изо всех созданий.
Немой крик вырвался из моего горла, высохшего, как дубленая козья шкура, — последние слова Мирддина маб Морврин, боевой крик королей Придайна, последнее дыхание ауэна из Котла Поэзии. Хотя слова и не могли выйти через врата моих уст, они были написаны на скрижалях моего разума. Это были строки «Великой Хвалы Нудду», и когда я болтался, задыхаясь, в хватке Духа Оленя, аллитерация и внутренний ритм возвестили о пришествии богов, принесших порядок, плодородие и королевскую власть на Остров Могущества:
Seith meib о Veil dirchafyssyn
Kaswallawn a Nud aches tudyn.
Семь сынов Бели с Касваллауном и Нуддом
Поднялись на помощь людям.
Мой противник знал мои мысли и громко рассмеялся, а когти его со слабым свистом выжали из моей глотки последний воздух. Но, даже погружаясь в реку смерти, «Похвала Нудду» и ликующий хохот Духа Оленя вместе кружились в вихре моего сознания. Я знал этот древний смех! Разве не был то смех чародея, с которым Нудд сражался в его покинутом дворце всю самую длинную в мире ночь напролет?
Когда воспоминания о его битве вспыхнули в моем сознании, я решил, что мой конец еще не пришел. Я буду сражаться, как Нудд, чего бы то ни стоило, и, может быть, я осилю Духа Оленя, как Нудд осилил чародея. Я охватил руками его огромное мохнатое тело, всеми силами стараясь вывести его из равновесия. Он снова холодно рассмеялся, отпустил мое горло и сжал мою грудь и плечи. И пока мы боролись, я чувствовал, что смеется-то он над бесполезностью моих усилий — мое слабое тело изнемогало в схватке с мощью коня, медведя и тура. Я был слаб, как братья Какамури и Хигвидд после того, как они испытали силу объятий Угольно-Черной Ведьмы из пещеры Нант Говуд в теснинах Ифферна. Но я помнил и о том, как отважно сражался с чародеем Нудд, и казалось мне во время этой схватки в пещере, что я — сам Нудд, а мой враг — чародей. Я ощутил, что у меня прибыло сил и отваги, словно жилы мои были выкованы в горниле Гофаннона. Острый звериный запах моего противника До тех пор забивал все, не давал мне понять его. Теперь же этот всепроникающий запах ослабел, и я смог положиться на зрение и слух. Я узнал в нем зверей и решил попробовать хитростью и знанием своим подчинить себе их силу. Быка я запрягу в плуг, оленя поставлю под седло и запрягу в сани, медведя заставлю танцевать под мою дудку, сову посажу охранять мой амбар. Тварь яростно взревела, когда я утихомирил | его словами заговора и в борьбе заставил его силу помогать | мне, так же как моя сила помогала ему Наши ноги цеплялись за каменный пол мировой пещеры, скользили, когда каждый из нас пытался вывести другого из равновесия, стараясь сохранить то положение, которое позволило бы нанести решающий удар или сделать последний бросок Нелегко было бороться с Духом Оленя в его святилище в Сердце Аннона.
В какое-то мгновение мы оба остановились, как по взаимному соглашению. Ни один не отступал. Оба собирались с силами — всеми, что еще остались. Раньше, как я уже говорил, я чуял своего противника, считай, по одному только запаху его мрачного логова. Теперь я стоял с ним лицом к лицу и видел его. И я узрел то, что наполнило холодным страхом мое нутро. В глазах его была ненависть, смертельная, как чума. Эти глаза и эту ненависть я уже встречал раньше, когда беспомощным младенцем лежал на покрытом галькой берегу, омываемом штормовыми волнами, у подножья темной Башни Бели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
И теперь все эти звери, змеи, драконы, птицы, мириады тварей, ведущих род из бездны, шли один за другим, тянулись узором, что струился, как энайд, связующий их всех воедино цепью жизни. Они шли, танцуя, текли по сосудам пещер лабиринта Аннона дрожащей живой струей.
Ходы извивались, как клубок сплетающихся змей. Мы вошли во внутренние ходы. Наш пульсирующий поток разбежался по темным сырым галереям. Встретившись снова, он закружился спиралью вокруг самого себя, трепеща в пространстве, как единое сердце, распрямляясь по всей длине в волнистой томности. Трижды по пятьдесят лет Белый Дракон терзал Красного, после чего трижды по пятьдесят лет Красный побеждал Белого, и из этого союза возродится Остров Могущества в трудах и страданиях.
