Перепуганные лошади, почувствовав свободу, с диким ржанием понеслись по равнине, где уже в панике метались другие оставшиеся без всадников кони, сбивая с ног всех, кто попадался им на пути, – и своих, и врагов.
Битва была в полном разгаре. Склоны Гравпия напоминали пестрый ковер с постоянно изменяющимися узорами. Противники колотили, резали, рубили друг друга, расходились и сходились снова. Но Гаю казалось, что римляне, хотя и медленно, но все же теснят британцев.
Вдруг перед ним, словно из-под земли, выросло копье, а за ним – чье-то перекошенное от бешенства лицо. Конь попятился, когда Гай, мгновенно среагировав, снес мечом древко, полоснув при этом по врагу; синие узоры потонули в крови. Конь рванулся вперед, лицо исчезло. Гай рубил направо и налево, инстинктивно защищаясь от ударов, не думая о своих действиях, так как времени на раздумья у него не было.
Опомнившись, он увидел, что они уже довольно высоко продвинулись вверх по склону горы. Слева от себя Гай услышал чей-то крик. Каледонцы, наблюдавшие за ходом сражения с вершины горы, стали спускаться, с неимоверной быстротой передвигаясь по склонам. Они намеревались обойти римлян с тыла. Заметил ли Агрикола маневр врага? Вновь взревели трубы легионеров. Гай ухмыльнулся: в атаку наконец-то понеслись четыре конных отряда, которые командующий держал в резерве. Они отрезали британцев с флангов, прижимая их к пехоте. Каледонцы оказались в тисках. И началась настоящая бойня.
Воинов Калгака охватила паника. Некоторые продолжали отчаянно сражаться, другие пустились в беспорядочное бегство, но от римлян уже невозможно было скрыться. Настигая британцев, они рубили их на ходу или брали в плен, но потом убивали, чтобы захватить новых пленников. Агрикола руководил ходом сражения, стоя в самом центре битвы под охраной лишь двух трибунов и двух легионеров. Гай направил коня туда, где находился командующий со своими телохранителями.
Не успел он подъехать, как услышал крик одного из трибунов. Их атаковали трое британцев в пропитанных кровью одеждах, вооруженные только ножами и копьями. Гай с силой вонзил пятки в бока лошади и, размахнувшись, нанес удар в грудь первому нападавшему; из раны тотчас же хлынула кровь. Конь под ним споткнулся обо что-то мягкое. Гай, чувствуя, что падает, выпустил щит и выпрыгнул из седла. Конь повалился на землю. Перед глазами сверкнуло лезвие ножа, бедро разорвала острая боль. Лошадь пыталась подняться на ноги, но в шею ей вонзился нож. Животное, дернувшись, вновь рухнуло на брюхо.
Гай, приподнявшись на локте, всадил кинжал в грудь британца, потом перерезал горло умирающему коню. Морщась от боли в бедре, Гай попытался встать на ноги, одновременно оглядываясь вокруг себя в поисках щита.
– Жив, юноша? – Возле него стоял Агрикола.
– Жив, господин! – Гай хотел отсалютовать, но, заметив, что по-прежнему держит в руке меч, сунул его в ножны.
– Тогда в строй, – приказал Агрикола, – дело еще не кончено.
– Слушаюсь… – ответил Гай, но командующий уже поворачивался к нему спиной, отдавая распоряжения. Один из трибунов помог Гаю подняться. Юноша хватал ртом воздух, пытаясь отдышаться.
Папоротник под ногами от пролитой крови окрасился в густо-малиновый цвет. Равнина была покрыта месивом изуродованных тел, обломками оружия. Оставшиеся в живых британцы, гонимые конницей, врассыпную бежали кто куда. Пешие римляне, преследуя неприятеля, несколько поотстали от всадников. Каледонцы мчались к лесу на противоположном склоне горы. Агрикола приказал отдельным отрядам спешиться и преследовать врага сквозь чащу, остальные же должны были добивать британцев на другом конце леса.
Смеркалось. Гай находился на опушке. Вдруг из гущи деревьев сзади к нему подскочил какой-то человек. Римлянин резко развернулся и, не задумываясь, взмахнул мечом. Однако сказалась усталость: рука предательски дрогнула, плашмя опустив клинок на голову нападающего. Тот повалился на землю. Гай, выхватив кинжал, нагнулся над врагом, собираясь нанести смертельный удар, но залитые кровью пальцы британца крепко сжали ему руку. Потеряв равновесие, Гай с проклятиями повалился на британского воина, и они, сцепившись в отчаянной схватке, стали кататься по склону.
