Она неуверенно приблизилась к Цабесу.
– Ну а ты со мной, – рявкнул рейтар, схватив за шиворот отшатнувшегося Рэниса. – Куда бежишь, дурачок? У пажей под королевским подолом жизнь сытная!..
… У пажей под королевским подолом жизнь была сытная. Но не у всех. Всего их было две дюжины – и наглые откормленные отродья повешенных вилланов-бунтовщиков ненавидели молчаливых и печальных детей обезглавленных и запытанных до смерти дворян-Этарет. Дрались с ними, набрасываясь всей ватагой на одного, били до крови, измывались над ними, насколько выдумки хватало, во время еды рвали из рук лучшие куски, обжираясь порой до рвоты, лишь бы не досталось сопернику. Об этикете вилланские дети знали лишь самую малость, слепо подражая поведению взрослых вельмож и перенимая у них наихудшее. Рэнису случалось падать вниз головой с лестниц и лежать без сознания под ногами пробегающих челядинцев, оставаться голодным после обедов, плакать от боли после побоев…
… Рэнис вытащил кисетик, растянул чуть-чуть, начал было уже постукивать пальцем, чтобы аккуратно всыпать в бокал крупинки яда, и вдруг замер, пораженный странной догадкой: Беатрикс-то ведь почти неуязвима!
«Заклятия на нее не действуют, хоть голос сорви. В Драконьей Борозде она всего лишь два ребра сломала! Отраву Этери от нее вовсе отвело на Эккегарда – мать рассказывала. Что же делать? Аргаред ошибся?.. Нет, не мог он ошибиться… Или все-таки ошибся? Делать-то что сейчас? Всыпать побольше? Полкисета? Или лучше весь? Нет, половину. В крайнем случае можно еще насыпать, если, конечно, случай подвернется… Но подвернется ли?.. – Сердце билось учащенно. – Сила великая, благодарю тебя, что ты послала мне эту мысль!..»
Выйдя в увешанный розовыми светильнями переход, Рэнис украдкой глянул через хрустальные окна в золоченых боках кубка – никакой мути не осталось. Яд растворился, словно его и не было. Возникло искушение попробовать на язык – не поменялся ли обычный вкус вина, сладко обволакивающего небо и усмиряющего язык. Рэнис едва преодолел искушение.
Черная, узкая, точно крышка домовины, дверь в Залу Совета мерцала накладным, кованным из чистого золота узором. Возле двери замерли гвардейцы в золоченых шлемах с секирами. При появлении Рэниса с рубиновым кубком один из них отворил тяжелую створку. Изнутри вход еще закрывала толстая белая занавесь с кистями и златоткаными гербами. Паж проскользнул в щель, золоченая мишура царапнула его по горячей щеке. Он вдруг ощутил, как горит его лицо и противно щекочут по влажному лбу и шее завитые концами внутрь и обсыпанные золотой пудрой волосы.
На длинном столе пылали жирандоли. В дальнем конце залы ярилось пламя огромного камина. Упланды заседающих за столом вельмож блистали золотом. Он нашел взглядом королеву.
Медленно, церемонным шагом, на вытянутых руках Рэнис поднес вино, опустился на одно колено. Беатрикс засмеялась, склонив к нему разгоряченное румяное лицо.
– Ну вот уж ни к чему заставлять меня нагибаться! – подхватила бокал. Блеснули ее расчесанные на прямой пробор холеные локоны. Рэнис смотрел не отрываясь, как она подносит бокал к жадно раскрытым губам…
О счастье! Королева выпила яд! Словно увязая в теплом пространстве внезапно расширившейся залы, паж заторопился к двери.
Вино скользнуло в горло, унося из-под языка накипевшую от долгих разговоров пену. Глоток был не маленький, и Беатрикс поставила бокал на стол, чтобы перевести дух.
