А с тех пор как я потерял последние зубы, шутники из охраны прозвали меня Клыкачом.
— А что, — спросил Тред, — эти шутники все такие остроумные, как сержант Гульц?
— Нет. Никто не сравнится в остроумии с Гульцем, кроме разве что самого коменданта.
— Ты называешь себя «пол». Что это значит?
— Политический заключенный, в отличие от обычного уголовника, или «уга». Нас всегда содержат порознь, так что мы даже не видим друг друга. Так положено, чтобы предохранить угов от заразы нравственных и умственных извращений, но, в сущности, так лучше и для нас. Мне говорили, что среди угов попадаются сильные и дикие, как бешеные медведи. А другие, по слухам, походят на ядовитых змей. А кое-кто напоминает гигантских насекомых, наделенных дьявольским разумом. Не хотел бы я повстречаться с ними! Поверь, мой мальчик, тебе повезло, что ты попал к полам.
— Меня просто распирает от благодарности.
— Полы и уги, — оживленно продолжал старик, — различаются по всем возможным признакам. Им даже номера присваивают по-разному. Угам — четные, полам — нечетные, как мой Сто Пятьдесят Седьмой, например. Но ты, дитя, можешь звать меня Клыкачом. Это короче и проще запомнить.
— Если вам так больше нравится…
— А ты сам?..
— Тредэйн.
— Но тебе же дали номер?
— Меня зовут Тредэйн ЛиМарчборг.
— А, чувство собственного достоинства, к тому же ярко выраженное. И одет хорошо. Одежда измята и запачкана, но цела. Фигурка по-мальчишески тонкая, но без признаков постоянного недоедания. По всему ясно, что ты пробыл здесь недолго.
Тред удивился. Кажется, старик вовсе не выжил из ума, как он сперва подумал. Слово «недоедание» опять напомнило ему о голоде. Вернувшись к груде овощей, мальчик попытался добыть из нее что-нибудь съедобное. На этот раз он выбрал брюкву, не слишком большую и старую на вид. Она исчезла в несколько секунд, и Тред принялся за вторую. Боль в животе поутихла.
— Тредэйн ЛиМарчборг, — повторил Клыкач. — Старое имя, славное имя. Твоя внешность, воспитание и речь убеждают меня, что оно в самом деле принадлежит тебе. Скажи, неужели влияния твоего отца недостаточно, чтобы добиться твоего освобождения? Или ты разгневал его, или обесчестил, а может быть, он решил преподать тебе урок за непослушание? Так, а?
— Нет.
— Почему же тогда твой отец не заступится за…
— Мой отец мертв, — ответил Тредэйн.
— Как это грустно, дитя мое! Ты совсем один на свете, сирота, тебя некому защитить и тебя посадили сюда. Быть может, навечно…
— Нет, я обязательно выберусь! — это вырвалось помимо воли, и мальчик тут же пожалел о сказанном. Он вовсе не собирался доверяться этому болтливому старику.
— Ах, вот как? — на лице Клыкача появилась насторожившая Треда хитроватая улыбка, — И как же ты собираешься выбраться, милый мальчик?
— Еще не знаю. — А если бы и знал, не стал бы тебе рассказывать, старый пень. Ты тут же донесешь страже.
— Да ведь из крепости Нул нелегко бежать. Если ты хочешь попытаться, надо составить хороший план. Тут есть над чем подумать. Например, как выбраться из каземата? Двери заперты, на окнах решетки… А выбравшись, ты окажешься в одном из дворов. Как же перелезть через стену? Стена-то высокая, а по верху, знаешь ли, усыпана битым стеклом. Да еще стражники повсюду. Как ты с ними управишься?
— Не знаю, — буркнул Тредэйн, притворяясь туповатым. А если б и знал, не сказал бы.
— Ну, скажем, переберешься ты через стену, — продолжал Клыкач назидательным тоном назойливого учителя. — Тут-то перед тобой и окажется непреодолимое препятствие, в котором и состоит вся сила этой крепости. Я говорю, понятно дело, об озере Забвения. Может быть, ты думал украсть лодку и доплыть до берега?
