И снова Улав заметил, что в парнишке была некая чарующая сила; правда, он был дерзкий, но бесстрашный — видно, не дал бедности и одиночеству покорить себя.
— Я передумал, Тейт, — сказал Улав. — Сейчас я направлюсь в Миклебе. И коли ты еще думаешь, что тебе стоит говорить с Арнвидом, так можешь ехать со мной.
— Ладно. Да… только, по правде говоря, у меня нет при себе коня. Не можешь ли ты раздобыть для меня коня взаймы? — Он засмеялся, будто удачно пошутил.
— Я пойду туда на лыжах по лесу, — сухо сказал Улав.
— Вот как! Тогда и я себе что-нибудь отыщу. Я видел лыжи в чулане возле хлева. — Он выбежал и воротился с лыжами. Обе лыжи сильно потрескались сзади, кожаные ремешки чуть ли не вовсе истерлись. Тейт надел пояс с мечом, набросил на плечи плащ.
— Я готов. Ты когда собираешься отправляться?
— А что же ты еду не берешь?
— Да я решил не таскать ее с собой… по одной причине.
Улаву стало не по себе. Неужто ему придется делиться едой с человеком, с которым он, быть может, потом… не кончит миром?.. И в то же время его подмывало предложить юноше поесть уже сейчас, ведь Тейт, верно, голодал последнее время… Ничего, обойдется, дойдем сперва до перевала.
— Подумай хорошенько, исландец, — сказал он почти с угрозой. — Разумно ли тебе идти со мною по лесу? — Ему показалось, будто он облегчил этим свою совесть, ведь это звучало почти как вызов. Кто знает, что их ждет впереди, однако на всякий случай…
Но Тейт в ответ только холодно усмехнулся и хлопнул рукой по мечу.
— Я вроде бы лучше тебя вооружен, так что попытаю счастья, Улав. Да к тому же такой знатный вельможа, как ты, не станет натравлять своего сокола на всякую букашку.
Когда они уже направлялись к двери, Улав глянул через плечо: дрова в очаге пылали вовсю.
— Что же ты огонь-то не загасил?
— Да пусть его горит. Большой беды не будет, даже коли эта лачуга и сгорит.
Как только они вышли из дому, Улав заметил, что туман стал гуще; он даже мог, не щурясь, смотреть на солнце — оно было завешено серой пеленой.
По дороге в горы снег был хороший. Улав держался северного склона кряжа, что лежит между Ридабу и Фаускаром. Ему помнилось, что он вроде бы должен был идти прямо на север, а после свернуть малость к северо-востоку, и тогда после полудня он придет в те места, где есть сетеры, принадлежавшие крестьянам из Гломадалена. И там можно будет заночевать. Дни-то уж стали длинные.
Снег здесь лежал глубиною в три-четыре локтя. За несколько недель теплой погоды он сильно подтаял, а теперь вдруг похолодало, и оттого лыжи скользили, словно утюг по простыне. Однако ему то и дело приходилось останавливаться и ждать Тейта, который еле-еле карабкался, проваливаясь в снег. Он падал одинаково усердно и на склоне горы, и на дне лощины.
— Я вижу, придется нам поменяться лыжами, — наконец не выдержал Улав.
Кожа на лыжах Тейта до того износилась, что Улав взял и сорвал ее. Но у Тейта дела не пошли лучше, он то и дело валился в снег, и Улав измучился с ним. Тейт терял лыжи, проваливался по грудь, проломив наст, а после барахтался в снегу и сам смеялся над своей неуклюжестью.
— Тебе, Тейт, видно, мало доводилось ходить на лыжах? — спросил Улав; он спустился вниз по каменистому склону горы, поросшему мелколесьем, по лыжне своего спутника.
— Да, не шибко много. — Тейт побагровел и надрывался изо всех сил, он ободрал о наст лицо и руки, однако смеялся все так же весело: — Дома, в Исландии, я ни разу не становился на лыжи. А в этой стране до сего дня пробовал раз или два.
— Трудно тебе придется. Путь в Миклебе дальний.
— Доберусь как-нибудь. За меня не бойся.
«Господи твоя воля, неужто он не разумеет, что для меня чистое наказание бегать взад и вперед, словно собачонка, по своему же собственному следу, поднимать его и подбирать его лыжи?» — подумал Улав. Вслух же он сказал, что им пора передохнуть и закусить чем бог послал. Тент с радостью согласился. Тогда Улав наломал еловых лап и постелил их на снег.
Он сидел и смотрел вдаль, а парень уписывал вовсю.
— Тот, кто прихватил с собой из монастыря мешок с едой, с голоду не помрет!
Все вокруг заволокло теперь серой дымкой. Они сидели на теневой стороне, и отсюда видны были только лесные дали, поднимавшиеся с гряды на гряду, казавшиеся темно-синими под тяжелым небом; в долине прямо под ними лес, окружавший небольшое белое пятно — озерцо или болото, — был черный как уголь.