… В желудке внезапно возникла какая-то чуждая тяжесть – и Беатрикс подумала, что не стоило пить натощак. Потом внутри что-то перевернулось, сжалось, сызнова, как пружина, разжалось… А потом пронзительная боль скрутила кишечник в склизкий пульсирующий ком… Минуту она сидела согнувшись, немо расширив испуганные глаза, полуоткрыв рот, а потом с пронзительным криком рухнула на пол и начала биться в судорогах…
– Недомерок, раззява, сморчок! Паршивый ублюдок! – Раин одной рукой поднял Ниссагля с пола, наградил двумя крепкими пощечинами и отшвырнул от себя. Пошатываясь на подгибающихся ногах, тот с ненавистью посмотрел на Раина, пробормотав при этом нечто вроде «спасибо»… Перед его глазами все еще белело искаженное мукой лицо Беатрикс, его ладонь еще ощущала тяжесть ее запрокинутой головы. Минуту назад он стискивал рубчатую ручку серебряного кувшина, из которого пытался напоить ее молоком, но белые капли стекали по подбородку, она не хотела или не могла разжать губы. А он все лил и лил, пока у него не вырвали кувшин, пока его не оттеснили вызванные Райном стражники.
– Очухался, бездельник? Займись своим прямым делом! – наседал на него Раин.
Красный, растрепанный Абель Ган тщетно пытался поправить трясущимися руками свою разорванную шелковую столу – золотые застежки откололись или висели на одной нитке – это он бросился за убегающим мальчишкой, повалил его на пол и сам свалился на него, придавив к пыльному ковру. Ган был изнежен, у него едва хватило сил удержать убийцу, пока не подскочили стражники и не заломили пажу руки с такой зверской силой, что тот вскрикнул и пригнулся к полу, хватая воздух побелевшими губами.
Ниссагль совсем опомнился. В глазах его горела лютая ненависть. Потом он вдруг шагнул к Раину, вырвал из-за пояса плеть и наотмашь стегнул камергера по лицу.
– Ты, жеребец! Не распускай рук и языка, а то мерином сделаю! А теперь все отсюда убирайтесь, все! – вдруг заорал он в полный голос. Пошли все вон! – На губах у него уже пузырилась пена, плеть свистнула в воздухе. – Прочь, в свои норы! Вон! Вон! А вы с этим выродком за мной в Сервайр! – развернулся он к стражникам. – Вельт, вели утроить караулы по городу и здесь – чтобы вошь не проползла!
Метель уже вовсю неслась над синеющими заснеженными крышами, ее полотнища застилали мутный свет окошек. Срывалось пламя с факелов на пустых перекрестках, где-то уже погромыхивали колотушки дозоров. Рослый жеребец нес Аргареда к городским воротам. Сейчас след его утерян, и никто не заподозрит, что он был здесь эти несколько часов. Путь его лежал в Ринген, где много крепких и послушных золоту парней, которым давно не терпится взяться за меч – и не важно, на чьей стороне. Когда королева умрет, он во главе этого войска подступит к границам зажравшегося Эманда – начнется сущая потеха: одни людишки будут за жалованье истреблять других, а те, другие, радостно расстанутся со своим набитым в горшки золотом, лишь бы только уцелеть. А пока здесь у него останутся глаза и уши, от которых не укроется ни одно движение, ни одно неосторожно брошенное слово… И когда настанет час…
Перед ним из сумерек выросли сдвоенные башни высоких посольских ворот. Решетка еще поднята. За воротами мечется белесая пелена. Лучники и алебардщики попрятались в караульные будки. Никто его не задержал, но Аргаред на всякий случай подхлестнул коня, чтобы побыстрее отъехать от Цитадели и не чувствовать больше затылком дыхание опасности.
Сейчас он старался ни о чем не думать – даже о детях. Не думать о том, чего пока не в силах сделать.
И все же вспоминались, не могли забыться опустевшие замки на холмах и крутых берегах рек. Они отстроятся заново. А деревни, урочища холопов-доносителей, исчезнут с лица земли, оставив по себе лишь золото в горшках, золото, которым Кровавая Беатрикс платила за подлость и трусость.