— Ни о чем я не думал, — Тред взялся за очередную брюкву.
— Лодочный сарай — крепкое здание, он заперто и всегда под охраной. Или ты надеялся переплыть озеро?
Тред невыразительно пожал плечами.
— От острова до ближайшего берега — почти три мили. Ты сможешь столько проплыть?
— Не знаю.
— Может, для тебя это не слишком большое расстояние, но подумал ли ты, как холодна вода? Она ледяная в любое время года. Дитя мое, ты не представляешь, как быстро холод отнимает силы.
Представляю…
— И это еще не самое худшее, — жизнерадостно продолжал Клыкач. — В этой воде полно водорослей, в которых легко запутаться. И хуже того, в этих зарослях таятся угри. Ты слыхал что-нибудь об угрях Забвения?
— Не припоминаю.
— Вот-вот. «Не припоминаю», то-то и оно. Укус такого угря мгновенно лишает человека сознания. А если ему посчастливится очнуться, оказывается, что его память полностью стерта. Иногда она со временем возвращается, но далеко не всегда. Озеро просто кишит угрями Забвения, и они не пропустят добычу. Ты подумал, как справиться со всем этим?
— Нет, — Тред вонзил зубы в пастернак.
— Кажется, мой бедный мальчик, ты не уделил этому вопросу должного внимания.
— Ну, вы меня убедили, сэр. Выхода нет, — солгал Тредэйн.
— Значит, ты сдаешься?
— А что мне остается?
— Ты всегда так легко отказываешься от задуманного?
— Надо уметь принимать то, чего нельзя изменить.
— Для своего возраста ты весьма благоразумен.
— Без этого не проживешь. — Доводы старика начинали угнетать его, и Тред решил положить конец разговору. Он и так потерял слишком много времени. Еще один клубень, и надо приниматься за бобы, не то…
Опоздал.
На верхней ступени лестницы возник капрал Вонич.
— Показывай, чем ты занимался, Тринадцатый, — приказал он.
Жевал овощи и болтал со стариком. Больше ничего. Тред промолчал.
— Ну, Тринадцатый… Я жду.
И оправдаться нечем, никуда не денешься. Сердце мальчика забилось чаще. Что он, интересно, с ним учинит?
— Он не брался за бобы, капрал Вонич, — пропищал Клыкач.
Ах ты двуличная, вредная, подлая развалина. Правильно он ему не верил! Предатель, доносчик! Горькое презрение заглушило даже страх.
— И все из-за меня, — объявил Клыкач. — У меня, видите ли, опять был приступ, сэр.
— Что ты несешь, Сто Пятьдесят Седьмой? — буркнул капрал.
— Вы же знаете мои приступы, капрал Вонич… Знаете, когда я…
— Знаю я твои приступы, старое дерьмо! Меня от них тошнит, и от тебя тоже.
— Вы совершенно правы, капрал.
— Видеть не могу, как ты корчишься и кашляешь, и не выношу этого дурацкого хрипа. Прямо блевать хочется. Да еще эта мерзкая красная пена изо рта. Дрянь. В следующий раз я тебе бороденку в горло забью, не сомневайся.
— Да, капрал.
— Не понимаю, почему ты до сих пор не сдох.
— Да я бы уже сдох, капрал, если бы не молодой Тринадцатый. Он мне жизнь спас, верно говорю.
— Вот уж спасибо ему в шапку!
— Не отходил от меня до самого конца, — продолжал Клыкач. — Вдувал мне в рот воздух, когда я стал задыхаться. Вернул меня к жизни.
— Не похоже, чтоб тебе было плохо, Сто Пятьдесят Седьмой. На вид ты не страшнее, чем всегда.
— Благодаря этому пареньку, капрал. Ну и, понятно, он не успел заняться бобами.
— Понятно… — капрал пристально разглядывал Треда. — Это правда?
Тредэйн наклонил голову.
— Ладно. На сей раз прощаю, но больше чтоб этого не было! А если этот протухший полутруп снова свалится с припадком, Тринадцатый, оставь его подыхать и делай свою работу. Понял?