Как угли горели во тьме глаза пантер и львов, золотым и алым дрожащим пламенем светились пятнистые шкуры тигров и леопардов. Королевская мощь сквозила в их ленивой силе, и солнце, и тепло, и свет. Из целительного сокращения змей вокруг пуйнт перведд вставала львиная мощь, высокая, как дерево в верхней тьме над горделивыми рогами антилопы и оленя.
И тысячи птиц пели на ветвях этого дерева, и вместе с ними пел я в своем птичьем одеянии, плывя по зачарованным мелодиям их песен. Временами мелодия взмывала и падала вместе с биением, что проходило по потоку зверей, но всегда ее ноты возвышались над этим ритмическим биением — такие же берущие за душу и манящие, как одинокое пенье жаворонка в чистом воздухе над ветреным нагорьем. Эта песня привлекает золотые взгляды счастливого солнца, развертывает зеленые листья на ветвях, наполняет чрево женщины живым теплом. Весело раскачиваются ветви деревьев, пляшут мелкие волны, земля оживает от гудения пчел.
Сердца танцоров бились все горячее, и мое — сильнее всех. Каждый возбужденный удар, казалось, выносил меня из бездны, в которую я невольно проник, переливы незримой музыки стали ступенями, ведущими к свету. Я стал гибок, как змея, вынослив, как волк, я парил, как орел. Я громко расхохотался — скоро я буду шагать по семи планетам, вступлю на звездные гвозди Колесницы Медведя, трону семь струн Арфы Тайрту!
— Спроси меня — я арфист! — так Ты сказал, войдя в Небесные Чертоги, где под закопченными сводами мерцали факелы. Своею Верной Рукой Ты коснулся струн, соединил в гармонии время и вечность, связал элементы мелодией, под которую мы шли в танце извилистыми недрами Аннона. Это круг, который кончается там же, где и начался, а начался он на высокой вершине Динллеу, в светлом круге под серебряной луной, и туда же поднимемся мы, когда путь подойдет к концу.
Над этой прекрасной вершиной простер бог Свою Руку, длинной Рукой Своей закручивая ветер, вращая огненные колеса звезд с яростными лучами. Это Его пляска заставляет землю опускаться, огонь — гореть, горы — содрогаться Ясно Его чело, светло, как серебряная луна; горит Его сверкающий глаз — и из него вытекает чистая Хаврен.
Но только после смерти во тьме пещеры под Ллех Эхимайнт возрождается новая жизнь под голос кукушки в Калан Май. Покуда не будет изгнан враг и огромный камень не будет отвален, не будет кинтевина, не будет Возрождения. Покуда не будет убит зверь, не отлетит его дух Лишь после этого вновь взметнется пляска на крыльях песни — без этой победы все лежит во прахе, и жуки сосут кровь во тьме.
Теперь я знал это, прежде чем дошел до конца. Я снова стоял перед входом в святилище, что лежит в самом сердце Аннона. Из-за порога пробивалось холодное сияние, словно свет отражающейся в горном озере луны. Я устал от пляски среди бесчисленных поворотов и извивов лабиринта, ослабел от страха перед тем, что лежит впереди.
Внезапно среди обольстительной истомы моего сна я ощутил, что среди нас — наш Хозяин и что мы попались в его ловушку. Он был огромен, и на всей земле нет ничего, что не было бы символом его величия. На голове его были раскидистые рога и уши Оленя из Рединвре. Глаза его были глубоки и проницательны, как глаза Совы из Кум Каулуд. У него был лошадиный хвост, и не было ни зверя, ни птицы, ни рыбы, что бегает, летает и плавает под небесами, что не была бы частью Хозяина Зверей. Но тело его было человеческим.
