Драка за Оссарг обещала быть нешуточной. Ниссагль в тот день бездельничал, ходил меж палаток, косил глазами на высокие неподвижные облака. Потом приказал скучающим солдатам разложить по окрестным холмам жуткие дымные костры. Притихшая крепость оказалась обнесенной высоченными черными дымами, которые уходили прямо в небеса, и там, в неразличимой выси, сливались в пелену.
Лагерем овладела тупая немота, словно все чего-то ждали, а дымы неспешно поднимались к сереющим тучам. Никто не понимал, зачем это Ниссаглю понадобилось.
Но к вечеру с безветренных небес, как бы прогнувшихся от тяжести облаков, обрушился тяжелый теплый ливень, и в водяной клокочущей тьме отряды свирепо ринулись на стены.
Оказалось, что сил в Оссарге, откуда мятежники звали Чистых к восстанию, не так уж много. Пленных загнали в глубокие подвалы – никто не спасся из мокрой смоляной ночи. И Ниссагль рьяно взялся распутывать клубок заговора – он был перевозбужден и не знал, за какую нить ему хвататься. В Оссарге, далеко от Покоя Правды и умелых рук мастера Канца, ему было неудобно. Он хотел, чтобы приехала невесть куда отлучившаяся Беатрикс и внесла ясность, ибо в оссаргском деле принимал участие принц Эзель, а он, как ни крути, королевский деверь, да и многие другие из Высоких замарались, из тех, кто покуда с показным смирением прятал глаза и отсиживался по вотчинам.
Вечерело, на земли опускались сумерки, и светла была лишь новая мощеная дорога, подходившая не прямо к Оссаргу, а несколько его огибавшая. Она вела из Хаара на северо-восток, к приморским крепостям, построенным для защиты от какой-то древней напасти. Ныне они пустовали. Тот край, близкий к Этару, обезлюдел и стал страной хуторов и лесных аббатств.
– Кто-то едет. – Ниссагль уже пресытился зрелищем игры в «мясо» и устремил взгляд на дорогу. Его маленькие руки легли странно тяжко на щербатый каменный парапет. По белой дороге неслось темное пятно – кто-то галопом летел со стороны Хаара.
– На лошади сидят двое.
«Как, интересно, он видит в темноте?» Комеса что-то взволновало. Огромная чужая страна куталась в туманы под его ногами. Он стоял на башне покоренного замка, еще вчера принадлежавшего тем, что издревле считали себя тут хозяевами.
– Сойдем во двор. – Ниссагль оторвался от парапета. Спуск вниз темнел квадратом на светлой площадке.
– Надо бы придумать сюда корзину вроде подъемника. За веревку дернул – и вниз. А вверх холопы тянут. У меня голова кружится от этих винтовых лестничек. – Ниссагль ходко припустил вниз.
Ворота меж двумя сходящимися кверху гранеными контрфорсами были закрыты спущенной герсой, но мост, похожий на отпавшую челюсть, не подняли – вряд ли в свете последних событий кто-то стал бы отбивать крепость. На выступающих из стен привратной площадки консолях зажгли смоляные бочки.
Конник свернул с тракта и приближался – он был закутан до самых глаз, сзади к спине его, словно горб, прилепился кто-то маленький, скорченный.
– Кто едет? Назовись, – угрожающе раскатились под аркой слова стражника.
– Королева Беатрикс! – Она быстро, точно со злобой, обнажила светлую неприбранную голову.
– Здравия желаем, ваше величество! Па-ды-май гер-су! Салютуй!
Воздух задрожал от грохота и лязга. Пригнувшись, королева въехала в Оссарг, и Ниссагль первый кинулся подставить ей под пропыленный сапог сцепленные ладони. Она ступила на его руки всем весом, не щадя, и затем спрыгнула наземь. За ней безмолвно скатился с седла скорченный человечек.
– Чем мы обязаны столь нежданной радости вашего визита, владычица?
Глаза Беатрикс были угрюмы.
– Соскучилась, может, – сказала она сварливо, пряча губы в спущенный на шею кагуль, – свиту я в Хааре оставила. – Она повернулась и направилась в крепость.
– Ну, где вы тут устроились? – и позвала привезенного уродца:
– Ансо, за мной.
Гйрш шел с ней рука об руку, что-то объясняя, а Таббет отстал, внезапно поняв, что сказать ему особо нечего и что, видимо, случилось нечто, после чего еще долго нельзя будет говорить с ней по-человечески.