Глава седьмая
ГНЕВ ГОСПОДЕНЬ
Утром по розовым от солнца сугробам разъезжали, рыхля снег и позвякивая железом, окутанные паром сервайрские и окружные рейтары. Мороз крепчал. Ноздри лошадей и воротники возле подбородков одел колкий иней, носы алели. Конники щурились, разглядывая редких прохожих, вертели головами в нахлобученных шапках – плотно засупоненные оплечья мешали двигаться.
Народу на улицах прибывало. Горожане с опаской косились на молчаливых верховых. Что-то произошло в Цитадели. Что-то нехорошее, иначе не звенели бы все улицы от сбруи и не мелькали бы повсюду взятые на локоть черно-алые щиты с песьей головой – гербом Тайной Канцелярии. На улицах перешептывались. Рынок уже гудел, густо валил пар из раскрытых ртов и возбужденно сопящих носов. На удивление, в этот раз никто ничего не знал, и даже самые отъявленные городские сплетники недоуменно округляли глаза. Оставалось только пялиться на белые башни Цитадели, на черный, вмерзший во льды Сервайр, где все окна, горевшие ночью, теперь мрачно чернели. И еще одно удивляло и тревожило: давно должны были открыть в Цитадели ворота – и не открывали.
Лишь к полудню дрогнул подъемный мост, заскрежетали герсы, и в подворотне закачались силуэты всадников. Выехал Радамор, глашатай, с ним четверо офицеров в доспехах и суконных кот д'арм с фестонами. У входа на мост скопилось, переминаясь с ноги на ногу и ежась, уже довольно много народа. Глашатай набрал воздуху в легкие и обратился к толпе:
– Слушайте, внимайте, честные горожане Хаара, слушайте злую весть! Великое несчастье на устах моих! Королева Беатрикс, Божьей милостью владычица наша, опоена ядом по злому умыслу Окера Аргареда!
Над замершей толпой сквозило в облаках голубое небо. Голос глашатая наполнял сердца тревогой и гневом.
– Будучи злокозненно опоена, ныне владычица наша при смерти, и только в руках Божьих спасение ее. Молитесь же за спасение нашей королевы Господу Вседержителю. – Он кольнул лошадь шпорами сквозь прорези в попоне и въехал в раздавшуюся перед ним толпу, неся на городские стогны свою весть. Помедлив, горожане двинулись вслед, колотя в закрытые ставни, врываясь в тихие церкви, гремя набатом с колоколен, долбя молоточками в двери и вопя исступленно о том, что королева отравлена.
Весть летела пожаром, не держась долго под одной крышей, поражая умы, заставляя рты изрыгать потоки проклятий. Не прошло и двух часов, как всюду стало черно от высыпавшего на улицы народа, который метался от одного уличного оратора к другому. Из раскрытых, уставленных свечами церквей неслись молитвенные хоры, с колоколен ошалело трезвонили колокола, которые раскачивали вдесятером. Все вели себя так, словно небо упало на землю, словно золото стало грязью или Бог оказался дьяволом. Страх и ярость овладели людьми, все сбились гуртом и каждый старался перекричать другого.
Отравлена, отравлена, отравлена! Эту весть носило по Хаару, она перемахнула через стены в трущобы Нового Города, вызвав даже там глухое ворчание. Мир кренился, все шаталось, земля уходила из-под ног, город валился в снежную бездну.
При смерти! Королева при смерти!
Что же теперь будет? Сердца дрожали, кулаки сжимались, глотки вопили, как будто воплем и бешеной бранью можно было что-то поправить или хотя бы ослабить ощущуние неминуемой беды.
Уже начали зажигать первые факелы. На щитах и латах стражников плясали беспокойные алые отблески. Смеркалось. Напряженное ожидание сделалось невыносимым. Приспущенные штандарты мертво повисли на граненых шпилях Цитадели.
Каркающее «ха-ха!» раздалось вдруг в этой тягостной тишине. На мосту в Сервайр, подбоченясь, стоял замотанный в холстину босяк, и от него так воняло навозом, словно он специально в нем валялся.