Он возвышался среди нас, поскольку был он больше любой клыкастой, зубастой или крылатой твари, что поклоняются ему и платят ему верностью. Дух Оленя, как буду я его называть, сидел, скрестив ноги, на высоком выступе скалы. На шее его была золотая гривна, в правой руке его была еще большая гривна, охватывавшая кольцом все воинство зверей, что собралось под ним. Из темной расселины рядом с ним выскользнула мерцающая, извивающаяся кольцами Дочь Ивора, которая что-то зашептала, выстреливая языком, на ухо своему Хозяину. Он схватил холодную рептилию за горло — и все-таки, казалось, его восхищала эта коварная, могучая тварь, которая единственная изо всех существ умудрилась похитить тайну бессмертия у богов. Тихое шипение змеи было единственным звуком, нарушавшим тишину пещеры. Олени, волки, львы и бесчисленные чудовища, среди которых был и я, униженно припали к земле, выжидательно глядя на своего Хозяина и его советницу, как псы на королевском пиру.
Сразу же я оказался в одиночестве перед ужасным властителем этого холодного места. Мне показалось, будто бы тяжесть всего мира опустилась на мои плечи и что смерть, начало и конец всех вещей ожидали меня в этом чертоге. Меня прошиб пот отчаянного страха, мне нестерпимо захотелось убежать отсюда. Но мои налитые свинцом ноги все вели меня вперед.
Смерть смотрела на меня из-под сводов чертога. Дух Оленя холодно смотрел хищными совиными глазами, как я плетусь к нему по каменному полу, выглаженному ногами, копытами и лапами бесчисленных поколений людей и зверей с тех пор, как пляской времени начался мир. Леденяще яркий свет залил огромную фигуру, сидевшую на корточках среди чертога. Страшно было полыхание его совиных глаз, и увидел я, что его когти покрыты коркой запекшейся крови и кровь каплет с них наземь Он прямо-таки насыщался смертью — запах смерти висел в зловонном воздухе, смерть витала среди безжизненных тел зверей, чьи изображения тянулись по неровностям стены, древняя смерть сидела среди покрытых плесенью шкур, оскаленных зубов и костей в гниющих кучах разбросанных повсюду трупов, и новая смерть таилась в свернувшейся крови на окаймленных бахромой меха губах демона и его клыках. Это была смерть резни, смерть гниения, смерть забвения. И смерть распахнула свои челюсти передо мной. Бесполезно было сопротивляться — я прошел в ганце свой круг, и круг замкнулся Я неуклюже шатнулся вперед, думая только об одном (как всегда думают глупые люди) — как именно я умру.
Сломленный духом и телом, я стоял, потупив голову, перед владыкой этого ужасного места. Я, имевший власть знать все обо всем на небе и на земле, добровольно вошел в место гибели! Что же за сила, преодолевающая даже знание и ясновиденье, привела меня сюда? Почему мой ауэн предал меня? Когда я в одиночестве играл в гвиддвилл в палате совета короля Брохваэля, я уловил предательство, но не смерть. Что за обман овладел мной, тем, кто знает все заклятья друидов, кузнецов и женщин? Все, все было ложью — лживыми были капли, выпаренные в Котле Керидвен, лживо было крещение аббата Маугана и священные воды моря Хаврен, лживыми были изображения, которые мы с Талиесином увидели на скале Меллун над лесами Аргоэд Лливайн.
Если это — ложь, то тогда все сущее — ложь. Черные орды Кораниайд, кишащие у окраин мира, поглотят все, все охватит хаос и распад, Белый Дракон одолеет Красного, и Монархия Придайна погибнет от власти лживых королей и неурожаев. Я ощущал этот упадок в своем сердце Кровь выгорала в моих жилах, плоть ссыхалась на костях, кости высыхали и с треском ломались в моем теле. Я умирал, умирал, умирал, и прекраснейший остров в мире, Остров Могущества, что носит мое имя (или я — его), погружался в черные волны. Звезды срывались с темнеющих небес в океан, где вытягивался во всю свою могучую длину Лдданк Бездны, втискиваясь своим мускулистым телом между скалами, поддерживающими океанские глубины, и разрывая землю на части.
Все это увидел я в холодном взгляде Духа Оленя, и в ушах моих зазвенели последние, страшные строки Пророчества Придайна. Теперь демон держал меня своей ледяной хваткой, и была это та хватка, которую испытывает воин, задыхаясь во тьме под кучей трупов на опустевшем поле битвы Я погружался в реку мертвых, и воды ее смыкались над моей головой. Воспоминания теснились в моей голове, громоздились друг на друга в чертогах моего разума, как полное ненависти войско Кораниайд, когда их Напасть была сметена с пограничных пустошей.