Рука Гая задрожала – давала знать о себе старая рана, полученная при падении в кабанью ловушку; тогда кол разорвал мышцы плеча, и они, так до конца и не обретя былую силу и подвижность, теперь не выдерживали неистового напряжения. Охваченный паникой, Гай боролся на пределе своих сил, и вот наконец его пальцы сомкнулись на горле врага. Ожесточенная схватка продолжалась еще несколько минут; британец безуспешно пытался пробить его панцирь кинжалом и вдруг перестал сопротивляться, в изнеможении застыв на земле.
Сотрясаясь всем телом, Гай с трудом выпрямился и выдернул оружие из вялых пальцев врага, затем опять нагнулся, чтобы окончательно расправиться с ним и… встретился взглядом с Синриком.
– Не двигайся! – заговорил Гай по-британски. Синрик замер. Молодой римлянин быстро огляделся. – Я могу спасти тебя – наши начинают брать заложников. Ты согласен сдаться мне?
– Будь ты проклят, римлянин, – бессильно процедил сквозь зубы Синрик. – Мне следовало бы оставить тебя гнить в той кабаньей яме! – Гай понял, что британец узнал его. – Так было бы лучше для меня… и для Эйлан!
– В тебе столько же римской крови, сколько и во мне! – злобно отозвался Гай, пытаясь заглушить в себе чувство вины.
– Твоя мать продала свою честь! А моя приняла смерть!
Гай стал вынимать кинжал и лишь в последний момент осознал, что Синрик специально провоцирует его.
– Когда-то ты спас мне жизнь. Теперь я возвращаю свой долг, и пусть Гадес проклянет тебя вместе с твоей британской гордостью! Сдайся сейчас, и когда-нибудь мы встретимся с тобой в честном бою. – Гай понимал, что ведет себя глупо: беспомощно распростертый на земле, весь в крови, Синрик все равно казался грозным и опасным противником. Но он обязан спасти его – это единственное, что он может сделать для Эйлан.
– Ты победил… – Синрик в изнеможении запрокинул голову, и Гай увидел, как из его ран на руках и ногах сочится кровь, – на этот раз… – Их взгляды встретились. Глаза Синрика горели ненавистью. – Но настанет день, и ты за все заплатишь… – Британец замолчал, услышав скрип подъезжающей телеги, на которую грузили раненых.
Гай смотрел, как два легионера с боевыми отметинами на доспехах погрузили Синрика в повозку, где уже находились другие раненые британцы. Победа римлян больше не радовала его. Он понял, что навсегда потерял друга, – окончательно и бесповоротно, как будто Синрик погиб у него на глазах.
С наступлением темноты Агрикола приказал прекратить преследование, не желая рисковать людьми, так как римляне плохо знали местность. Но для тех каледонцев, кому удалось скрыться от погони, тяжелый день еще не закончился. Глубокой ночью до лагеря легионеров доносились крики женщин, которые бродили по полю боя в поисках своих мужей и братьев. В последующие несколько дней разведчики возвращались с известиями о разоренных селениях. Земля, на которой раньше жил счастливый народ, превратилась в безмолвную пустыню. Повсюду лежали трупы женщин и детей, обратив к небу безжизненные взоры; их убили сами каледонцы, спасая от рабства. От неостывших пепелищ к плачущим небесам ползли черные клубы дыма.
Когда подвели итоги сражения, выяснилось, что британцы потеряли убитыми и ранеными десять тысяч человек, а римлян погибло всего триста шестьдесят.
Погоняя коня вдоль колонны солдат, возвращавшихся на зимние квартиры, которые располагались в южной части страны, Гай вспомнил слова Калгака: «Отнимать, резать, грабить на их лживом языке зовется господством; и создав пустыню, они говорят, что принесли мир».
Да, на севере теперь тишина и покой, и вместе со смертью воинов, защищавших свободу своей страны, угасли последние надежды британцев избавиться от ига поработителей. И, наверное, поэтому, думал Гай, он больше не слышит в себе зова материнской крови и ощущает себя истинным римлянином, а не потому, что в донесениях, которые он везет в Лондиний, содержатся лестные отзывы о его ратных подвигах.
Глава 19
Надежды Агриколы на то, что легионерам одним ударом удастся подавить сопротивление северных народов, не оправдались. При известии о разгроме врага в битве на горе Гравпий на улицах римских городов устраивались празднования, но для полной и окончательной победы предстояло еще немало потрудиться. В донесениях, которые Гай вез на юг, указывалось также, что по выздоровлении он должен немедленно вернуться в действующую армию, ибо Агрикола не мог допустить, чтобы такой способный и толковый молодой офицер прозябал в Лондиний.