– Ха-ха! – повторил он, кривляясь. Кое-кто обернулся к нему. – Этарет травят королеву за то, что она травит Этарет! Все просто, как конская задница! А Ниссагль-то убил мальчишку за то, что тот поднес королеве яду, как будто мальчишка главный виновник! Мальчишке принесли маленький кисетик со снадобьем. Люди и Этарет вечно носят друг другу кисетики, чтобы травить друг друга. И вот мальчишка хрипит на соломе, у него все кости переломаны, и он никому не нужен, потому что Гирш сейчас ищет Окера Аргареда, а что с королевой, о том и вовсе неведомо. Не удивлюсь, если она умерла. – Оборванец явно не мог уследить за своими мыслями.
– А, Этарет?! Бей их! – Заревел какой-то, видать, еще со вчерашней ночи не протрезвевший лучник. – Бей белобрысых ублюдков! Всех убить!
– Верно говорит! – завелись с другого края, наполовину озоруя, наполовину всерьез. – На пал! Кончать их всех!
Толпа отозвалась утробным рычанием. На той стороне реки, на Дворянском Берегу, высились резные башни этаретских домов. Призывы к убийству слышались все чаще, все настойчивей, люди сбегались к пристаням.
Первое «убивайте Этарет!» еще только раздавалось за стенами Нового Города, заставляя шлюх прислушиваться, вскидывая подбородки, а в толпе на берегу уже замелькали поднятые над головами оглобли, клепки, разогнутые обручи от бочек, и с нарастающим бессловесным кличем все стали спрыгивать на лед.
Казалось, что Вагерналь потекла поперек, неся на взбурливших почерневших водах палки, молоты, топоры, дреколье, вывернутые из пирсов заостренные бревна и факелы.
«Смерть Этарет!» – плечом к плечу шли подмастерья и лучники, лавочники и ремесленники, бежали вприпрыжку, черпая башмаками снег и подхватив до колен юбки, их женщины с красными щеками и в сбившихся на затылок чепцах, каждый горячил себя криком, стараясь не отставать от других;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Ну а ты со мной, – рявкнул рейтар, схватив за шиворот отшатнувшегося Рэниса. – Куда бежишь, дурачок? У пажей под королевским подолом жизнь сытная!..
… У пажей под королевским подолом жизнь была сытная. Но не у всех. Всего их было две дюжины – и наглые откормленные отродья повешенных вилланов-бунтовщиков ненавидели молчаливых и печальных детей обезглавленных и запытанных до смерти дворян-Этарет. Дрались с ними, набрасываясь всей ватагой на одного, били до крови, измывались над ними, насколько выдумки хватало, во время еды рвали из рук лучшие куски, обжираясь порой до рвоты, лишь бы не досталось сопернику. Об этикете вилланские дети знали лишь самую малость, слепо подражая поведению взрослых вельмож и перенимая у них наихудшее. Рэнису случалось падать вниз головой с лестниц и лежать без сознания под ногами пробегающих челядинцев, оставаться голодным после обедов, плакать от боли после побоев…
… Рэнис вытащил кисетик, растянул чуть-чуть, начал было уже постукивать пальцем, чтобы аккуратно всыпать в бокал крупинки яда, и вдруг замер, пораженный странной догадкой: Беатрикс-то ведь почти неуязвима!
«Заклятия на нее не действуют, хоть голос сорви. В Драконьей Борозде она всего лишь два ребра сломала! Отраву Этери от нее вовсе отвело на Эккегарда – мать рассказывала. Что же делать? Аргаред ошибся?.. Нет, не мог он ошибиться… Или все-таки ошибся? Делать-то что сейчас? Всыпать побольше? Полкисета? Или лучше весь? Нет, половину. В крайнем случае можно еще насыпать, если, конечно, случай подвернется… Но подвернется ли?.. – Сердце билось учащенно. – Сила великая, благодарю тебя, что ты послала мне эту мысль!..»