Верхние покои были полны вещами – к привычным обиходным прибавилась военная амуниция, по всем углам мерцало оружие, сваленные в кучу доспехи, пахло кожей, свечами, было холодно, потому что никто не следил за топкой каминов. Ворвавшаяся беда уничтожила неспешно протекавшую в этих стенах жизнь, но остатки ее таились по углам в виде резных низких лавок, треножников для свечей, подставки которых были инкрустированы перламутром. Со стен свисали серебристо-зеленые гобелены с изображениями рыцарских подвигов.
– Тут есть какое-нибудь женское платье?
– Сожалею, только этаретское.
– Не белое и не зеленое.
Королева склонилась над столом, близоруко вчитываясь в бумаги. Десятки имен, узкие столбцы спешно снятых показаний. У дверей грохнуло, и она, вскинувшись, схватилась за тесак возле пояса – но это сервайрские лучники приволокли по приказу Ниссагля громадные узлы с одеждой.
Одежда пахла болотом. В, основном – тонкая, льняная, с выпуклым причудливым шитьем, в которое были вплетены оберегающие руны. Попадались и тяжелые, как бы чешуйчатые платья с длинными однобокими подолами, которые полагалось драпировать. На лифах мутно отсвечивал жемчуг.
Беатрикс нашла бледно-шафранную тогу, украшенную тонко искрящимся золотым узором. Ее и надела, стоя босиком на шкуре медведя. Сверху набросила взятое у Гирша распашное одеяние на меху.
– Можно теперь войти? – Ниссагль с трудом удерживался в рамках дозволенного.
– Войди. Войди и расскажи мне, как дела.
– Дела недурны, ваше величество. Беатрикс уныло кружила по комнате.
– Что же у тебя здесь и прилечь негде? Я устала. Ты где ночуешь?
– Я вообще не сплю. Сейчас прикажу принести ложе.
– Они Бог весть сколько провозятся. Не надо. Устала от грохота. Рассказывай дальше.
– Итак, я считаю, что все идет хорошо. Мы взяли Оссарг быстро и без кровопролития. Захватили всех и ждем вашей воли.
– Так… А что это я слышала насчет туч и наколдованного дождя? Вы ведь ночью под дождем брали стены, хотя всякая порядочная война должна происходить днем и в хорошую погоду, как гласят рыцарские правила.
– Я счел возможным отступить от рыцарских правил, тем более что несколькими параграфами ниже в них предусматривается неисчислимое количество убитых и раненых воинов, а это никому не нужно. А дождь? Ну мало ли о чем болтают вилланы в корчмах. Это не колдовство. Дым утяжеляет тучи, вот они и проливаются. Для этого подбирают дрова самых обыкновенных деревьев, только в особом соотношении. Это какая-то природная закономерность, и мы используем ее, не совсем понимая действие. Когда-нибудь ученые это выяснят, если меньше будут ломать головы над тем, как из дерьма сделать золото.
– Ладно, мы отклонились.
– Да я, собственно, все рассказал. – Он упорно избегал ее титуловать, говоря почтительно, хотя и вольно.
– А что Комес Таббет, как он тебе?
– Вообще-то не совсем в моем вкусе, но к делу это не относится. Он выказал государственный ум. Ведь общепринято, что мир лучше, чем война. Так вот, он пытался кончить дело миром. Как он их увещевал! Говорил, что мир изменился и благородство ныне измеряется верностью государыне, что государство должно быть сильным, ибо соседи все в силе, и им нужно противопоставлять такую же силу, если не большую. Богом их стыдил, говорил, что, мол, если хотите сохранить ваши обычаи, государыня не будет вам помехой. Все разъяснил, как есть, и про войско, и почему вилланов освободили, и почему налоги такие. Очень умно говорил, очень понятно. Я даже пожалел, что они не сдались и его слова пропали втуне. Потому что сам дьявол его заслушался бы. Но они оказались упрямее дьявола, причем – никого из Высоких, Чистые только. Эти, впрочем, еще хуже. У них, кроме происхождения, вообще ничего за душой.
– Это хорошо, что они не сдались. – В этаретской одежде Беатрикс выглядела непривычно, в ней проявилось что-то хищное, какая-то непреклонная внутренняя жестокость, для которой не находилось больше никаких государственных пояснений. Губы ее подрагивали:
– Если бы они сдались, мне было бы сложнее предать их смерти, как я намереваюсь поступить.
– Всех казнить? Но это… сотни! – Ниссагль, словно в поддержку своих слов, скользнул глазами по бумагам.
– Не хочешь ли ты сказать, что подобрел? – Издевка, но с каким-то горестным смешком, прозвучала в ее голосе, и Гирш с ужасом понял, что издевается она не над ним, а над собой:
– Знаешь, как меня зовут в Святых землях? Кровавая Беатрикс. Так-то.
– Кто? Кто посмел? – Он оказался перед ней, вращая расширенными от негодования глазами.
