Гленниан была там, где он ее оставил. Перепугана до смерти, и есть отчего. Глупая, безрассудная, упрямая дура!
— Ушли, — сказал ей Тредэйн.
— Знаю. Я слышала. Спасибо, — голос звучал ровно, но девушка была напряжена как струна и явно ожидала неприятного разговора.
И правильно делала.
— Тайные подстрекатели, — тихо сказал Тредэйн. Она кивнула.
— Звучит впечатляюще. Гораздо более звучно, чем краткое, заурядное: «Мухи».
— У-гу…
— Ты, стало быть, тоже «Муха»?
— На этот вопрос я ответить не могу.
— Ну еще бы. Страшные тайны, клятва на крови… Верность до могилы и все такое… Ничего, твое молчание достаточно красноречиво.
— Молчание — не доказательство.
— Хотелось бы знать, согласятся ли с тобой судьи Трибунала.
— А ты уверен, что можешь мне угрожать, Тредэйн ЛиМарчборг? О, простите, доктор Фламбеска!
— Втяни коготки. Я не угрожаю, я думаю, как помочь. Сегодня тебе повезло. В следующий раз между тобой и Солдатами Света может никого не оказаться. А может, я даром хлопочу, и ты стремишься к мученической смерти?
— Честно говоря, нет.
— Тогда чем, по-твоему, ты занимаешься?
— Надеюсь, что достойным делом.
— Пора бы расстаться с детскими банальностями!
— И это все, что я услышу? Мне жаль тебя! Что-то умерло в тебе или, может быть, спит.
— Что точно спит, так это твой рассудок. Хватит сантиментов и возвышенных фантазий. Это тебе не балаган с игрушечными ужасами. Ты влезла в опасное дело, Гленниан. И когда вас поймают — а поймают вас обязательно — смерть будет настоящей. Ты слишком молода, слишком талантлива и красива, чтобы напрасно отдавать свою жизнь.
— Напрасно? Как ты любишь это слово! Как часто его произносишь и как бездумно! Лично я еще не так отчаялась, не так разочаровалась в жизни и не настолько потеряла надежду, чтобы отрицать возможность изменить мир.
— Пусть его меняют другие. Желательно те, в чьем Распоряжении имеется армия. Вы с приятелями доиграетесь разве что до собственной гибели.
— Эти слова не стоят даже того, чтобы сердиться. Твоя снисходительность так же пуста, как ты сам. Неужели для тебя ничто в мире не стоит усилий и риска? Совсем ничего?
— Не в этом дело. Мы говорили о гибели, которая неизбежно ожидает Мух, и о том, что ты совершенно не дорожишь своей жизнью…
— Кто бы говорил, доктор, — усмехнулась Гленниан. — Может быть, ты дорожишь? Если откроется твое настоящее имя, ты мигом отправишься кормить блох в Сердце Света. Тебе в жизни не следовало показывать носа в Ли Фолезе, пусть даже нацепив на него темные очки! Но вот ты здесь. Прекрасно понимая, что идешь на огромный риск. И конечно, не без причины? Так в чем же она?
— Я, в отличие от тебя, почти не рискую.
— Это почему же?..
— За тринадцать лет забыто и мое лицо, и мое имя.
— Я не забыла!
— У тебя, как ты не раз напоминала, исключительная память.
— Найдутся и другие люди с хорошей памятью! Вернувшись сюда, ты сознательно рискуешь, следовательно, считаешь риск допустимым — для себя. Почему же ты отказываешь мне в таком праве?
— Ты еще сравниваешь? Я живу тихо, а ты просто нарываешься на неприятности. С каждым новым выпуском «Жу-жу» ты на шаг ближе к котлу.
— Кстати, насчет твоего докторского наряда, — продолжала Гленниан, словно не слыша возражений. — По всем отзывам, ты превосходный врач. Где это ты приобрел такое искусство? И где, между прочим, раздобыл средства на жизнь? Ты живешь в прекрасном доме, и стоит задуматься…
— …Стоит задуматься, как мы умудрились так надолго забыть о главном. Гленниан, ты должна покончить с этой нелепой историей с Мухами. Обещай мне.