Выйдя в увешанный розовыми светильнями переход, Рэнис украдкой глянул через хрустальные окна в золоченых боках кубка – никакой мути не осталось. Яд растворился, словно его и не было. Возникло искушение попробовать на язык – не поменялся ли обычный вкус вина, сладко обволакивающего небо и усмиряющего язык. Рэнис едва преодолел искушение.
Черная, узкая, точно крышка домовины, дверь в Залу Совета мерцала накладным, кованным из чистого золота узором. Возле двери замерли гвардейцы в золоченых шлемах с секирами. При появлении Рэниса с рубиновым кубком один из них отворил тяжелую створку. Изнутри вход еще закрывала толстая белая занавесь с кистями и златоткаными гербами. Паж проскользнул в щель, золоченая мишура царапнула его по горячей щеке. Он вдруг ощутил, как горит его лицо и противно щекочут по влажному лбу и шее завитые концами внутрь и обсыпанные золотой пудрой волосы.
На длинном столе пылали жирандоли. В дальнем конце залы ярилось пламя огромного камина. Упланды заседающих за столом вельмож блистали золотом. Он нашел взглядом королеву.
Медленно, церемонным шагом, на вытянутых руках Рэнис поднес вино, опустился на одно колено. Беатрикс засмеялась, склонив к нему разгоряченное румяное лицо.
– Ну вот уж ни к чему заставлять меня нагибаться! – подхватила бокал. Блеснули ее расчесанные на прямой пробор холеные локоны. Рэнис смотрел не отрываясь, как она подносит бокал к жадно раскрытым губам…
О счастье! Королева выпила яд! Словно увязая в теплом пространстве внезапно расширившейся залы, паж заторопился к двери.
Вино скользнуло в горло, унося из-под языка накипевшую от долгих разговоров пену. Глоток был не маленький, и Беатрикс поставила бокал на стол, чтобы перевести дух.
… В желудке внезапно возникла какая-то чуждая тяжесть – и Беатрикс подумала, что не стоило пить натощак. Потом внутри что-то перевернулось, сжалось, сызнова, как пружина, разжалось… А потом пронзительная боль скрутила кишечник в склизкий пульсирующий ком… Минуту она сидела согнувшись, немо расширив испуганные глаза, полуоткрыв рот, а потом с пронзительным криком рухнула на пол и начала биться в судорогах…
– Недомерок, раззява, сморчок! Паршивый ублюдок! – Раин одной рукой поднял Ниссагля с пола, наградил двумя крепкими пощечинами и отшвырнул от себя. Пошатываясь на подгибающихся ногах, тот с ненавистью посмотрел на Раина, пробормотав при этом нечто вроде «спасибо»… Перед его глазами все еще белело искаженное мукой лицо Беатрикс, его ладонь еще ощущала тяжесть ее запрокинутой головы. Минуту назад он стискивал рубчатую ручку серебряного кувшина, из которого пытался напоить ее молоком, но белые капли стекали по подбородку, она не хотела или не могла разжать губы. А он все лил и лил, пока у него не вырвали кувшин, пока его не оттеснили вызванные Райном стражники.
– Очухался, бездельник? Займись своим прямым делом! – наседал на него Раин.
Красный, растрепанный Абель Ган тщетно пытался поправить трясущимися руками свою разорванную шелковую столу – золотые застежки откололись или висели на одной нитке – это он бросился за убегающим мальчишкой, повалил его на пол и сам свалился на него, придавив к пыльному ковру. Ган был изнежен, у него едва хватило сил удержать убийцу, пока не подскочили стражники и не заломили пажу руки с такой зверской силой, что тот вскрикнул и пригнулся к полу, хватая воздух побелевшими губами.
Ниссагль совсем опомнился. В глазах его горела лютая ненависть. Потом он вдруг шагнул к Раину, вырвал из-за пояса плеть и наотмашь стегнул камергера по лицу.
– Ты, жеребец! Не распускай рук и языка, а то мерином сделаю! А теперь все отсюда убирайтесь, все! – вдруг заорал он в полный голос. Пошли все вон! – На губах у него уже пузырилась пена, плеть свистнула в воздухе. – Прочь, в свои норы! Вон! Вон! А вы с этим выродком за мной в Сервайр! – развернулся он к стражникам. – Вельт, вели утроить караулы по городу и здесь – чтобы вошь не проползла!