– Кто? Эринто, конечно. Ты был прав тогда в постели. Не ему рассказывать мою историю. Нет. А еще говорил, что любит. Дурак.
– Боги-вседержители! Неужели на этой земле мы не можем прикончить полтысячи недоумков! – Ниссагль оскалился, тряся головой.
– Ты про кого это сказал «мы»? – спросила королева, а улыбка, недобрая улыбка уже змеилась в углах ее губ. – Мы… Хотя пусть будет так. Но какой дурак, какой он дурак… У меня даже нет на него зла… Так, докука какая-то. Наговорил мне глупостей, а потом по холмам бегал, меня искал. А я в кустах сидела. И смеялась. – По тому, как она произнесла «смеялась», он понял, что она, скорее, там плакала или исходила бессильной бранью, но только не смеялась, не улыбалась даже.
– Я ему отомщу. Погоди, разберусь с Оссаргом, я ему сыграю шутку.
– Да ну его. Я думаю, ему без нас достанется. Кто в меня влюбляется, добром не кончает.
– Я тоже люблю тебя.
– Я думаю, с тобой обойдется. У тебя любовь какая-то… другая. Ладно. Кстати, Гирш, со мной тут приехал один маленький, вместо шута. Его хотели повесить. За острый язык. Теперь хозяин висит вместо него. Так вот, он, наверное, забился куда-нибудь со страху. Позови стражников, пусть покличут этого бедолагу. Его Ансо зовут. Это потом, не сейчас, Гирш. – Видя, что Ниссагль готов вскочить, Беатрикс его удержала. Из камина вырвался язык пламени – видно, в трубу занесло ветер. «Моя принцесса…» – угасающим перезвоном пронеслось и затихло в голове.
ЧАСТЬ 2
ПРЕДАННЫЕ И ПРЕДАТЕЛИ

Глава первая
СИЛА СЛАБЫХ
По делу Оссарга казнили пятьсот или около того дворян, частью в их землях, частью в Хааре. Еще больше опустело замков, и уже не хватало придворных подлипал получать их в подарок – наделять стали по второму кругу.
Люди половчее обрастали шальными деньгами, брали подряды, мостили дороги, рыли штольни в горах на севере и на юге, одалживая для работ у Тайной Канцелярии осужденных на каторгу. Силу эту не берегли, на корм не тратились.
Люди поскромнее передохнули от податей и трудились в поте лица, пробавлялись мелкой торговлей, складывали в чулок серебро и золото и по вечерам вели возле ворот степенные беседы. А вот люди большие не знали, куда девать богатство, и стали отливать из этаретского серебра карнизы в приемных – но, поскольку в моде было золото, их золотили. Впрочем, самые ловкие с помощью шарэлитских посредников меняли серебро на золото и из того золота отливали оконные переплеты.
Высокие Этарет, тая непривычный им страх, не смыкали глаз. Могущество королевы росло, оно было необоримым и грозило даже не смертью неведомым и омерзительным перерождением Детей Силы в непонятно что. И тем было гаже, что все знали, как называется это «непонятно что», скрытое под именем безликого зла и другими именами. Все знали, со дня казни Этери им сотни раз успели это доказать.
***
Серые стены колодца уходили в пустое синее пространство. Звуки здесь замирали, едва зародившись. Воздух был безвкусен, свет бесцветен, лишь на самом верху медленно продвигался вдоль кромки солнечный луч.
Лээлин лежала навзничь, как распятая, и распахнутые ее глаза залила голубая слепота отраженных небес. Пересохший рот был полураскрыт, лицо как бы припорошила серая тень.
Сама Лээлин была очень-очень далеко от этой узкой башни-колодца посреди родового леса Аргаред. Она шла под лиловыми мятущимися небесами, близясь к Обители Бед. Вязкий фиолетовый туман стелился над землей. Обитель, казалось, сама надвигалась навстречу ребристыми гранями бревенчатых стен, челюстями частоколов и тынов, приземистыми черными башнями с узкими повисшими флагами. Она вспомнила о Мэарике, забыв, что мысль тут равнозначна зову, и тут же увидела его, бледного, укутанного в черный, не по росту большой плащ. Тяжелые, в серебре, ножны чуть приподымали полу над мерцающими тонкими шпорами.
И увидев, она поняла, что ее любовь к нему не угасла. Они двинулись вместе, соприкасаясь плечами, точно во сне. Разговор между ними шел мысленный и о многом сразу. Мэарик о бедах в Эманде знал смутно, но думы его были преисполнены печали. Есть ли в Обители Лихо, то, что приносит беду сразу всей земле, Мэарик не знал – он блуждал далеко отсюда и явился только на зов.
Черные створы разошлись и всосали странников внутрь через расщелину в мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72