— Кажется, с этой историей и так покончено. Сегодня Солдаты Света совершили налет на наш штаб. Это было ужасно… невообразимо. Сбежать удалось не многим. Меня кто-то схватил в темноте, и я отбивалась, потом он упал с лестницы, и мне удалось вырваться, но остальные… — ее голос дрогнул. — Схвачены или погибли. Организации конец.
Жаль, но зато ты уцелела. Вслух Тредэйн заметил просто:
— Мне очень жаль.
— Правда?
— Да. — Как ни странно, какая-то доля правды в этом была. — Они хорошо работали. Печальный конец. Но предсказуемый.
Гленниан молчала, и Тредэйн испытующе взглянул на нее. Девушка сидела, бесстрастно уставившись в огонь, но что-то в ее лице заставило Тредэйна переспросить:
— Ведь это конец , не так ли?
— Что ж еще, — огрызнулась она. Этот ответ его не удовлетворил.
— Надеюсь, ты не думаешь…
— Я сейчас слишком измучена, испугана и встревожена, чтобы думать. Солдаты, должно быть, уже ушли. Мне пора.
— Как ты доберешься до дома ЛиТарнгравов?
— Найму лодочника до моста Мраморных Цветов, а дальше пешком.
— Опасно. Хозяин этого дома разрешил мне пользоваться его экипажем. Домой ты поедешь в карете, а потом обещай мне, что отдохнешь.
— Обещаю.
— Хорошо. И еще обещай больше не ввязываться в подобные эскапады.
— Я обещаю не рисковать без необходимости.
— Не юли…
— А знаешь, я впервые слышу слово «эскапада». Конечно, оно встречается в книгах… ты так и не рассказал мне, где набрался такой учености. И зачем вернулся в Ли Фолез.
— Разве? — Она опасна, подумалось Тредэйну. И всегда была опасна. — В другой раз. Идем, я провожу тебя до кареты. Сюда.
Он провел ее через комнаты к выходу во двор, и, пока они шли, наконец решился задать вопрос, который давно уже мучал его:
— Гленниан. Из ваших Мух кто-нибудь знает твое настоящее имя?
— Только один человек. — хмуро ответила она. — И он никогда меня не предаст.
— Это не предательство, — терпеливо, но строго поправил верховный судья. — Вы просто отчасти исправите зло, причиненное вами человечеству. Вам дается возможность в какой-то мере расплатиться за прежние преступления.
— Сосчитай лучше собственные преступления, кровавый повар, — прошипел Местри Вуртц, прежде известный единомышленникам как Набат.
— Дерзость… непокорность… ложь… высокомерие… ненависть. Здесь, в Сердце Света, вы очиститесь от этих пороков, — посулил Гнас ЛиГарвол. — Рано или поздно вы вновь обретете нравственную чистоту. — Он задумчиво посмотрел на собеседника.
Голый, тощий Вуртц стоял, распятый железными кольцами на загородке из неструганных досок. В подземелье было сыро, и его костлявое тело дрожало не только от страха и боли, но и от холода. Но губы преступника были надменно сжаты, а глаза тверды как камень. Что ж, этому человеку еще многому предстоит научиться.
— Назовите имена ваших сообщников, — наставительно произнес ЛиГарвол. — Назовите хотя бы одно имя. Шепните его мне одному. Дайте мне знак, что ваше истинное «я» стремится к спасению.
— Я не знаю имен, — повторил Вуртц, глядя прямо перед собой. — Мы знали друг друга только под вымышленными именами.
— Однако главарь, архимятежник, должен был, конечно, знать и настоящие.
— Это вам не поможет. Он мертв. Ваши прислужники застрелили его.
— Ложь, столь же презренная, сколь и тщетная. Со временем вы поймете, что меня обмануть невозможно. Вы — глава организации Мух. Честь требует, чтобы вы признали это обстоятельство, затрагивающее одного лишь вас.
— Это ложь.
— На вас указал один из ваших коллег.
