То-то Ниссагль туда-сюда шмыгал.
– Было – не было… Теперь без разницы. Соображайте быстрее, что делать будем. Нам срамиться не к лицу.
– Может, ножами?
– Так у нас тесаки только. Они же широкие. Да и за пальцы нас эти бедолаги кусить могут. И потом, их двое, а нас пятеро всего. А в таких случаях вчетвером надо держать каждого. Пятый зубы разжимает, шестой режет…
– Есть щипцы, которыми поправляют хворост…
– Эва! Эти огромные – да они в рот-то не пролезут!
– Ну, зубы вышибем, чего жалеть-то. Зато, по крайности, язык сразу ухватишь.
– Не скажи, они завсегда язык поджимают.
– Так что же делать-то?
– Что-что? Он читать кончает уже. Некуда дальше думать. Где там эти щипцы? Спроворим как-нибудь. Людей бы побольше. А то в очередь рвать – хлопот не оберешься. А вторых-то щипцов нет?
– Есть? Есть!
– Тогда попросим стражников, чтобы подержали этих, и обоим сразу, чтобы крику меньше. Я с девчонкой – она поживее будет, а вы с парнишкой. Он меньше будет рыпаться.
– А стражники согласятся?
– Согласятся. Подойди и скажи им, Зих. Их четверо как раз.
Зих принялся что-то шепотом объяснять стоявшему рядом стражнику, потом другому, третьему, дождался одному ему видимых знаков согласия и поспел ровно к окончанию чтения. Договорившись, он метнулся к остальным четверым палачам:
– Они просят плату.
– Заплатим, черт! – процедил Канц сквозь зубы, берясь за длинные железные щипцы с ребристыми нашлепками на изогнутых концах.
Ниссагль махнул рукой с помоста.
Сразу под ноги Канцу швырнули белолицую растрепанную девушку.
– Откройте ей рот!
Двое стражников заломили девушке руки. Подручный ловко закрыл ладонью ее глаза, зажал ей ноздри, чтобы она вынужденно глотнула в рот воздуха. В голове ее еще звучали Слова… Жесткие толстые пальцы влезли в рот… нет… нет!.. НЕТ!!!
Аргаред вдруг услышал дикий вопль… Оглушенный, он перевернулся на спину, схватился за голову. Задыхаясь и дрожа, он как зачарованный продолжал слушать этот низкий звериный вопль, не в силах понять, что же там произошло…
Беатрикс судорожно вцепилась в перила в ожидании крика Лээлин. До жути явственным было чье-то присутствие где-то у нее за спиной. Она усилием воли заставляла себя думать, что там никого нет.
Канц наткнулся взглядом на возникшие из-под черной перчатки помощника обезумевшие глаза жертвы, сунул щипцы в красный, брызгающий слюной рот, нащупал скользкий бугорок, сжал что было сил и кратким рывком дернул. Потом отступил и поднял над головой щипцы с зажатым в них языком. Секундой позже в двух шагах от него то же самое сделал его подручный.
– Кончено, – обмякла на перила Беатрикс и уронила сверкающую хрусталину. – Кончено. Конец. – Лоб ее покрывал холодный пот. Резким толчком обеих рук она отбросила тело назад, выпрямилась и опустила веки, уже не желая глядеть, как двух окровавленных мычащих бедняг втаскивают по приставной лестнице на верхушку костра и приковывают цепями к чугунному столбу.
Ниссагль взмахнул длинным рукавом. Полупрозрачное на солнце пламя занялось сразу и начало споро взбираться вверх. Рев толпы перекрыл невыносимое для слуха мычание жертв. Потом послышался звучный треск разгорающегося хвороста.
Задымилось и на другой стороне реки, алые поджигатели отступали цепью, огонь стлался по опушке, окутывая дымом вытянувшихся висельников.
Дымно стало и над подожженным Замком. Дым поднимался отовсюду, он густел, вспухая красноватыми клубами, застилая полнеба. Под, его колеблющимся куполом быстрее и быстрее разрастался огонь. Он захватывал просохший за двухнедельное вёдро лес, гудя, занимал покои Замка, где на полах лоснилась разлитая нарочно в помощь ему нефть. Он с яростным ревом объял костер, заглушая последние пронзительные крики Эласа и Лээлин.