Тред кивнул.
— Так-то лучше. Второй раз ты так легко не отделаешься. А теперь — за работу.
Капрал вышел.
Тред разглядывал своего товарища по заключению, удивляясь, как можно было сразу не заметить ума, светившегося в воспаленных старческих глазах.
— Благодарю вас, — смущенно сказал он.
Клыкач отмахнулся.
Тред вернулся к куче бобов, сел на пол и принялся отдирать сухие стручки от жесткого стебля. К счастью, с этим делом можно было справиться и одной рукой, потому что воспаленная и распухшая левая для работы не годилась.
Уже умудрился покалечиться и, несомненно, потеряет левую руку. Начнется воспаление…
Кажется, Хорек был прав.
Мальчик покосился на больную руку. Влажное голое мясо. Отцу было куда как больнее… Все равно ужасно больно, да и опасно к тому же. В голове застряла мысль об ампутации.
— Редька, мой мальчик.
Тредэйн обернулся к старику.
— Приложи редьку, — посоветовал Клыкач. — Выбери парочку помоложе, разжуй и приложи кашицу к ране. Снимет боль и воспаление. Старое доброе средство, — заметив сомнение на лице мальчика, старик резонно заметил: — Попробуй, хуже не будет.
Тред кивнул, не особо скрывая недоверие, и не забыл промычать обязательное «спасибо».
После этого он уже не отрывался от работы. Руку так и дергало.
Попробовать? Хуже уж точно не будет…
Выбрав редьку поменьше, он последовал указаниям старика и привязал горькую кашицу к руке относительно чистой полоской ткани, оторванной от рубахи. Действие сказалось почти сразу, боль в руке поутихла. Действительно ли редька ускоряла заживление, судить было рано, но хоть какое-то облегчение она, безусловно, давала.
Тред с новыми силами принялся за бобы. Пальцы его так и летали, и горка очищенных бобов быстро росла. Он ни разу не оглянулся и не поднял головы, но все время чувствовал спиной одобрительный взгляд старика.
Проходили часы, в погребе стало темнее, и капрал Вонич вернулся проверить работу. Результат Треда был объявлен удовлетворительным.
С протухшего полутрупа, номера Сто Пятьдесят Седьмого, как видно, работы уже не спрашивали. Этим вечером Тредэйна допустили к кормежке вместе с остальными полами. С помятой жестяной миской и деревянной ложкой он встал в длинную очередь, извивавшуюся змеей через всю столовую. Политически неблагонадежные преступники показались ему одинаково жалкими, покорными, сломленными и отупевшими. Они нисколько не напоминали угов, описанных старым Клыкачом.
Очередь медленно продвигалась вперед под неотступным наблюдением вездесущей охраны. Ни малейших нарушений порядка. Добравшись до окошка в конце зала, Тред получил свою порцию овсянки с овощами. С этим сокровищем он пристроился к щербатому столу; уселся на скамью из неструганных досок и принялся за еду.
Безвкусную пищу запивали мутной водой. В овощном пюре попадались камешки и песок. В столовой слышалось только шарканье ног и чавканье множества ртов. Разговоры запрещались, как убедился Тред, поинтересовавшийся у соседа:
— А добавку дают?
Пол, к которому он обратился, пригнулся к самой миске. Тяжелая дубинка с треском опустилась на стол, чуть-чуть не задев перевязанную руку мальчика. Он испуганно поднял голову и взглянул в побагровевшее лицо охранника.
— Не болтать в столовой! — стражник для большей доходчивости еще раз стукнул по столу дубинкой. На доске осталась белая отметина. — Понял?
Тред кивнул, а его сосед облегченно вздохнул. Еще добрую минуту мальчик просидел, тупо уставившись в серое варево в миске. Потом очнулся и начал механически черпать кашу, не ощущая вкуса и не понимая, что ест. Больше он не пытался ни с кем заговорить.
Прозвучал свисток, офицер что-то рявкнул, и полы потянулись к выходу под бдительным надзором стражников. Выходя, Тред почувствовал, что коридор за его спиной содрогается под тяжелой поступью шагающих в ногу людей. Он не обернулся, но кто-то рядом с ним прошептал:
— Уги.