Самыми яркими из этих воспоминаний, плававших на поверхности даже в тот миг, когда хватка Духа Оленя на горле моем стала туже, были воспоминания о том недобром часе, когда по приказу короля Кустеннина Горнеу я младенцем был брошен в бурные волны моря Хаврен. С тех пор смерть хотела завладеть мной, и если бы не защита Нудда Серебряная Рука, я наверняка умер бы чуть ли еще не до рождения. Но Нудд узрел меня из придела своего храма на холме в прекрасном краю Гвет, простер свою Серебряную Руку и вынес меня на девяти крутоплечих волнах на груди моря Хаврен, так чтобы я попал под опеку его слуги, мудрого Лосося из Длин Ллиу, старейшего изо всех созданий.
Немой крик вырвался из моего горла, высохшего, как дубленая козья шкура, — последние слова Мирддина маб Морврин, боевой крик королей Придайна, последнее дыхание ауэна из Котла Поэзии. Хотя слова и не могли выйти через врата моих уст, они были написаны на скрижалях моего разума. Это были строки «Великой Хвалы Нудду», и когда я болтался, задыхаясь, в хватке Духа Оленя, аллитерация и внутренний ритм возвестили о пришествии богов, принесших порядок, плодородие и королевскую власть на Остров Могущества:
Seith meib о Veil dirchafyssyn
Kaswallawn a Nud aches tudyn.
Семь сынов Бели с Касваллауном и Нуддом
Поднялись на помощь людям.
Мой противник знал мои мысли и громко рассмеялся, а когти его со слабым свистом выжали из моей глотки последний воздух. Но, даже погружаясь в реку смерти, «Похвала Нудду» и ликующий хохот Духа Оленя вместе кружились в вихре моего сознания. Я знал этот древний смех! Разве не был то смех чародея, с которым Нудд сражался в его покинутом дворце всю самую длинную в мире ночь напролет?
Когда воспоминания о его битве вспыхнули в моем сознании, я решил, что мой конец еще не пришел. Я буду сражаться, как Нудд, чего бы то ни стоило, и, может быть, я осилю Духа Оленя, как Нудд осилил чародея. Я охватил руками его огромное мохнатое тело, всеми силами стараясь вывести его из равновесия. Он снова холодно рассмеялся, отпустил мое горло и сжал мою грудь и плечи. И пока мы боролись, я чувствовал, что смеется-то он над бесполезностью моих усилий — мое слабое тело изнемогало в схватке с мощью коня, медведя и тура. Я был слаб, как братья Какамури и Хигвидд после того, как они испытали силу объятий Угольно-Черной Ведьмы из пещеры Нант Говуд в теснинах Ифферна. Но я помнил и о том, как отважно сражался с чародеем Нудд, и казалось мне во время этой схватки в пещере, что я — сам Нудд, а мой враг — чародей. Я ощутил, что у меня прибыло сил и отваги, словно жилы мои были выкованы в горниле Гофаннона. Острый звериный запах моего противника До тех пор забивал все, не давал мне понять его. Теперь же этот всепроникающий запах ослабел, и я смог положиться на зрение и слух. Я узнал в нем зверей и решил попробовать хитростью и знанием своим подчинить себе их силу. Быка я запрягу в плуг, оленя поставлю под седло и запрягу в сани, медведя заставлю танцевать под мою дудку, сову посажу охранять мой амбар. Тварь яростно взревела, когда я утихомирил | его словами заговора и в борьбе заставил его силу помогать | мне, так же как моя сила помогала ему Наши ноги цеплялись за каменный пол мировой пещеры, скользили, когда каждый из нас пытался вывести другого из равновесия, стараясь сохранить то положение, которое позволило бы нанести решающий удар или сделать последний бросок Нелегко было бороться с Духом Оленя в его святилище в Сердце Аннона.
В какое-то мгновение мы оба остановились, как по взаимному соглашению. Ни один не отступал. Оба собирались с силами — всеми, что еще остались. Раньше, как я уже говорил, я чуял своего противника, считай, по одному только запаху его мрачного логова. Теперь я стоял с ним лицом к лицу и видел его. И я узрел то, что наполнило холодным страхом мое нутро. В глазах его была ненависть, смертельная, как чума. Эти глаза и эту ненависть я уже встречал раньше, когда беспомощным младенцем лежал на покрытом галькой берегу, омываемом штормовыми волнами, у подножья темной Башни Бели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115