Огромные тени клубов дыма то и дело накрывали толпу, налетая одна за другой. Воздух стал густ и душен, хотя запах гари еще как-то можно было выносить. Солнце меркло. Пламя било из всех окон Замка, оно взвивалось над лесом, кренясь то туда, то сюда, по воздуху несло пепел и искры. Становилось все жарче, через реку задувало совсем уж горячим, горьким ветром, так что стоявшие у воды люди отступили назад. Пепел густо падал на мертво зыблющуюся воду, и в потемневшем воздухе видно было, как рдеет чугунный столб в костре, а стальные цепи еще остаются черными.
Никто доселе не видал ничего подобного. То замирая от восторженного ужаса, то заходясь в нечленораздельном крике, бессмысленно бросаясь из стороны в сторону, люди алчно впивали воздух этого Дня.
Аргаред брел, не разбирая дороги, слепли от слез его опустевшие глаза, и слезы эти выжигали морщины в посеревших щеках.
Он пришел в Хаар поздним вечером, когда солнце повисло в мареве распухшей вишней, а воздух стал матовым от поднятой за день пыли.
Кричал скот. Смеялись и плакали дети, манящие запахи поднимались из кухонь и поварен к остывающему небу, обдавало из открытых дверей жаром пылающих очагов. Лихорадочно сновали разносчики мелкого товара, голося, стуча, улещивая усталых хозяек и всучивая им оловянные зажимы для рукавов, деревянные гребни с выжженными и раскаленным гвоздем узорами, ожерелья из политых глазурью под ляпис и малахит глиняных бус.
А перед глазами Окера Аргареда сыпался и сыпался с небес пепел. Пепел его детей…
Лээлин! Элас! Лээлин!
Меркнет зов, улетая в небо.
Он прошел мимо своего дома, затихшего, запертого, с накрепко запахнутыми ставнями. Молчали накладные чугунные лапы на дверях, молчали крутые свинцовые крыши и причудливые дымники высоких труб. Все это было покрыто сугробами пепла, и пепел, наверное, носило и внутри дома по безлюдным, темным хоромам.
Шатаясь, он двинулся дальше, без толку кружа по одним, и тем же улицам. Мимо него с гоготом валили в таверну ландскнехты – было воскресенье, чревоугодный день. Простучала красными башмаками проститутка – и за ней потянулся вязкий, отвратительный запах передержанной настойки из лепестков лилии. Тяжело проскакал, звеня амуницией, сторожевой разъезд. Он проводил их ненавидящим взглядом…. Прижаться бы к чьей-нибудь груди, вцепиться в чьи-нибудь плечи, закричать, завыть от звериной бессловесной тоски, ткнувшись лбом в чьи-нибудь колени! Превратиться в помойного пса со слезящимися глазами!.. Но только вырвать, вырвать из памяти отчаянное мычание и истошные вопли, что неслись из пламени.
Надвигалось время первой стражи. Розовели свинцовые крыши и уродцы на верхушках дымников. В первых сумерках Окер Аргаред увидел перед собой две серые башни над домом Родери Раина.
Он вскинул голову и взошел по трем нестертым еще ступеням к боковому крыльцу. Ударил в дверь блестящим бронзовым молотком. Ясный и твердый стук раскатился по дому.
Родери дома не было. Если придет, то ночью. И будет пахнуть так, как сегодня вдруг запахло на обезлюдевших улицах, – дымом. Дымом будут пахнуть и златотканые наряды Беатрикс, дымом будут пахнуть ее покои, дымом будут пахнуть игривые рыцари и дамы на зеленоватых шелковых гобеленах.
Рута посмотрела на свои руки, с самого утра лежавшие на коленях, не поднявшиеся даже поправить локон. Мир жесток. Так было и так будет. Значит, надо покориться и научиться забывать тех, кого не уберечь. Но как же все это печально!..
В дверь постучали.
