– Наденьте.
– Не подскажешь ли, где сейчас сидят пажи? Если помнишь, раньше…
– Помню. Как не помнить. Там и сидят, высокий магнат, в малой приемной. Только их теперь не учат. Это вы правильно решили – к ним. Вам прошение передать надо, так я понимаю? – Аргаред неопределенно кивнул. Ну, там сейчас много детей дворянских, у кого отцов-то порешили. Помогут.
Они миновали несколько полутемных дворов – Эгмундта везде узнавала стража и пропускала без разговоров, лишь посмеивалась над его спутником в светлой шубе – Аргареда приняли за проститутку, переодетую в мужское платье, и это получилось удачно.
– Вот тут заходите, с черного хода. Сейчас всякая шушера на поварне из котлов куски тягает, вас никто и не заметит. Помните, там, дальше, внутри-то как? Ничего не изменилось, только парчой все обили и шпалер с портретами понавесили. Да таких, что срам да и только.
Недослушав, Аргаред бесшумно, как призрак, проскользнул в полуоткрытую дверь. Разведя руки в стороны, он коснулся стен неосвещенного коридора и на секунду замешкался, восстанавливая в памяти все переходы и покои, ведущие в Малую Приемную, и прикидывая, где в этот час меньше бывает придворных бездельников. Столкнуться со слугами он не боялся.
К счастью, Цитадель была пронизана подсобными коридорами, как старая коряга – ходами, и он быстро вспомнил, что через двадцать шагов будет тройная вилка и надо взять самый левый проход, который всегда освещен редкие свечки мерцали в нишах между сдвоенными колоннами. Стало теплее, и, откинув капюшон, он неслышно двинулся вперед. Эгмундт сказал ему верно – слуг в этих скудно освещенных сводчатых коридорах не попадалось. Воздух здесь был застоявшимся, с неопределенным запахом, какой иногда бывает в больших палатах.
Кое-где в стенах виднелись низенькие, неизвестно для чего предназначенные дверцы, за ними слышались невнятные обрывки бесед, воркотня, звяканье или звон струнных инструментов – вероятно, там располагались какие-то покои.
Аргареду уже не требовалось напрягать память, он четко представлял себе план Цитадели и помнил, что коридор обходит вкруг всех покоев. Возле Малой, или Пажеской, приемной коридор становился выше и шире. Старая, лоснящаяся двустворчатая дверь вела в небольшой, облицованный резными камнями переход. Аргаред толкнул створки и в первый момент решил, что попал не туда – его обступила вишневая нагретая мгла. Потом он разглядел, что резной орнамент на стенах прикрыт шпалерами. В толстом розовом стекле шарэлитской светильни мигало копотное сонное пламя. Оглянувшись, он сбросил шубу за дверью, она здесь мешала, и остался в длинном облегающем платье с разрезами по бокам. Прислушался – за высокими резными дверями в пажескую было тихо.
Он слегка приоткрыл стрельчатую створку – в щель заскользил желтый свет. Ему теперь была видна приемная – новые ковры, сползшая со стола пестротканая скатерть, неудобные островерхие кресла без подушек и в них – клюющие носами маленькие светловолосые дети. Некоторые прикорнули, положив голову на руки, и жесткие от шитья рукава сползли с тонких запястий. Ему хотелось бы увидеть кого-то, кого он узнал бы, но все дети казались на одно лицо – усталые, удрученные маленькие заложники, которых принудили целовать руки и подол убийце их отцов. Наконец острым взглядом он узнал одного. Это был младшенький из известной ему семьи Чистых, полностью загубленной после осады Оссарга. Минутное усилие памяти вынесло на поверхность его имя – Рэнис. Открыв дверь чуть шире, Аргаред позвал громким шепотом:
– Рэнис, сын Орэ… Подойди сюда. Мальчик встрепенулся – из-за полуоткрытой двери смотрели на него смутно знакомые светлые глаза.
– Подойди, только тихо. – Кто-то зашевелился на стуле, и Рэнис поспешно шмыгнул в дверь, оказавшись лицом к лицу с невесть откуда тут взявшимся светлоглазым незнакомцем.
– Ты меня помнишь? – Руки незнакомца легли на плечи мальчика.
– Вы… магнат… Окер Аргаред, – узнал мальчик.
– Прекрасно. Это действительно я. Ты узнал меня так же хорошо, как я тебя. Скажи, сколько тебе лет, мой маленький брат?
– Двенадцать. Я должен был стать оруженосцем в этом году, если бы не проклятый Оссарг.
– Оссарг не проклятый, а славный и злосчастный. Помни об этом, когда вырастешь. Скажи, Рэнис, ты хочешь отомстить за своих? – Последовал молчаливый кивок. – Ты знаешь, кому надо мстить?