Но вокруг них птицы начали щебетать и насвистывать свои весенние песни, пока еще робко, не уверенные в том, что скоро наступят теплые дни. То и дело в лесу слышались шорохи и вздохи, которые передавались с гряды на гряду. С севера надвигался буран, он скрыл сине-серую вершину и лесистый кряж под нею и приближался к ним.
— Ну, Тейт, нам пора в путь.
Улав помог исландцу прикрепить лыжи. Меч у того то и дело падал. Улав не утерпел и сказал ему, что такое оружие, как меч, к лыжам никак не подходит.
— У меня только и есть оружия, что этот меч. — Тейт вытащил его из ножен и не без гордости подал Улаву. Меч был добрый — простая рукоять и славный клинок. — Это отцовское наследство — все, что мне досталось от отца. Я с ним никогда не расстаюсь!
— Твой отец помер?
— Помер три года назад. Тогда мне и пришло в голову попытать счастья в Норвегии. Сперва я отправился во Фльотсверв к матери. Она бросила нас с отцом, убежала, когда мне было семь зим, и я не видел ее десять лет. Она повстречала человека, за которого хотела выйти замуж, да тут же ее начала мучить совесть — ведь она столько лет прожила со священником! Однако ей больше хотелось видеть мою спину, чем лицо, — в краю нашем был в тот год недород, а детей мои родичи наплодили целую кучу, я так и не понял, которые из них были моей матери, которые — других.
— Ну и ну! — Улав наклонился вперед и заскользил по снегу.
Рывок за рывком спускался он вниз; лес был густой, и ему приходилось приседать на корточки, чтобы проехать под деревьями.
Пусть Тейт сам управляется как умеет!
Внизу, у воды, Улав остановился и прислушался. Порыв ветра пролетел над горою, лес заскрипел, затрещал, зашумел. Наконец-то сверху донеслось поскрипывание лыж по насту.
Тейт просто молодцом спустился с последней горушки и выехал на лед. Весь извалявшийся в снегу, с красным, исцарапанным лицом, он улыбался, сверкая белоснежными зубами:
— Скоро я буду ходить на лыжах не хуже любого норвежца!
Он показал, как надумал приспособить мешавший ему долгополый плащ — он уже до того прохудился, что Тейт решил просунуть руки в две дыры, а сверху надеть пояс. Теперь плащ ему более не помеха.
— Ты, поди, сильно устал? — спросил Улав.
— Да нет. — Он потрогал сзади шею, повертел головой. — Только вот затылок что-то занемел да шея болит, будто сам черт держал меня за ворот.
У Улава самого побаливала шея — в этом году он впервые шел на лыжах. А Тейту-то, уж верно, и вовсе худо пришлось. И вдруг ему пришло на память, как они с Ингунн ездили на лодке в Хамар. Он был тогда еще совсем молоденький мальчонка, старался изо всех сил, нажимал на весла, а шея у него болела все сильней и сильней. Но он стиснул зубы и греб так рьяно, что вода бурлила под килем, не хотел сдаваться, показать, что устал, хотя сердце у него вовсе упало: когда же, наконец, доберемся!
Улав глянул на Тейта и стиснул зубы. Надобно подавить то, что закипает сейчас в нем. Он невольно думал о ней — каково-то ей сейчас! — о ненависти и отвращении, наполнившем его душу, когда он узнал про ее беду, про обманутые надежды. И теперь им придется вечно жить в тени этого горя и позора, вечно! А беспечный мальчишка, навлекший на них несчастье, так ничего и не понял. По равнине они шли рядом, Тейт болтал, не закрывая рта, отдувался, пыхтел, охал. Он то и дело спрашивал Улава о глубоких следах на снегу — старых следах, поблескивавших на снегу, новых, свежих следах лося, который проломил наст, и хвастался, как он ловко научился ходить на лыжах. Улав смотрел на него скорее как отец на подростка сына. Прежде всего он чувствовал жалость к исландцу за эту глупую доверчивость. Да что же это… Просто рехнуться можно…
Когда они вошли в лес по другую сторону озерца, начали падать первые снежные крупинки. День понемногу угасал. Не успели они подняться вверх по склону, как разыгралась вьюга. Улав прибавил ходу, он то и дело останавливался — дожидался своего спутника, который все время плелся позади, — и снова пускался в путь. Ему не терпелось скорее добраться до цели, войти в дом, и в то же время он страшился, а вдруг тогда… Отдыхая на вершине горы, он видел за холмом, на который они сейчас поднимались, холм повыше, а на вершине его — несколько белых пятнышек: верно, дома. Если там живут новоселы, то они сегодня будут ночевать среди людей. А может, это сетеры — скорее всего, так и есть. Ну что ж, будь что будет.