Его отвели в камеру, заперли, и ничего не оставалось, кроме как улечься в темноте и попытаться заснуть. Несмотря на боль в руке и мрачные воспоминания, Тред мгновенно провалился в сон.
Хорек разбудил его на рассвете, мальчик вернулся на кухню и дальше, в овощной погреб, где еще похрапывал во сне Клыкач. Мальчик понял, что старика в камеру не уводили. Как видно, протухший полутруп, непригодный к работе, не заслуживал ни отдельной камеры, ни места за столом. Вероятно, о старике просто забыли, и он жил в полумраке погреба, кое-как пробавляясь сырыми овощами. Трудно было представить, что это жалкое создание способно на преступление, и Тред задумался, в чем могли обвинять Клыкача.
Спрашивать он не собирался.
Мальчик потратил пару минут, чтобы сменить повязку на руке, и принялся за бобы. Горка быстро росла. Сегодня капралу Воничу не придется жаловаться, но тупая механическая работа не занимала мыслей, и они снова потекли в запретном направлении. Он снова оказался в темнице Сердца Света, снова видел перед собой площадь Сияния, снова стоял на Костяном Дворе, сжимая отрубленную человеческую руку… от этих видений не было спасения.
Тихое похрапывание за его спиной сменилось хриплым кашлем и сопением. Клыкач проснулся.
Старик сел, увидел Тредэйна и радостно проскрипел:
— Добренького утречка, мой мальчик! Тред не оборачиваясь кивнул.
— Как рука? Получше?
— Угу.
— Я так и знал. Редька всегда помогает в таких случаях, помяни мое слово.
— Угу.
— Ну, может, и не всегда. При некоторых серьезных увечьях одной редькой не обойдешься. Тогда надо пить дождевую воду с толчеными навозными червями, добавляя немного ржавчины, забродивший тертый пастернак и рубленные кошачьи мозги.
— Угу!
— А, да. Я понимаю, что неаппетитно, зато прекрасно помогает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— А что, — спросил Тред, — эти шутники все такие остроумные, как сержант Гульц?
— Нет. Никто не сравнится в остроумии с Гульцем, кроме разве что самого коменданта.
— Ты называешь себя «пол». Что это значит?
— Политический заключенный, в отличие от обычного уголовника, или «уга». Нас всегда содержат порознь, так что мы даже не видим друг друга. Так положено, чтобы предохранить угов от заразы нравственных и умственных извращений, но, в сущности, так лучше и для нас. Мне говорили, что среди угов попадаются сильные и дикие, как бешеные медведи. А другие, по слухам, походят на ядовитых змей. А кое-кто напоминает гигантских насекомых, наделенных дьявольским разумом. Не хотел бы я повстречаться с ними! Поверь, мой мальчик, тебе повезло, что ты попал к полам.
— Меня просто распирает от благодарности.
— Полы и уги, — оживленно продолжал старик, — различаются по всем возможным признакам. Им даже номера присваивают по-разному. Угам — четные, полам — нечетные, как мой Сто Пятьдесят Седьмой, например. Но ты, дитя, можешь звать меня Клыкачом. Это короче и проще запомнить.
— Если вам так больше нравится…
— А ты сам?..
— Тредэйн.
— Но тебе же дали номер?
— Меня зовут Тредэйн ЛиМарчборг.
— А, чувство собственного достоинства, к тому же ярко выраженное. И одет хорошо. Одежда измята и запачкана, но цела. Фигурка по-мальчишески тонкая, но без признаков постоянного недоедания. По всему ясно, что ты пробыл здесь недолго.
Тред удивился. Кажется, старик вовсе не выжил из ума, как он сперва подумал. Слово «недоедание» опять напомнило ему о голоде. Вернувшись к груде овощей, мальчик попытался добыть из нее что-нибудь съедобное. На этот раз он выбрал брюкву, не слишком большую и старую на вид. Она исчезла в несколько секунд, и Тред принялся за вторую. Боль в животе поутихла.