– Беатрикс.
– Хорошо. Я помогу тебе это сделать сейчас. Вот здесь, – Аргаред неуловимым движением извлек из-под широкого пояса белый кисетик с одинокой руной, – ее смерть. Это яд. Действие его ужасно, и спасения от него нет. Но ты должен всыпать лишь самую малость, чтобы королева сначала долго болела и лишь потом, к весне, умерла…
– Почему так долго? Почему?
– Чтобы никто не догадался, что ее опоили. И потому еще, что только к весне мы успеем собрать войска. Когда она умрет, ее приспешники испугаются и не смогут сопротивляться нам. Мы победим их малой кровью. Но это тайна. Ты все понял?
– Да.
– Мне придется дать тебе весь кисет. Я не могу отмерить ту малость, которая нужна для исполнения нашего замысла. Но при себе его не носи, спрячь. Во-первых, могут случайно найти, во-вторых, нехорошо носить при себе яд – он приваживает несчастье. Ты бросишь ей в вино, когда представится случай, только одну щепотку. Запомнил?
– Да, яснейший мой брат. – Нежное голубоглазое личико посерьезнело, маленькая рука в шелковой перчатке сжала белую замшу кисетика.
– Хорошо. – Окер поцеловал мальчика в лоб. – Прости, что прошу об этом, что бросаю тебя здесь, а сам бегу, но теперь у Этарет нет детей и взрослых. Теперь все воины, и каждый разит тем оружием, которое ему доступно и которое губит больше врагов. С этой минуты считай себя моим сыном, братом моих несчастных детей. – Он подтвердил свои слова еще одним поцелуем. – Я должен спешить, мне надо успеть, пока не закрыли ворота. От всей души надеюсь, что следующая наша встреча будет более открытой и радостной, какой и подобает быть встрече кровных родственников, свершивших великие дела. Ну, до иных дней!
Рэнис остался стоять, сжимая в руке кисетик, словно из какого-то сна упавший ему в ладонь. Мужественное лицо Аргареда стояло у него перед глазами. Наконец, вернувшись к действительности, он спрятал кисетик в жемчужную поясную сумочку и вернулся в пажескую. Мысли его были только об одном – скорей осуществить то, для чего вручена ему меченная одинокой руной смерть.
– Эй, бездельники! – В дверях появился Ансо, единственный шут, которого Беатрикс жаловала. Он позволял себе весьма злые шутки, не разбирая, кто в фаворе, кто в опале, он в лицо звал королеву шлюхой и ненавидел весь мир. – Сироты окаянные! Ну-ка быстро в погреб за вином для ее величества!
Рэнис вскочил, едва веря ушам.
– О, хочешь выслужиться! Хвалю. Ну, турманом за бокалом красного – и в Залу Совета. А то у королевушки горло пересохло. С утра до вечера мелет языком, да все о пустяках. Лучше бы она говорила про отрубленные головы. В этой стране только они еще чего-то стоят. Все деньги, все замки родятся из отрубленных голов.
Рэнис кинулся в погреб – раза два по дороге он налетел на лакеев, оделявших его громкой бранью, но не посмевших тронуть. В погребе вечно хмельные виночерпии, в липких от пролитого «Омута» фартуках, долго возились, цедя алое фенэрсжое вино в большой хрустальный бокал. Путь обратно с бокалом на маленьком подносе показался Рэнису невероятно долгим.
Нырнув на миг в темный треугольный закуток за распахнутой дверной створкой, Рэнис оперся подносом о резной бордюр на стене, чтобы перевести дух и унять дрожь в коленях. Его час настал. Он разом вспомнил все, что за последний год на него обрушилось…
… Ворвавшиеся на рысях черные конники, лающая брань, уверенная походка, отсутствующее выражение на лице скрестившего на груди руки раба-дворецкого, спокойно впустившего их в дом, мелькающие в поисках драгоценностей и крамольных свитков руки в черных перчатках, лязг амуниции, топочущие крутобокие кони в кованых рогатых намордниках. И побелевшие пальцы старшей сестры, шестнадцатилетней, которая изо всех сил стискивала его запястья, а он вырывался, стараясь не смотреть ей в лицо, потому что у нее были пустые страшные глаза и дрожали губы, вырывался судорожно и безнадежно, сам не понимая, почему… Потом они оба притихли, прижавшись друг к другу, – вошел черный рейтар, а с ним некто толстопузый, пестрый, с развевающимися откидными рукавами, в черной высокой шляпе.
Черный рейтар снял с себя шлем и сунул его под левый локоть, оставшись в суконном капюшоне.
– Я говорил вам, господин Цабес, что в этом доме будет девчонка. Смотрите сами. – Его каркающий голос разнесся под узорными сводами трапезной, со стен которой укоризненно глядели на незваных гостей оленьи головы.