— Это тоже ложь, ты, белое дерьмо, так что ползи обратно в свой нужник!
— Вы невежливы, Вуртц.
Набат ответил ему выразительной руганью.
— Вы все упорствуете… Однако вы получите должный урок, который направит вас к свету.
Судья щелкнул пальцами.
Безликая фигура, склонившаяся над раскаленной жаровней, тут же протянула затянутую в перчатку руку, чтобы извлечь из углей длинную стальную спицу. Заостренный ее конец тускло светился красным. Подняв с пола тяжелый молоток, подручный ЛиГарвола приблизился к неподвижному пленнику.
Презрительная усмешка искривила губы Вуртца.
Приставив конец спицы к предплечью пленника, палач легкими ударами молотка медленно вгонял раскаленную спицу. Пройдя сквозь мышцы и жилы, острие глубоко ушло в доску. Кровь вокруг раны мгновенно запеклась.
Вуртц со свистом втянул в себя воздух, но не издал больше ни звука. Его лицо превратилось в маску боли. С трудом открыв глаза, он невольно скосил их к торчащей из руки спице. Уже четвертая за четверть часа. Точно такие же торчали из другой руки и в икрах ног.
Местри Вуртц встретился взглядом со светлыми глазами верховного судьи. Растянув губы в пародий на улыбку, он процедил:
— Придется вам еще постараться.
— Постараемся, — верховный судья поднял руку, и палач принялся вбивать следующую раскаленную спицу в плечо пленника.
— Имена, — потребовал ЛиГарвол. — Назовите всего одно, покажите себя достойным помощи, и вы вернетесь в свою камеру.
Набат снова выругался.
Рука судьи едва заметно шевельнулась, однако палач не пропустил знака. Следующая спица под мощным ударом молотка вонзилась прямо в колено, расколов коленную чашечку.
Крик смертельной агонии разбил холодную тишину камеры, сырые стены которой слышали и заглушали сотни таких криков. Голова Вуртца моталась из стороны в сторону.
Наконец судорожные корчи отступили, и пленник обвис, насколько позволял железный ошейник.
— Ваша неразумность огорчает меня, — упрекнул пленника верховный судья. — Я пытаюсь помочь вам, но ваше упрямство сводит на нет все мои усилия.
Пленник ответил невнятным проклятием.
— Однако пока что я не оставляю надежды. Автонн еще может смягчить ваше сердце. Попробуем еще раз. Поговорим о Зимнем Восхвалении, столь точно описанном в одном из ваших памфлетов. Кто-то из гостей или слуг предоставил вам сведения. Это известно.
— Болваны, ничего вам не известно, — пробормотал, не открывая глаз, Набат. — Ее там даже не было.
— Ее? — верховный судья кивнул. — Вот как. Она, я полагаю, расспросила кого-то из приглашенных?
Пленник молчал. Его дыхание стало хриплым. Вторая спица, пробившая правое колено, вызвала только слабый стон, за которым последовал глубокий обморок.
— Оживите его, — приказал ЛиГарвол.
Все усилия подручных не дали ни малейшего эффекта.
— С ним покончено, — наконец признался один из них.
— Вы повредили жизненно важные органы?
— Нет, верховный судья. Просто он старый был и тощий. Сердце отказало. Такое случается.
Случается, и нередко. Верховному судье это было прекрасно известно.
— Неудачно, — заметил он. — И все же, волей Автонна, он умер не напрасно.
Слова верховного судьи подтвердились несколько часов спустя, когда поступил рапорт от сержанта Отборного полка Решбека. В ночь ареста Мух стрелианский доктор Фламбеска в необычно поздний час принимал у себя взволнованную молодую посетительницу, в которой узнали Гленниан ЛиТарнграв.