Рута подождала, когда протопает по лестнице челядинец, чтобы впустить пришедшего, и не дождалась. Видимо, уснул. Или бросает с другими кости во дворе. На что, любопытно, играет? На щелчки? Или на «поцелуй в зад белую кобылу», подкованную по-маренски шипами, чтобы ног не подворачивала? Дурачок. Хорошо, что Родери нет дома, а то влетело бы ему. А что, если это Родери идет, устав от зрелища казни? Рута вздохнула и пошла отпирать сама.
На пороге стоял высокий мужчина в светлом, длинном, почти до пят, плаще, с надвинутым на глаза капюшоном.
– Что вам угодно? – попятилась Рута, от испуга забыв сказать приветствие. Неуверенным движением пришелец попытался откинуть капюшон, но вдруг, покачнувшись и закрыв ладонью лицо, повалился на бок. Рута едва успела его подхватить. Почему-то испугавшись еще больше, она втащила обеспамятевшего гостя в темные сени и свалила мешком на рундук. Потом от огнива на поясе зажгла стоящую наготове медную лампу и заглянула ему в лицо.
Лампа в ее руке задрожала мелкой дрожью. Из гортани вырвался какой-то странный звук. Она узнала этого человека. Втайне она всегда ждала его, ждала все эти долгие годы. «Мой король» – сказала память, но губы сказать не смогли.
За окнами в гулких дворах собачились ландскнехты. Ночь была звездная.
***
– Из Сервайра зарево видать… – Ниссагль заканчивал ужин – доедал цыпленка. Королева почти с отвращением глотала вино, и медленно пустеющий стеклянный бокал придерживала на животе, плоском, словно девический. Ниссагль посмотрел на этот живот и вспомнил…
… За несколько дней до казни его позвала Лээлин. Он пришел к ней в камеру. Она лежала, совсем ослабев, прижавшись исхудалой щекой к тощей мешковине тюфяка.
При появлении Ниссагля она вскочила, суетливо поправляя сбившееся белое покрывало. Чистое. Видимо, упросила караульного, кто посердобольнее, отдать прополоскать на портомойню.
Гирш приблизился к ней, волоча опушенный куницей золототканый трен упланда по грязи и крысиному помету, поднял накрашенное лицо – теперь всегда красился. Черно подведенные глаза казались особенно острыми, а ярко очерченный кармином рот – воспаленным и жестоким. На вздутых от подложенного конского волоса рукавах топорщилась обшитая золотыми бусинами чешуя. Из-за каблуков он казался почти среднего роста.
– Ну, что ты хотела мне сказать? – Он заложил руки за широкий тканый пояс, высоко перехвативший талию и спадающий до полу бахромой из галунов.
– Господин мой… – Она вдруг встала на колени и запричитала: – Господин мой, пощадите меня, сохраните мне жизнь… Что я вам сделала? Ничего я не сделала, ничего! Не бросайте меня в костер, не жгите, я не хочу умирать так страшно, господин мой, я… – она судорожно вздохнула, – я от вас беременна… Во мне ваше дитя… Ваш ребенок. Не убивайте меня.
Он крепко сжал ее запястья, оттолкнул ее от себя.
– Да? – чувствуя, как в нем закипает бешенство, но все еще сдерживаясь, спросил он. – Ты беременна? А знаешь, у нее тоже мог быть ребенок. У нее. Мы могли быть с ней счастливы. Очень счастливы. Знаешь, она сказала мне о ребенке в тот самый вечер, когда ее отравили… Ее ребенка убил твой отец. Как и всех других, которых она могла бы зачать от меня. Теперь она бесплодна. И я вместе с ней. А ты… – он с силой схватил ее за руки, понуждая встать, – я еще не знаю, от кого ты понесла и понесла ли вообще, – он презрительно посмотрел на ее живот, – и потом, милая, не с твоими чреслами рожать. У тебя получится выродок со сдавленной головой. Так что ни от нее, ни от меня пощады тебе не ждать, – он безжалостно вглядывался в ее остановившиеся глаза, а потом медленно разжал свои затянутые в замшу цепкие руки, молча глядя сверху вниз, как Лээлин грузно осела на пол и спрятала лицо в колени…
– Знаешь, я забыл тебе сказать. Лээлин… Словом, она была брюхата.