– И посмотрим, и посмотрим. – Толстяк подкатился ближе, от него пахло чем-то сладким. Рэнис искоса взглянул на его лоснящееся лицо с черными точками возле носа и скользкими глазами под слипшейся подвитой челкой и с неприязненным любопытством стал рассматривать этого Цабеса уже с головы до ног: Цабес был узкоплечий толстяк, эти изъяны в его фигуре ловко скрадывал покрытый крупными вышивками атласный камзол.
– Хорошо, хорошо, хорошо. – Он ходил перед сестрой взад-вперед маленькими вкрадчивыми шажками, всплескивая пухлыми ладошками, да так, что из-под куньих манжет то и дело выезжали и проваливались обратно золотые браслеты со множеством пупырчатых мелких рубинов. – Подойдет, окинув взглядом сестру, сказал он рейтару. – Для хозяйки Годивы бледновата будет, а кому попроще – подойдет. Или в Сардан. Там всегда нарасхват. Найдем куда. На холодную рыбицу рыбаки сыщутся.
– А Године каких надо? Мы бы поискали… – заискивающим голосом осведомился рейтар.
– О, Годива! Годива! Никогда не знаешь, кого она выберет. Зато точно знаешь, кого она никогда не возьмет. Годива умеет делать дела! неопределенно отмахнулся господин Цабес и требовательно повторил: Ну-те-с, я беру девочку. Сделайте, что там надо.
– Что надо? Попечительскую подать да выкуп за попечительское свидетельство пожалуйте, и ступайте на все четыре стороны, господин Цабес! Будто в первый раз. Все, что надо, у меня с собой есть. Прямо тут сейчас и настрочим! – Рейтарский старшина раскрыл объемистую сумку со шнурком в горловине и извлек оттуда трехлапую яйцеобразную чернильницу с затычкой, пару перьев и свежий пергамент.
– Подержите-ка чернильницу, господин Цабес. Как вы там? Тимер Цабес, досто…
– Лехо, господин Алун. Как вы не запомните! Цабес – это только между нами – Тимер Лехо, досточтимый горожанин Калскуны… А почему в Калскуну девиц не возите? Тоже ведь будь здоров город.
– Там свои тонкости, господин Алун! Там правит Иоген Морн, магнат и князь, который с королевой не ссорился и не мирился – присягу принес, налоги дает сколько надо. Но поскольку он все-таки магнат, ему не может нравиться, что дворянские дочери…
– Понятно. Вам просто неохота быть первым, господин Цабес. Потому что если бы Иоген Морн позволил себе что-то в отношении вас, то зовись он хоть королем Калскуны, сделали бы козью морду как пить дать. Ладно, вот ваше попечительское свидетельство, теперь пожалуйте в казну и мне за услуги, как условились.
– Это вам-то за что? Сколько плачу, все не могу понять: за что? Ведь это ваша должность! Вам же государство платит!..
– Ой-ой, ну хоть в этот раз-то давайте обойдемся без крика! Каждый раз перед тем, как заплатить, вы кричите на всю округу, хотя все равно платите! Смотрите, я ведь могу и с другими договориться. Солдаты сейчас богатые, девушку у меня с руками оторвут, вдвое больше заплатят и еще спасибо скажут.
Толстяк глотнул воздуха, словно рыба, выброшенная на берег, и, не споря больше, полез в кошель, где у него позвякивало золото. Когда они покончили с расчетом, толстяк Цабес бочком двинулся к замершей в ужасе девушке.
– Ну, извольте, сударыня: вы в печальном положении, жить вам не на что, а сердце у меня доброе. Я теперь ваш опекун, потому как вы без средств. Так что пожалуйте за мной.
– Я вас не знаю, – прошептала она угасшим голосом, – и с вами не пойду.
– Иди-иди, не корячься, – грубовато встрял рейтар, – господин Цабес тебя к ремеслу пристроит. Община у него. Для бедных благородных девиц.
– Да и ремесло-то какое?.. Больше в окошко благородным кавалерам улыбаться, – захихикал Цабес, – Не бойтесь, сударыня, верьте простым людям – они худого не пожелают, они сами подневольные, за грош ломаются. Это от вельмож высоких вся крамола идет. А брата вашего – он ведь братец ваш, для сынка-то больно взросленький, я смотрю, – братца вашего господин Алун обещал в пажи отдать. Братец навещать вас будет. Ну же, не трусьте, жизнь, она такая – только умей вертеться!
Девушка, словно заколдованная вкрадчивым воркованием Цабеса, отпустила от себя Рэниса, – теперь уж он, беду почуяв, сам не хотел, чтобы сестра его отпускала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72