Гаю было предписано посетить лагерь для военнопленных, куда поместили наиболее важных заложников, захваченных во время боя. Там находился и Синрик. Он был озлоблен, весь покрыт шрамами, но уже оправился от ран и не скрывал мрачной радости от того, что легионерам не удалось захватить Калгака, который должен был стать украшением триумфа Агриколы в Риме. И действительно, никто не знал, какая участь постигла британского предводителя. Относительно друида Бендейджида ходили слухи, что тот скрывается где-то в горах.
– Меня захватили в плен в бою, и я не жду снисхождения, – сказал Синрик Гаю, на время позабыв о своей непримиримой ненависти. – Но если твой командующий уважает тебя, попроси его помиловать старика. Я вытащил тебя из кабаньей ямы, но жизнь твою спас он. И по-моему, ты перед ним в долгу. Ты ведь не станешь это отрицать?
Гай не мог не согласиться со словами британца. Он был обязан Бендейджиду гораздо большим, чем предполагал Синрик, и, поскольку не было доказано, что друид сражался против Рима, Агрикола охотно позволил распространить в северных районах страны известие о том, что Бендейджид помилован и может спокойно возвращаться домой.
Сам Гай получил разрешение поехать в отпуск лишь после того, как наместник отправился на юг, намереваясь оттуда отплыть в Рим. И вот наконец-то в конце зимы Гаю представилась возможность навестить в Деве отца и выполнить указание Юлии, данное ему несколько месяцев назад, – увидеться с Эйлан, чтобы распрощаться с ней раз и навсегда.
Зима на севере мрачная и морозная; там беснуются лютые ветра, а ночи длинные, без начала и конца. Но и здесь, в южной части страны, воздух обжигал бодрящей прохладою, хотя на деревьях уже набухали почки. Гай был рад, что поехал в накидке на волчьем меху. В Британии даже божественный Юлий порой носил сразу по три туники, надевая их одну поверх другой, чтобы было теплее.
Странно было ехать по непривычно мирным дорогам, не опасаясь, что на тебя нападут. Гаю казалось, что места здесь изменились до неузнаваемости, словно он отсутствовал в родном краю несколько лет. Но окрестности Девы обдувал знакомый резкий ветер, налетавший с залива; на западе над горизонтом нависали все те же угрюмые задумчивые горы, призрачные тени которых с детства тревожили его душу. Обогнув высокий вал, окружавший крепостные стены, Гай приблизился к главным воротам, которые венчал бревенчатый частокол. И ворота, и частокол лишь немного потемнели от ветра и дождя. Сам он изменился гораздо больше.
Гай переступил порог здания претории и по выложенному мозаикой каменному полу направился к кабинету отца; его шаги звонким эхом разносились по всему коридору. При появлении Гая Валерий оторвал взгляд от документов, нахмурился и, лишь когда тот стал снимать с себя верхнюю одежду, широко улыбнулся. На шум в приемную вышел Мацеллий, и, глядя на отца, Гай понял, что прожитые месяцы наложили отпечаток не только на него.
– Мой мальчик! Неужели это ты? А мы уж начали беспокоиться, что наместник заберет тебя с собой в Рим. Он очень благосклонно отзывался в донесениях о твоей службе на севере, юноша, очень благосклонно. – Мацеллий взял Гая за плечи, крепко прижал к себе и тут же опустил руки, не желая показаться сентиментальным.
Но Гай почувствовал, как судорожно вцепились в него пальцы отца, словно тот не верил, что сын его вернулся, живой и невредимый. Гай не стал спрашивать, волновался ли о нем Мацеллий, – седины на голове у префекта прибавилось, и наверняка причиной тому были не пустые перебранки солдат, отдыхающих на зимних квартирах, или заботы о провианте и обмундировании для легионеров.
– Так когда тебе возвращаться в Лондиний? Долго ли мы сможем наслаждаться твоим обществом?
– Мне предоставили отпуск на несколько недель, отец, – выдавил улыбку Гай. – Вот я и решил некоторое время побыть дома. – Он отметил, что Мацеллий ни словом не упомянул о его женитьбе, и от этой мысли ему стало не по себе. «Старин, должно быть, понимает, что я наконец-то стал взрослым человеком!»
Но Мацеллию вовсе незачем было заводить об этом разговор. После сражения на горе Гравпий Гай все чаще думал о предстоящем браке с Юлией как о деле решенном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83