– Да? Ты, ей-Богу, зря не сказал мне раньше, Гиршли.
– Ты пощадила бы ее?
– Да. И в другой раз говори мне такие вещи. Не путай свои счеты с моими, пожалуйста.
– Другого раза, надеюсь, не будет. Остался только их родитель, у нас к нему, во-первых, счеты одинаковые, во-вторых, он не забеременеет.
– Как и я.
Они снова помолчали, слушая, как затихает во дворе брань усталых ландскнехтов. Воистину достойное звуковое сопровождение королевской трапезе. «Надо бы перенести казармы на Дворянский Берег. Там много места», – подумал Ниссагль и почему-то спросил:
– Тебя это печалит?
– Да, Гиршли! – Она в тоске зашвырнула бокал в угол. – Да, меня это печалит! Кто я? Я ущербное существо!
– Я тоже.
Беатрикс помолчала, потом надтреснутым голосом спросила:
– Да? Ну и что же в том радостного?
Глава двенадцатая
ЗАГОВОР
Осень прошла спокойно. Все нахлебались вдосталь страха и затаились по своим вотчинам. Кто совсем смирился, кто только начал о том подумывать, потому что ничего другого больше не оставалось. После казни детей Аргареда власть королевы утвердилась окончательно. Дороги мостили камнями разрушенных замков. По этим дорогам с удалыми песнями разъезжали сервайрские конники. Вилланы спешно, чтобы управиться к зиме, возводили себе новые амбары и хлевы, благо строительного материала было теперь много – куда ни глянь, повсюду на холмах опустевшие замки. От этого запустения тоскливо сосало под ложечкой, щемило сердце. Страшный черный пал на месте Леса Аргаред с одинокой полуобвалившейся от жара колонной башни Силы и закопченные руины Замка на другом берегу не мог скрыть даже обильный снегопад. Головешки упорно проступали на белизне черными пятнами. Место это старались даже вслух не поминать, объезжая за десять верст. Не все, конечно, были столь впечатлительны, потому что башни осыпались явно не от ветра – с них тащили серые камни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Было – не было… Теперь без разницы. Соображайте быстрее, что делать будем. Нам срамиться не к лицу.
– Может, ножами?
– Так у нас тесаки только. Они же широкие. Да и за пальцы нас эти бедолаги кусить могут. И потом, их двое, а нас пятеро всего. А в таких случаях вчетвером надо держать каждого. Пятый зубы разжимает, шестой режет…
– Есть щипцы, которыми поправляют хворост…
– Эва! Эти огромные – да они в рот-то не пролезут!
– Ну, зубы вышибем, чего жалеть-то. Зато, по крайности, язык сразу ухватишь.
– Не скажи, они завсегда язык поджимают.
– Так что же делать-то?
– Что-что? Он читать кончает уже. Некуда дальше думать. Где там эти щипцы? Спроворим как-нибудь. Людей бы побольше. А то в очередь рвать – хлопот не оберешься. А вторых-то щипцов нет?
– Есть? Есть!
– Тогда попросим стражников, чтобы подержали этих, и обоим сразу, чтобы крику меньше. Я с девчонкой – она поживее будет, а вы с парнишкой. Он меньше будет рыпаться.
– А стражники согласятся?
– Согласятся. Подойди и скажи им, Зих. Их четверо как раз.
Зих принялся что-то шепотом объяснять стоявшему рядом стражнику, потом другому, третьему, дождался одному ему видимых знаков согласия и поспел ровно к окончанию чтения. Договорившись, он метнулся к остальным четверым палачам:
– Они просят плату.
– Заплатим, черт! – процедил Канц сквозь зубы, берясь за длинные железные щипцы с ребристыми нашлепками на изогнутых концах.
Ниссагль махнул рукой с помоста.
Сразу под ноги Канцу швырнули белолицую растрепанную девушку.
– Откройте ей рот!
Двое стражников заломили девушке руки. Подручный ловко закрыл ладонью ее глаза, зажал ей ноздри, чтобы она вынужденно глотнула в рот воздуха. В голове ее еще звучали Слова… Жесткие толстые пальцы влезли в рот… нет… нет!.. НЕТ!!!