В то утро, когда почтенный Дремпи Квисельд наконец предстал перед судом, в теплом воздухе чувствовалось дыхание лета. Заседания Белого Трибунала проходили при закрытых дверях в любое время года, но никакие двери не были препятствием для колдовского зрения Тредэйна ЛиМарчборга. Он следил за ходом заседания из пустынного кабинета при помощи устройства, напоминающего то, которое он подарил почтенному Квисельду. Только это передавало еще и звук. Доктор Фламбеска освободил от приема целый день, но это оказалось излишним — все было кончено в несколько минут. В самом деле, признание давно подписано, и если только обвиняемый в последнюю минуту не откажется от своих показаний, говорить было особенно не о чем.
Квисельд явно не собирался вступать в безнадежную борьбу. Бледный, но собранный, он молча выслушал весь список обвинений, всего раз подняв глаза от пола — когда в однообразной скороговорке секретаря суда проскользнуло: «Признался в низком предательстве». По окончании чтения слово было предоставлено подсудимому.
Квисельд встал.
— Я виновен, — твердо заявил он и снова сел.
Приговор был объявлен незамедлительно. Заключенный не прибег к праву просить о помиловании, и верховный судья Гнас ЛиГарвол хладнокровно приговорил его к Очищению. Квисельда вывели из зала суда, и Белый Трибунал перешел к следующему делу.
Вот и все. Тредэйн отложил шар. Справедливость восторжествовала, но почему-то это зрелище доставило ему мало радости. Вкус победы оказался не так уж и сладок. Быть может, причиной тому была безликая, почти механическая процедура суда, или поведение обреченного — его безнадежная, но сдержанная покорность судьбе, которая вызывала не торжество, а жалость. Как бы то ни было, гибель Квисельда доставила ему не больше радости, чем мрачная кончина Эстины ЛиХофбрунн. Хотя сравнение неудачно. В отличие от Эстины, Квисельд еще способен все осознать, и, конечно, осознание придет к нему с приближением дня казни, когда приговоренный полностью поймет, что его ожидает. И тогда, наконец, Тредэйн ЛиМарчборг будет воистину удовлетворен. А пока хватит с него и холодного покоя.
Было еще утро. Впереди ждал долгий день, пустой и безликий. Напрасно он отменил прием — пациенты доктора Фламбески заполнили бы собой пустоту, отогнали бы неприятные, неуютные мысли, и в первую очередь — видение ожидавших его после смерти мук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— Ушли, — сказал ей Тредэйн.
— Знаю. Я слышала. Спасибо, — голос звучал ровно, но девушка была напряжена как струна и явно ожидала неприятного разговора.
И правильно делала.
— Тайные подстрекатели, — тихо сказал Тредэйн. Она кивнула.
— Звучит впечатляюще. Гораздо более звучно, чем краткое, заурядное: «Мухи».
— У-гу…
— Ты, стало быть, тоже «Муха»?
— На этот вопрос я ответить не могу.
— Ну еще бы. Страшные тайны, клятва на крови… Верность до могилы и все такое… Ничего, твое молчание достаточно красноречиво.
— Молчание — не доказательство.
— Хотелось бы знать, согласятся ли с тобой судьи Трибунала.
— А ты уверен, что можешь мне угрожать, Тредэйн ЛиМарчборг? О, простите, доктор Фламбеска!
— Втяни коготки. Я не угрожаю, я думаю, как помочь. Сегодня тебе повезло. В следующий раз между тобой и Солдатами Света может никого не оказаться. А может, я даром хлопочу, и ты стремишься к мученической смерти?
— Честно говоря, нет.
— Тогда чем, по-твоему, ты занимаешься?
— Надеюсь, что достойным делом.
— Пора бы расстаться с детскими банальностями!
— И это все, что я услышу? Мне жаль тебя! Что-то умерло в тебе или, может быть, спит.
— Что точно спит, так это твой рассудок. Хватит сантиментов и возвышенных фантазий. Это тебе не балаган с игрушечными ужасами. Ты влезла в опасное дело, Гленниан. И когда вас поймают — а поймают вас обязательно — смерть будет настоящей. Ты слишком молода, слишком талантлива и красива, чтобы напрасно отдавать свою жизнь.
— Напрасно? Как ты любишь это слово! Как часто его произносишь и как бездумно! Лично я еще не так отчаялась, не так разочаровалась в жизни и не настолько потеряла надежду, чтобы отрицать возможность изменить мир.