Выше по склону им пришлось идти против ветра; снег, который до того валил крупными мокрыми хлопьями, теперь хлестал твердыми сухими крупинками прямо в лицо. Снежные вихри наполняли лес резким басистым гулом, который прорезали свист и завывание ветра в макушках елей. Непогода казалась еще страшней оттого, что сумерки быстро сгущались.
Лыжня давно пропала, снегу уже успело навалить так много, что там, где намело сугробы, лыжи прорезали глубокие борозды.
Ему снова пришлось остановиться и дожидаться Тейта. Исландец еле добрался до него; он задыхался и хрипел так, что казалось, грудь у него вот-вот разорвется; однако он весело и беспечно сказал:
— Погоди-ка, приятель, дай-ка я теперь пойду вперед да проторю дорогу!
Улав почувствовал, как воля его немеет, ослабевает перед тем, что поднимается в нем, перед тем, что ему нужно подавлять с силою, топтать, чтоб не причинить зла этому мальчишке. Он ринулся вперед, помчался что есть мочи. Время от времени он останавливался и прислушивался: идет ли парень за ним, но он ни разу не дал Тейту догнать его.
Когда они добрались до небольшой лужайки, уже почти совсем стемнело. Похоже было, что они набрели на небольшой сетер. Сквозь снежную мглу Улав разглядел поодаль несколько маленьких черных пятнышек; некоторые из них, верно, были большие, вросшие в землю валуны, а иные уж точно дома.
Как только они вошли в темную зияющую дыру двери, Улав швырнул на пол мешок, достал кресало и стал терпеливо выбивать огонь. Стоя на коленях перед очагом и раздувая маленькие язычки пламени, пытавшиеся вспыхнуть на мокром хворосте, он услышал довольные возгласы Тейта, который обшарил весь домишко. На широкой лавке лежали сено, меховое одеяло и несколько мешков вместо подушек. Парнишка влез в черную дыру в щипцовой стене и пошарил в маленькой клети, выстроенной из камня и дерна. Он сказал, что там есть сухие лепешки да сыворотка, и тут же показался в дверях с ковшом в руках, чтобы дать Улаву этого полузамерзшего питья.
— Вот видишь, Тейт, мы живем среди христиан; уезжая из сетеров, люди не забывают оставить еду на случай, если кому-нибудь придется ехать по лесу.
За трапезой Тейт развалился на лавке — колени поднял, а голову опустил пониже, чтоб дым не ел глаза: они не могли приоткрыть дверь, боялись, что на сквозняке огонь потянется в тесную комнатушку, перекинется на постель или на вязанку дров, лежавшую на полу. Улав сидел на скамье напротив очага, хотя дым щипал в горле и ел глаза. Он сидел, сложив руки на груди, уставясь из-под полуопущенных век на огонь, и, молчаливый, как камень, слушал болтовню юноши. И какую же околесицу нес этот парень! О погоде и о дороге и поминать-то не стоило — кабы ему не надо было вожжаться с таким попутчиком, который стоит на лыжах не лучше новорожденного телка, он бы сюда пришел, почитай, в два раза быстрее. А этот шут гороховый мелет, что они стали чуть ли не закадычными друзьями, пережив вместе опасности и приключения.
— Никак ты устал? — спросил Тейт, заметив, что Улав не отвечает ни слова на его неумолчную болтовню. Он подвинулся на постели. — Или ты, может, хочешь лечь у стенки?
«Ни за что на свете! — подумал Улав. — Чтобы я спал в одной постели с этим дурнем, да никогда!»
— Нет, не устал.
Он пытался собраться с мыслями. Ведь от него как будто все время ускользало то, что они с Ингунн были женаты, а ему надо это ясно помнить; и Тейта им должно убрать с дороги, этот мальчишка разрушил по глупости ее счастье, а теперь лежит здесь и бахвалится, что вернет ей честь; куда он лезет, телок непутевый… Это ему, Улаву, самому надобно сделать: исправить то, что можно еще исправить. Прикрыть срам. Пусть люди думают что хотят, лишь бы знали: он этому не верит. И родичи ее должны быть с ним заодно — он признал дитя своим и даст отповедь каждому, кто посмеет вслух усомниться в его словах.
— А когда ты слыхал это про нее? — вдруг спросил он. — О том, что с ней приключилась беда? Вроде болтать о том начали совсем недавно?
Тейт рассказал, что услыхал об этом на днях. У его знакомых из города есть дочка, которая живет с мужем на хуторе возле Берга. Знакомые эти и дочь их видели, как Ингунн ходила по усадьбе вверх и вниз по холму вечерами, а теперь светло до поздней ночи… Тейт стал расписывать, что там еще про нее болтали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88