Аргаред вдруг услышал дикий вопль… Оглушенный, он перевернулся на спину, схватился за голову. Задыхаясь и дрожа, он как зачарованный продолжал слушать этот низкий звериный вопль, не в силах понять, что же там произошло…
Беатрикс судорожно вцепилась в перила в ожидании крика Лээлин. До жути явственным было чье-то присутствие где-то у нее за спиной. Она усилием воли заставляла себя думать, что там никого нет.
Канц наткнулся взглядом на возникшие из-под черной перчатки помощника обезумевшие глаза жертвы, сунул щипцы в красный, брызгающий слюной рот, нащупал скользкий бугорок, сжал что было сил и кратким рывком дернул. Потом отступил и поднял над головой щипцы с зажатым в них языком. Секундой позже в двух шагах от него то же самое сделал его подручный.
– Кончено, – обмякла на перила Беатрикс и уронила сверкающую хрусталину. – Кончено. Конец. – Лоб ее покрывал холодный пот. Резким толчком обеих рук она отбросила тело назад, выпрямилась и опустила веки, уже не желая глядеть, как двух окровавленных мычащих бедняг втаскивают по приставной лестнице на верхушку костра и приковывают цепями к чугунному столбу.
Ниссагль взмахнул длинным рукавом. Полупрозрачное на солнце пламя занялось сразу и начало споро взбираться вверх. Рев толпы перекрыл невыносимое для слуха мычание жертв. Потом послышался звучный треск разгорающегося хвороста.
Задымилось и на другой стороне реки, алые поджигатели отступали цепью, огонь стлался по опушке, окутывая дымом вытянувшихся висельников.
Дымно стало и над подожженным Замком. Дым поднимался отовсюду, он густел, вспухая красноватыми клубами, застилая полнеба. Под, его колеблющимся куполом быстрее и быстрее разрастался огонь. Он захватывал просохший за двухнедельное вёдро лес, гудя, занимал покои Замка, где на полах лоснилась разлитая нарочно в помощь ему нефть. Он с яростным ревом объял костер, заглушая последние пронзительные крики Эласа и Лээлин.
Огромные тени клубов дыма то и дело накрывали толпу, налетая одна за другой. Воздух стал густ и душен, хотя запах гари еще как-то можно было выносить. Солнце меркло. Пламя било из всех окон Замка, оно взвивалось над лесом, кренясь то туда, то сюда, по воздуху несло пепел и искры. Становилось все жарче, через реку задувало совсем уж горячим, горьким ветром, так что стоявшие у воды люди отступили назад. Пепел густо падал на мертво зыблющуюся воду, и в потемневшем воздухе видно было, как рдеет чугунный столб в костре, а стальные цепи еще остаются черными.
Никто доселе не видал ничего подобного. То замирая от восторженного ужаса, то заходясь в нечленораздельном крике, бессмысленно бросаясь из стороны в сторону, люди алчно впивали воздух этого Дня.
Аргаред брел, не разбирая дороги, слепли от слез его опустевшие глаза, и слезы эти выжигали морщины в посеревших щеках.
Он пришел в Хаар поздним вечером, когда солнце повисло в мареве распухшей вишней, а воздух стал матовым от поднятой за день пыли.
Кричал скот. Смеялись и плакали дети, манящие запахи поднимались из кухонь и поварен к остывающему небу, обдавало из открытых дверей жаром пылающих очагов. Лихорадочно сновали разносчики мелкого товара, голося, стуча, улещивая усталых хозяек и всучивая им оловянные зажимы для рукавов, деревянные гребни с выжженными и раскаленным гвоздем узорами, ожерелья из политых глазурью под ляпис и малахит глиняных бус.
А перед глазами Окера Аргареда сыпался и сыпался с небес пепел. Пепел его детей…
Лээлин! Элас! Лээлин!
Меркнет зов, улетая в небо.
Он прошел мимо своего дома, затихшего, запертого, с накрепко запахнутыми ставнями. Молчали накладные чугунные лапы на дверях, молчали крутые свинцовые крыши и причудливые дымники высоких труб. Все это было покрыто сугробами пепла, и пепел, наверное, носило и внутри дома по безлюдным, темным хоромам.