— Пусть его меняют другие. Желательно те, в чьем Распоряжении имеется армия. Вы с приятелями доиграетесь разве что до собственной гибели.
— Эти слова не стоят даже того, чтобы сердиться. Твоя снисходительность так же пуста, как ты сам. Неужели для тебя ничто в мире не стоит усилий и риска? Совсем ничего?
— Не в этом дело. Мы говорили о гибели, которая неизбежно ожидает Мух, и о том, что ты совершенно не дорожишь своей жизнью…
— Кто бы говорил, доктор, — усмехнулась Гленниан. — Может быть, ты дорожишь? Если откроется твое настоящее имя, ты мигом отправишься кормить блох в Сердце Света. Тебе в жизни не следовало показывать носа в Ли Фолезе, пусть даже нацепив на него темные очки! Но вот ты здесь. Прекрасно понимая, что идешь на огромный риск. И конечно, не без причины? Так в чем же она?
— Я, в отличие от тебя, почти не рискую.
— Это почему же?..
— За тринадцать лет забыто и мое лицо, и мое имя.
— Я не забыла!
— У тебя, как ты не раз напоминала, исключительная память.
— Найдутся и другие люди с хорошей памятью! Вернувшись сюда, ты сознательно рискуешь, следовательно, считаешь риск допустимым — для себя. Почему же ты отказываешь мне в таком праве?
— Ты еще сравниваешь? Я живу тихо, а ты просто нарываешься на неприятности. С каждым новым выпуском «Жу-жу» ты на шаг ближе к котлу.
— Кстати, насчет твоего докторского наряда, — продолжала Гленниан, словно не слыша возражений. — По всем отзывам, ты превосходный врач. Где это ты приобрел такое искусство? И где, между прочим, раздобыл средства на жизнь? Ты живешь в прекрасном доме, и стоит задуматься…
— …Стоит задуматься, как мы умудрились так надолго забыть о главном. Гленниан, ты должна покончить с этой нелепой историей с Мухами. Обещай мне.
— Кажется, с этой историей и так покончено. Сегодня Солдаты Света совершили налет на наш штаб. Это было ужасно… невообразимо. Сбежать удалось не многим. Меня кто-то схватил в темноте, и я отбивалась, потом он упал с лестницы, и мне удалось вырваться, но остальные… — ее голос дрогнул. — Схвачены или погибли. Организации конец.
Жаль, но зато ты уцелела. Вслух Тредэйн заметил просто:
— Мне очень жаль.
— Правда?
— Да. — Как ни странно, какая-то доля правды в этом была. — Они хорошо работали. Печальный конец. Но предсказуемый.
Гленниан молчала, и Тредэйн испытующе взглянул на нее. Девушка сидела, бесстрастно уставившись в огонь, но что-то в ее лице заставило Тредэйна переспросить:
— Ведь это конец , не так ли?
— Что ж еще, — огрызнулась она. Этот ответ его не удовлетворил.
— Надеюсь, ты не думаешь…
— Я сейчас слишком измучена, испугана и встревожена, чтобы думать. Солдаты, должно быть, уже ушли. Мне пора.
— Как ты доберешься до дома ЛиТарнгравов?
— Найму лодочника до моста Мраморных Цветов, а дальше пешком.
— Опасно. Хозяин этого дома разрешил мне пользоваться его экипажем. Домой ты поедешь в карете, а потом обещай мне, что отдохнешь.
— Обещаю.
— Хорошо. И еще обещай больше не ввязываться в подобные эскапады.
— Я обещаю не рисковать без необходимости.
— Не юли…
— А знаешь, я впервые слышу слово «эскапада». Конечно, оно встречается в книгах… ты так и не рассказал мне, где набрался такой учености. И зачем вернулся в Ли Фолез.
— Разве? — Она опасна, подумалось Тредэйну. И всегда была опасна. — В другой раз. Идем, я провожу тебя до кареты. Сюда.