Метель уже вовсю неслась над синеющими заснеженными крышами, ее полотнища застилали мутный свет окошек. Срывалось пламя с факелов на пустых перекрестках, где-то уже погромыхивали колотушки дозоров. Рослый жеребец нес Аргареда к городским воротам. Сейчас след его утерян, и никто не заподозрит, что он был здесь эти несколько часов. Путь его лежал в Ринген, где много крепких и послушных золоту парней, которым давно не терпится взяться за меч – и не важно, на чьей стороне. Когда королева умрет, он во главе этого войска подступит к границам зажравшегося Эманда – начнется сущая потеха: одни людишки будут за жалованье истреблять других, а те, другие, радостно расстанутся со своим набитым в горшки золотом, лишь бы только уцелеть. А пока здесь у него останутся глаза и уши, от которых не укроется ни одно движение, ни одно неосторожно брошенное слово… И когда настанет час…
Перед ним из сумерек выросли сдвоенные башни высоких посольских ворот. Решетка еще поднята. За воротами мечется белесая пелена. Лучники и алебардщики попрятались в караульные будки. Никто его не задержал, но Аргаред на всякий случай подхлестнул коня, чтобы побыстрее отъехать от Цитадели и не чувствовать больше затылком дыхание опасности.
Сейчас он старался ни о чем не думать – даже о детях. Не думать о том, чего пока не в силах сделать.
И все же вспоминались, не могли забыться опустевшие замки на холмах и крутых берегах рек. Они отстроятся заново. А деревни, урочища холопов-доносителей, исчезнут с лица земли, оставив по себе лишь золото в горшках, золото, которым Кровавая Беатрикс платила за подлость и трусость.
Глава седьмая
ГНЕВ ГОСПОДЕНЬ
Утром по розовым от солнца сугробам разъезжали, рыхля снег и позвякивая железом, окутанные паром сервайрские и окружные рейтары. Мороз крепчал. Ноздри лошадей и воротники возле подбородков одел колкий иней, носы алели. Конники щурились, разглядывая редких прохожих, вертели головами в нахлобученных шапках – плотно засупоненные оплечья мешали двигаться.
Народу на улицах прибывало. Горожане с опаской косились на молчаливых верховых. Что-то произошло в Цитадели. Что-то нехорошее, иначе не звенели бы все улицы от сбруи и не мелькали бы повсюду взятые на локоть черно-алые щиты с песьей головой – гербом Тайной Канцелярии. На улицах перешептывались. Рынок уже гудел, густо валил пар из раскрытых ртов и возбужденно сопящих носов. На удивление, в этот раз никто ничего не знал, и даже самые отъявленные городские сплетники недоуменно округляли глаза. Оставалось только пялиться на белые башни Цитадели, на черный, вмерзший во льды Сервайр, где все окна, горевшие ночью, теперь мрачно чернели. И еще одно удивляло и тревожило: давно должны были открыть в Цитадели ворота – и не открывали.
Лишь к полудню дрогнул подъемный мост, заскрежетали герсы, и в подворотне закачались силуэты всадников. Выехал Радамор, глашатай, с ним четверо офицеров в доспехах и суконных кот д'арм с фестонами. У входа на мост скопилось, переминаясь с ноги на ногу и ежась, уже довольно много народа. Глашатай набрал воздуху в легкие и обратился к толпе:
– Слушайте, внимайте, честные горожане Хаара, слушайте злую весть! Великое несчастье на устах моих! Королева Беатрикс, Божьей милостью владычица наша, опоена ядом по злому умыслу Окера Аргареда!
Над замершей толпой сквозило в облаках голубое небо. Голос глашатая наполнял сердца тревогой и гневом.