Шатаясь, он двинулся дальше, без толку кружа по одним, и тем же улицам. Мимо него с гоготом валили в таверну ландскнехты – было воскресенье, чревоугодный день. Простучала красными башмаками проститутка – и за ней потянулся вязкий, отвратительный запах передержанной настойки из лепестков лилии. Тяжело проскакал, звеня амуницией, сторожевой разъезд. Он проводил их ненавидящим взглядом…. Прижаться бы к чьей-нибудь груди, вцепиться в чьи-нибудь плечи, закричать, завыть от звериной бессловесной тоски, ткнувшись лбом в чьи-нибудь колени! Превратиться в помойного пса со слезящимися глазами!.. Но только вырвать, вырвать из памяти отчаянное мычание и истошные вопли, что неслись из пламени.
Надвигалось время первой стражи. Розовели свинцовые крыши и уродцы на верхушках дымников. В первых сумерках Окер Аргаред увидел перед собой две серые башни над домом Родери Раина.
Он вскинул голову и взошел по трем нестертым еще ступеням к боковому крыльцу. Ударил в дверь блестящим бронзовым молотком. Ясный и твердый стук раскатился по дому.
Родери дома не было. Если придет, то ночью. И будет пахнуть так, как сегодня вдруг запахло на обезлюдевших улицах, – дымом. Дымом будут пахнуть и златотканые наряды Беатрикс, дымом будут пахнуть ее покои, дымом будут пахнуть игривые рыцари и дамы на зеленоватых шелковых гобеленах.
Рута посмотрела на свои руки, с самого утра лежавшие на коленях, не поднявшиеся даже поправить локон. Мир жесток. Так было и так будет. Значит, надо покориться и научиться забывать тех, кого не уберечь. Но как же все это печально!..
В дверь постучали.
Рута подождала, когда протопает по лестнице челядинец, чтобы впустить пришедшего, и не дождалась. Видимо, уснул. Или бросает с другими кости во дворе. На что, любопытно, играет? На щелчки? Или на «поцелуй в зад белую кобылу», подкованную по-маренски шипами, чтобы ног не подворачивала? Дурачок. Хорошо, что Родери нет дома, а то влетело бы ему. А что, если это Родери идет, устав от зрелища казни? Рута вздохнула и пошла отпирать сама.
На пороге стоял высокий мужчина в светлом, длинном, почти до пят, плаще, с надвинутым на глаза капюшоном.
– Что вам угодно? – попятилась Рута, от испуга забыв сказать приветствие. Неуверенным движением пришелец попытался откинуть капюшон, но вдруг, покачнувшись и закрыв ладонью лицо, повалился на бок. Рута едва успела его подхватить. Почему-то испугавшись еще больше, она втащила обеспамятевшего гостя в темные сени и свалила мешком на рундук. Потом от огнива на поясе зажгла стоящую наготове медную лампу и заглянула ему в лицо.
Лампа в ее руке задрожала мелкой дрожью. Из гортани вырвался какой-то странный звук. Она узнала этого человека. Втайне она всегда ждала его, ждала все эти долгие годы. «Мой король» – сказала память, но губы сказать не смогли.
За окнами в гулких дворах собачились ландскнехты. Ночь была звездная.
***
– Из Сервайра зарево видать… – Ниссагль заканчивал ужин – доедал цыпленка. Королева почти с отвращением глотала вино, и медленно пустеющий стеклянный бокал придерживала на животе, плоском, словно девический. Ниссагль посмотрел на этот живот и вспомнил…
… За несколько дней до казни его позвала Лээлин. Он пришел к ней в камеру. Она лежала, совсем ослабев, прижавшись исхудалой щекой к тощей мешковине тюфяка.
При появлении Ниссагля она вскочила, суетливо поправляя сбившееся белое покрывало. Чистое. Видимо, упросила караульного, кто посердобольнее, отдать прополоскать на портомойню.