— Тредэйн ЛиМарчборг, — повторил Клыкач. — Старое имя, славное имя. Твоя внешность, воспитание и речь убеждают меня, что оно в самом деле принадлежит тебе. Скажи, неужели влияния твоего отца недостаточно, чтобы добиться твоего освобождения? Или ты разгневал его, или обесчестил, а может быть, он решил преподать тебе урок за непослушание? Так, а?
— Нет.
— Почему же тогда твой отец не заступится за…
— Мой отец мертв, — ответил Тредэйн.
— Как это грустно, дитя мое! Ты совсем один на свете, сирота, тебя некому защитить и тебя посадили сюда. Быть может, навечно…
— Нет, я обязательно выберусь! — это вырвалось помимо воли, и мальчик тут же пожалел о сказанном. Он вовсе не собирался доверяться этому болтливому старику.
— Ах, вот как? — на лице Клыкача появилась насторожившая Треда хитроватая улыбка, — И как же ты собираешься выбраться, милый мальчик?
— Еще не знаю. — А если бы и знал, не стал бы тебе рассказывать, старый пень. Ты тут же донесешь страже.
— Да ведь из крепости Нул нелегко бежать. Если ты хочешь попытаться, надо составить хороший план. Тут есть над чем подумать. Например, как выбраться из каземата? Двери заперты, на окнах решетки… А выбравшись, ты окажешься в одном из дворов. Как же перелезть через стену? Стена-то высокая, а по верху, знаешь ли, усыпана битым стеклом. Да еще стражники повсюду. Как ты с ними управишься?
— Не знаю, — буркнул Тредэйн, притворяясь туповатым. А если б и знал, не сказал бы.
— Ну, скажем, переберешься ты через стену, — продолжал Клыкач назидательным тоном назойливого учителя. — Тут-то перед тобой и окажется непреодолимое препятствие, в котором и состоит вся сила этой крепости. Я говорю, понятно дело, об озере Забвения. Может быть, ты думал украсть лодку и доплыть до берега?
— Ни о чем я не думал, — Тред взялся за очередную брюкву.
— Лодочный сарай — крепкое здание, он заперто и всегда под охраной. Или ты надеялся переплыть озеро?
Тред невыразительно пожал плечами.
— От острова до ближайшего берега — почти три мили. Ты сможешь столько проплыть?
— Не знаю.
— Может, для тебя это не слишком большое расстояние, но подумал ли ты, как холодна вода? Она ледяная в любое время года. Дитя мое, ты не представляешь, как быстро холод отнимает силы.
Представляю…
— И это еще не самое худшее, — жизнерадостно продолжал Клыкач. — В этой воде полно водорослей, в которых легко запутаться. И хуже того, в этих зарослях таятся угри. Ты слыхал что-нибудь об угрях Забвения?
— Не припоминаю.
— Вот-вот. «Не припоминаю», то-то и оно. Укус такого угря мгновенно лишает человека сознания. А если ему посчастливится очнуться, оказывается, что его память полностью стерта. Иногда она со временем возвращается, но далеко не всегда. Озеро просто кишит угрями Забвения, и они не пропустят добычу. Ты подумал, как справиться со всем этим?
— Нет, — Тред вонзил зубы в пастернак.
— Кажется, мой бедный мальчик, ты не уделил этому вопросу должного внимания.
— Ну, вы меня убедили, сэр. Выхода нет, — солгал Тредэйн.
— Значит, ты сдаешься?
— А что мне остается?
— Ты всегда так легко отказываешься от задуманного?
— Надо уметь принимать то, чего нельзя изменить.
— Для своего возраста ты весьма благоразумен.
— Без этого не проживешь. — Доводы старика начинали угнетать его, и Тред решил положить конец разговору. Он и так потерял слишком много времени. Еще один клубень, и надо приниматься за бобы, не то…
Опоздал.
На верхней ступени лестницы возник капрал Вонич.
— Показывай, чем ты занимался, Тринадцатый, — приказал он.
Жевал овощи и болтал со стариком. Больше ничего. Тред промолчал.