Он провел ее через комнаты к выходу во двор, и, пока они шли, наконец решился задать вопрос, который давно уже мучал его:
— Гленниан. Из ваших Мух кто-нибудь знает твое настоящее имя?
— Только один человек. — хмуро ответила она. — И он никогда меня не предаст.
— Это не предательство, — терпеливо, но строго поправил верховный судья. — Вы просто отчасти исправите зло, причиненное вами человечеству. Вам дается возможность в какой-то мере расплатиться за прежние преступления.
— Сосчитай лучше собственные преступления, кровавый повар, — прошипел Местри Вуртц, прежде известный единомышленникам как Набат.
— Дерзость… непокорность… ложь… высокомерие… ненависть. Здесь, в Сердце Света, вы очиститесь от этих пороков, — посулил Гнас ЛиГарвол. — Рано или поздно вы вновь обретете нравственную чистоту. — Он задумчиво посмотрел на собеседника.
Голый, тощий Вуртц стоял, распятый железными кольцами на загородке из неструганных досок. В подземелье было сыро, и его костлявое тело дрожало не только от страха и боли, но и от холода. Но губы преступника были надменно сжаты, а глаза тверды как камень. Что ж, этому человеку еще многому предстоит научиться.
— Назовите имена ваших сообщников, — наставительно произнес ЛиГарвол. — Назовите хотя бы одно имя. Шепните его мне одному. Дайте мне знак, что ваше истинное «я» стремится к спасению.
— Я не знаю имен, — повторил Вуртц, глядя прямо перед собой. — Мы знали друг друга только под вымышленными именами.
— Однако главарь, архимятежник, должен был, конечно, знать и настоящие.
— Это вам не поможет. Он мертв. Ваши прислужники застрелили его.
— Ложь, столь же презренная, сколь и тщетная. Со временем вы поймете, что меня обмануть невозможно. Вы — глава организации Мух. Честь требует, чтобы вы признали это обстоятельство, затрагивающее одного лишь вас.
— Это ложь.
— На вас указал один из ваших коллег.
— Это тоже ложь, ты, белое дерьмо, так что ползи обратно в свой нужник!
— Вы невежливы, Вуртц.
Набат ответил ему выразительной руганью.
— Вы все упорствуете… Однако вы получите должный урок, который направит вас к свету.
Судья щелкнул пальцами.
Безликая фигура, склонившаяся над раскаленной жаровней, тут же протянула затянутую в перчатку руку, чтобы извлечь из углей длинную стальную спицу. Заостренный ее конец тускло светился красным. Подняв с пола тяжелый молоток, подручный ЛиГарвола приблизился к неподвижному пленнику.
Презрительная усмешка искривила губы Вуртца.
Приставив конец спицы к предплечью пленника, палач легкими ударами молотка медленно вгонял раскаленную спицу. Пройдя сквозь мышцы и жилы, острие глубоко ушло в доску. Кровь вокруг раны мгновенно запеклась.
Вуртц со свистом втянул в себя воздух, но не издал больше ни звука. Его лицо превратилось в маску боли. С трудом открыв глаза, он невольно скосил их к торчащей из руки спице. Уже четвертая за четверть часа. Точно такие же торчали из другой руки и в икрах ног.
Местри Вуртц встретился взглядом со светлыми глазами верховного судьи. Растянув губы в пародий на улыбку, он процедил:
— Придется вам еще постараться.
— Постараемся, — верховный судья поднял руку, и палач принялся вбивать следующую раскаленную спицу в плечо пленника.
— Имена, — потребовал ЛиГарвол. — Назовите всего одно, покажите себя достойным помощи, и вы вернетесь в свою камеру.
Набат снова выругался.
Рука судьи едва заметно шевельнулась, однако палач не пропустил знака. Следующая спица под мощным ударом молотка вонзилась прямо в колено, расколов коленную чашечку.
Крик смертельной агонии разбил холодную тишину камеры, сырые стены которой слышали и заглушали сотни таких криков. Голова Вуртца моталась из стороны в сторону.
Наконец судорожные корчи отступили, и пленник обвис, насколько позволял железный ошейник.