Гирш приблизился к ней, волоча опушенный куницей золототканый трен упланда по грязи и крысиному помету, поднял накрашенное лицо – теперь всегда красился. Черно подведенные глаза казались особенно острыми, а ярко очерченный кармином рот – воспаленным и жестоким. На вздутых от подложенного конского волоса рукавах топорщилась обшитая золотыми бусинами чешуя. Из-за каблуков он казался почти среднего роста.
– Ну, что ты хотела мне сказать? – Он заложил руки за широкий тканый пояс, высоко перехвативший талию и спадающий до полу бахромой из галунов.
– Господин мой… – Она вдруг встала на колени и запричитала: – Господин мой, пощадите меня, сохраните мне жизнь… Что я вам сделала? Ничего я не сделала, ничего! Не бросайте меня в костер, не жгите, я не хочу умирать так страшно, господин мой, я… – она судорожно вздохнула, – я от вас беременна… Во мне ваше дитя… Ваш ребенок. Не убивайте меня.
Он крепко сжал ее запястья, оттолкнул ее от себя.
– Да? – чувствуя, как в нем закипает бешенство, но все еще сдерживаясь, спросил он. – Ты беременна? А знаешь, у нее тоже мог быть ребенок. У нее. Мы могли быть с ней счастливы. Очень счастливы. Знаешь, она сказала мне о ребенке в тот самый вечер, когда ее отравили… Ее ребенка убил твой отец. Как и всех других, которых она могла бы зачать от меня. Теперь она бесплодна. И я вместе с ней. А ты… – он с силой схватил ее за руки, понуждая встать, – я еще не знаю, от кого ты понесла и понесла ли вообще, – он презрительно посмотрел на ее живот, – и потом, милая, не с твоими чреслами рожать. У тебя получится выродок со сдавленной головой. Так что ни от нее, ни от меня пощады тебе не ждать, – он безжалостно вглядывался в ее остановившиеся глаза, а потом медленно разжал свои затянутые в замшу цепкие руки, молча глядя сверху вниз, как Лээлин грузно осела на пол и спрятала лицо в колени…
– Знаешь, я забыл тебе сказать. Лээлин… Словом, она была брюхата.
– Да? Ты, ей-Богу, зря не сказал мне раньше, Гиршли.
– Ты пощадила бы ее?
– Да. И в другой раз говори мне такие вещи. Не путай свои счеты с моими, пожалуйста.
– Другого раза, надеюсь, не будет. Остался только их родитель, у нас к нему, во-первых, счеты одинаковые, во-вторых, он не забеременеет.
– Как и я.
Они снова помолчали, слушая, как затихает во дворе брань усталых ландскнехтов. Воистину достойное звуковое сопровождение королевской трапезе. «Надо бы перенести казармы на Дворянский Берег. Там много места», – подумал Ниссагль и почему-то спросил:
– Тебя это печалит?
– Да, Гиршли! – Она в тоске зашвырнула бокал в угол. – Да, меня это печалит! Кто я? Я ущербное существо!
– Я тоже.
Беатрикс помолчала, потом надтреснутым голосом спросила:
– Да? Ну и что же в том радостного?
Глава двенадцатая
ЗАГОВОР
Осень прошла спокойно. Все нахлебались вдосталь страха и затаились по своим вотчинам. Кто совсем смирился, кто только начал о том подумывать, потому что ничего другого больше не оставалось. После казни детей Аргареда власть королевы утвердилась окончательно. Дороги мостили камнями разрушенных замков. По этим дорогам с удалыми песнями разъезжали сервайрские конники. Вилланы спешно, чтобы управиться к зиме, возводили себе новые амбары и хлевы, благо строительного материала было теперь много – куда ни глянь, повсюду на холмах опустевшие замки. От этого запустения тоскливо сосало под ложечкой, щемило сердце. Страшный черный пал на месте Леса Аргаред с одинокой полуобвалившейся от жара колонной башни Силы и закопченные руины Замка на другом берегу не мог скрыть даже обильный снегопад. Головешки упорно проступали на белизне черными пятнами. Место это старались даже вслух не поминать, объезжая за десять верст. Не все, конечно, были столь впечатлительны, потому что башни осыпались явно не от ветра – с них тащили серые камни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72