— Ну, Тринадцатый… Я жду.
И оправдаться нечем, никуда не денешься. Сердце мальчика забилось чаще. Что он, интересно, с ним учинит?
— Он не брался за бобы, капрал Вонич, — пропищал Клыкач.
Ах ты двуличная, вредная, подлая развалина. Правильно он ему не верил! Предатель, доносчик! Горькое презрение заглушило даже страх.
— И все из-за меня, — объявил Клыкач. — У меня, видите ли, опять был приступ, сэр.
— Что ты несешь, Сто Пятьдесят Седьмой? — буркнул капрал.
— Вы же знаете мои приступы, капрал Вонич… Знаете, когда я…
— Знаю я твои приступы, старое дерьмо! Меня от них тошнит, и от тебя тоже.
— Вы совершенно правы, капрал.
— Видеть не могу, как ты корчишься и кашляешь, и не выношу этого дурацкого хрипа. Прямо блевать хочется. Да еще эта мерзкая красная пена изо рта. Дрянь. В следующий раз я тебе бороденку в горло забью, не сомневайся.
— Да, капрал.
— Не понимаю, почему ты до сих пор не сдох.
— Да я бы уже сдох, капрал, если бы не молодой Тринадцатый. Он мне жизнь спас, верно говорю.
— Вот уж спасибо ему в шапку!
— Не отходил от меня до самого конца, — продолжал Клыкач. — Вдувал мне в рот воздух, когда я стал задыхаться. Вернул меня к жизни.
— Не похоже, чтоб тебе было плохо, Сто Пятьдесят Седьмой. На вид ты не страшнее, чем всегда.
— Благодаря этому пареньку, капрал. Ну и, понятно, он не успел заняться бобами.
— Понятно… — капрал пристально разглядывал Треда. — Это правда?
Тредэйн наклонил голову.
— Ладно. На сей раз прощаю, но больше чтоб этого не было! А если этот протухший полутруп снова свалится с припадком, Тринадцатый, оставь его подыхать и делай свою работу. Понял?
Тред кивнул.
— Так-то лучше. Второй раз ты так легко не отделаешься. А теперь — за работу.
Капрал вышел.
Тред разглядывал своего товарища по заключению, удивляясь, как можно было сразу не заметить ума, светившегося в воспаленных старческих глазах.
— Благодарю вас, — смущенно сказал он.
Клыкач отмахнулся.
Тред вернулся к куче бобов, сел на пол и принялся отдирать сухие стручки от жесткого стебля. К счастью, с этим делом можно было справиться и одной рукой, потому что воспаленная и распухшая левая для работы не годилась.
Уже умудрился покалечиться и, несомненно, потеряет левую руку. Начнется воспаление…
Кажется, Хорек был прав.
Мальчик покосился на больную руку. Влажное голое мясо. Отцу было куда как больнее… Все равно ужасно больно, да и опасно к тому же. В голове застряла мысль об ампутации.
— Редька, мой мальчик.
Тредэйн обернулся к старику.
— Приложи редьку, — посоветовал Клыкач. — Выбери парочку помоложе, разжуй и приложи кашицу к ране. Снимет боль и воспаление. Старое доброе средство, — заметив сомнение на лице мальчика, старик резонно заметил: — Попробуй, хуже не будет.
Тред кивнул, не особо скрывая недоверие, и не забыл промычать обязательное «спасибо».
После этого он уже не отрывался от работы. Руку так и дергало.
Попробовать? Хуже уж точно не будет…
Выбрав редьку поменьше, он последовал указаниям старика и привязал горькую кашицу к руке относительно чистой полоской ткани, оторванной от рубахи. Действие сказалось почти сразу, боль в руке поутихла. Действительно ли редька ускоряла заживление, судить было рано, но хоть какое-то облегчение она, безусловно, давала.
Тред с новыми силами принялся за бобы. Пальцы его так и летали, и горка очищенных бобов быстро росла. Он ни разу не оглянулся и не поднял головы, но все время чувствовал спиной одобрительный взгляд старика.