– Будучи злокозненно опоена, ныне владычица наша при смерти, и только в руках Божьих спасение ее. Молитесь же за спасение нашей королевы Господу Вседержителю. – Он кольнул лошадь шпорами сквозь прорези в попоне и въехал в раздавшуюся перед ним толпу, неся на городские стогны свою весть. Помедлив, горожане двинулись вслед, колотя в закрытые ставни, врываясь в тихие церкви, гремя набатом с колоколен, долбя молоточками в двери и вопя исступленно о том, что королева отравлена.
Весть летела пожаром, не держась долго под одной крышей, поражая умы, заставляя рты изрыгать потоки проклятий. Не прошло и двух часов, как всюду стало черно от высыпавшего на улицы народа, который метался от одного уличного оратора к другому. Из раскрытых, уставленных свечами церквей неслись молитвенные хоры, с колоколен ошалело трезвонили колокола, которые раскачивали вдесятером. Все вели себя так, словно небо упало на землю, словно золото стало грязью или Бог оказался дьяволом. Страх и ярость овладели людьми, все сбились гуртом и каждый старался перекричать другого.
Отравлена, отравлена, отравлена! Эту весть носило по Хаару, она перемахнула через стены в трущобы Нового Города, вызвав даже там глухое ворчание. Мир кренился, все шаталось, земля уходила из-под ног, город валился в снежную бездну.
При смерти! Королева при смерти!
Что же теперь будет? Сердца дрожали, кулаки сжимались, глотки вопили, как будто воплем и бешеной бранью можно было что-то поправить или хотя бы ослабить ощущуние неминуемой беды.
Уже начали зажигать первые факелы. На щитах и латах стражников плясали беспокойные алые отблески. Смеркалось. Напряженное ожидание сделалось невыносимым. Приспущенные штандарты мертво повисли на граненых шпилях Цитадели.
Каркающее «ха-ха!» раздалось вдруг в этой тягостной тишине. На мосту в Сервайр, подбоченясь, стоял замотанный в холстину босяк, и от него так воняло навозом, словно он специально в нем валялся.
– Ха-ха! – повторил он, кривляясь. Кое-кто обернулся к нему. – Этарет травят королеву за то, что она травит Этарет! Все просто, как конская задница! А Ниссагль-то убил мальчишку за то, что тот поднес королеве яду, как будто мальчишка главный виновник! Мальчишке принесли маленький кисетик со снадобьем. Люди и Этарет вечно носят друг другу кисетики, чтобы травить друг друга. И вот мальчишка хрипит на соломе, у него все кости переломаны, и он никому не нужен, потому что Гирш сейчас ищет Окера Аргареда, а что с королевой, о том и вовсе неведомо. Не удивлюсь, если она умерла. – Оборванец явно не мог уследить за своими мыслями.
– А, Этарет?! Бей их! – Заревел какой-то, видать, еще со вчерашней ночи не протрезвевший лучник. – Бей белобрысых ублюдков! Всех убить!
– Верно говорит! – завелись с другого края, наполовину озоруя, наполовину всерьез. – На пал! Кончать их всех!
Толпа отозвалась утробным рычанием. На той стороне реки, на Дворянском Берегу, высились резные башни этаретских домов. Призывы к убийству слышались все чаще, все настойчивей, люди сбегались к пристаням.
Первое «убивайте Этарет!» еще только раздавалось за стенами Нового Города, заставляя шлюх прислушиваться, вскидывая подбородки, а в толпе на берегу уже замелькали поднятые над головами оглобли, клепки, разогнутые обручи от бочек, и с нарастающим бессловесным кличем все стали спрыгивать на лед.
Казалось, что Вагерналь потекла поперек, неся на взбурливших почерневших водах палки, молоты, топоры, дреколье, вывернутые из пирсов заостренные бревна и факелы.
«Смерть Этарет!» – плечом к плечу шли подмастерья и лучники, лавочники и ремесленники, бежали вприпрыжку, черпая башмаками снег и подхватив до колен юбки, их женщины с красными щеками и в сбившихся на затылок чепцах, каждый горячил себя криком, стараясь не отставать от других;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72