— Ваша неразумность огорчает меня, — упрекнул пленника верховный судья. — Я пытаюсь помочь вам, но ваше упрямство сводит на нет все мои усилия.
Пленник ответил невнятным проклятием.
— Однако пока что я не оставляю надежды. Автонн еще может смягчить ваше сердце. Попробуем еще раз. Поговорим о Зимнем Восхвалении, столь точно описанном в одном из ваших памфлетов. Кто-то из гостей или слуг предоставил вам сведения. Это известно.
— Болваны, ничего вам не известно, — пробормотал, не открывая глаз, Набат. — Ее там даже не было.
— Ее? — верховный судья кивнул. — Вот как. Она, я полагаю, расспросила кого-то из приглашенных?
Пленник молчал. Его дыхание стало хриплым. Вторая спица, пробившая правое колено, вызвала только слабый стон, за которым последовал глубокий обморок.
— Оживите его, — приказал ЛиГарвол.
Все усилия подручных не дали ни малейшего эффекта.
— С ним покончено, — наконец признался один из них.
— Вы повредили жизненно важные органы?
— Нет, верховный судья. Просто он старый был и тощий. Сердце отказало. Такое случается.
Случается, и нередко. Верховному судье это было прекрасно известно.
— Неудачно, — заметил он. — И все же, волей Автонна, он умер не напрасно.
Слова верховного судьи подтвердились несколько часов спустя, когда поступил рапорт от сержанта Отборного полка Решбека. В ночь ареста Мух стрелианский доктор Фламбеска в необычно поздний час принимал у себя взволнованную молодую посетительницу, в которой узнали Гленниан ЛиТарнграв.
В то утро, когда почтенный Дремпи Квисельд наконец предстал перед судом, в теплом воздухе чувствовалось дыхание лета. Заседания Белого Трибунала проходили при закрытых дверях в любое время года, но никакие двери не были препятствием для колдовского зрения Тредэйна ЛиМарчборга. Он следил за ходом заседания из пустынного кабинета при помощи устройства, напоминающего то, которое он подарил почтенному Квисельду. Только это передавало еще и звук. Доктор Фламбеска освободил от приема целый день, но это оказалось излишним — все было кончено в несколько минут. В самом деле, признание давно подписано, и если только обвиняемый в последнюю минуту не откажется от своих показаний, говорить было особенно не о чем.
Квисельд явно не собирался вступать в безнадежную борьбу. Бледный, но собранный, он молча выслушал весь список обвинений, всего раз подняв глаза от пола — когда в однообразной скороговорке секретаря суда проскользнуло: «Признался в низком предательстве». По окончании чтения слово было предоставлено подсудимому.
Квисельд встал.
— Я виновен, — твердо заявил он и снова сел.
Приговор был объявлен незамедлительно. Заключенный не прибег к праву просить о помиловании, и верховный судья Гнас ЛиГарвол хладнокровно приговорил его к Очищению. Квисельда вывели из зала суда, и Белый Трибунал перешел к следующему делу.
Вот и все. Тредэйн отложил шар. Справедливость восторжествовала, но почему-то это зрелище доставило ему мало радости. Вкус победы оказался не так уж и сладок. Быть может, причиной тому была безликая, почти механическая процедура суда, или поведение обреченного — его безнадежная, но сдержанная покорность судьбе, которая вызывала не торжество, а жалость. Как бы то ни было, гибель Квисельда доставила ему не больше радости, чем мрачная кончина Эстины ЛиХофбрунн. Хотя сравнение неудачно. В отличие от Эстины, Квисельд еще способен все осознать, и, конечно, осознание придет к нему с приближением дня казни, когда приговоренный полностью поймет, что его ожидает. И тогда, наконец, Тредэйн ЛиМарчборг будет воистину удовлетворен. А пока хватит с него и холодного покоя.
Было еще утро. Впереди ждал долгий день, пустой и безликий. Напрасно он отменил прием — пациенты доктора Фламбески заполнили бы собой пустоту, отогнали бы неприятные, неуютные мысли, и в первую очередь — видение ожидавших его после смерти мук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62