Проходили часы, в погребе стало темнее, и капрал Вонич вернулся проверить работу. Результат Треда был объявлен удовлетворительным.
С протухшего полутрупа, номера Сто Пятьдесят Седьмого, как видно, работы уже не спрашивали. Этим вечером Тредэйна допустили к кормежке вместе с остальными полами. С помятой жестяной миской и деревянной ложкой он встал в длинную очередь, извивавшуюся змеей через всю столовую. Политически неблагонадежные преступники показались ему одинаково жалкими, покорными, сломленными и отупевшими. Они нисколько не напоминали угов, описанных старым Клыкачом.
Очередь медленно продвигалась вперед под неотступным наблюдением вездесущей охраны. Ни малейших нарушений порядка. Добравшись до окошка в конце зала, Тред получил свою порцию овсянки с овощами. С этим сокровищем он пристроился к щербатому столу; уселся на скамью из неструганных досок и принялся за еду.
Безвкусную пищу запивали мутной водой. В овощном пюре попадались камешки и песок. В столовой слышалось только шарканье ног и чавканье множества ртов. Разговоры запрещались, как убедился Тред, поинтересовавшийся у соседа:
— А добавку дают?
Пол, к которому он обратился, пригнулся к самой миске. Тяжелая дубинка с треском опустилась на стол, чуть-чуть не задев перевязанную руку мальчика. Он испуганно поднял голову и взглянул в побагровевшее лицо охранника.
— Не болтать в столовой! — стражник для большей доходчивости еще раз стукнул по столу дубинкой. На доске осталась белая отметина. — Понял?
Тред кивнул, а его сосед облегченно вздохнул. Еще добрую минуту мальчик просидел, тупо уставившись в серое варево в миске. Потом очнулся и начал механически черпать кашу, не ощущая вкуса и не понимая, что ест. Больше он не пытался ни с кем заговорить.
Прозвучал свисток, офицер что-то рявкнул, и полы потянулись к выходу под бдительным надзором стражников. Выходя, Тред почувствовал, что коридор за его спиной содрогается под тяжелой поступью шагающих в ногу людей. Он не обернулся, но кто-то рядом с ним прошептал:
— Уги.
Его отвели в камеру, заперли, и ничего не оставалось, кроме как улечься в темноте и попытаться заснуть. Несмотря на боль в руке и мрачные воспоминания, Тред мгновенно провалился в сон.
Хорек разбудил его на рассвете, мальчик вернулся на кухню и дальше, в овощной погреб, где еще похрапывал во сне Клыкач. Мальчик понял, что старика в камеру не уводили. Как видно, протухший полутруп, непригодный к работе, не заслуживал ни отдельной камеры, ни места за столом. Вероятно, о старике просто забыли, и он жил в полумраке погреба, кое-как пробавляясь сырыми овощами. Трудно было представить, что это жалкое создание способно на преступление, и Тред задумался, в чем могли обвинять Клыкача.
Спрашивать он не собирался.
Мальчик потратил пару минут, чтобы сменить повязку на руке, и принялся за бобы. Горка быстро росла. Сегодня капралу Воничу не придется жаловаться, но тупая механическая работа не занимала мыслей, и они снова потекли в запретном направлении. Он снова оказался в темнице Сердца Света, снова видел перед собой площадь Сияния, снова стоял на Костяном Дворе, сжимая отрубленную человеческую руку… от этих видений не было спасения.
Тихое похрапывание за его спиной сменилось хриплым кашлем и сопением. Клыкач проснулся.
Старик сел, увидел Тредэйна и радостно проскрипел:
— Добренького утречка, мой мальчик! Тред не оборачиваясь кивнул.
— Как рука? Получше?
— Угу.
— Я так и знал. Редька всегда помогает в таких случаях, помяни мое слово.
— Угу.
— Ну, может, и не всегда. При некоторых серьезных увечьях одной редькой не обойдешься. Тогда надо пить дождевую воду с толчеными навозными червями, добавляя немного ржавчины, забродивший тертый пастернак и рубленные кошачьи мозги.
— Угу!
— А, да. Я понимаю, что неаппетитно, зато прекрасно помогает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62