Коровы были пестрые и всех мастей, какие только встречаются у домашней скотины, а отава, тут и там усеянная бесчисленными пятнами отливающей серебром ромашки, была так высока и зелена! Она просто дышала плодородием. Небо голубело, а мелкие легкие перистые облака неслись высоко над землей; синий фьорд отражал по-осеннему прекрасные берега и лиственные леса, окружавшие приусадебные пашни багряно-золотым кольцом. За ним стоял хвойный лес, темный и иссиня-зеленый, и казалось, будто вершина каждой ели впитывает свет, пронизывающий пряный прохладный воздух.
Радостная лучезарная сила этого дня заставила ее сжаться под бременем страха и печали. Когда он назначил ей свидание, у нее не хватило духу отказать ему. Она до смерти боялась остаться с ним наедине. Но не смела поступить иначе. Ведь он может подойти к ней в усадьбе и заговорить об этом, а вдруг кто-нибудь услышит!..
Жнивье бледным золотом сияло по обе стороны тропинки — в тот день видны были далеко вокруг открытые, голые по-осеннему пашни. Его маленькая гнедая нищенски жалкая кляча паслась внизу в роще у ручья.
Ингунн молилась про себя беззвучно — лишь стон выдавал ее горчайшие муки. Вот так же молилась она в ту ночь, когда он стоял у дверей бабушкиного дома, тихо стуча и зовя ее по имени. В кромешной тьме стояла она на коленях у изголовья кровати, обхватив руками резную, в виде лошадиной головы, стойку, и звала на помощь молча, беззвучно, вся сотрясаясь от страха. Ведь с ней уже случилась беда, она ни за что не хочет пасть еще ниже. И тут подумала: он может вынудить ее против воли; ей придется сойти с кровати и впустить его. Когда она поняла: он отошел от двери, — она зарыдала, благодаря его за это. Ведь ее удерживала не собственная крошечная капля воли, а невидимая сила, могучая и суровая, заполнившая тьму между ней и опасностью, таившейся за дверью. Когда, обессиленная, она забралась под меховое одеяло, смиренно благодарная за спасение, она подумала, что примет безропотно любую, самую суровую кару за свой грех, лишь бы ей никогда больше не отдаться во власть Тейта. И когда они встретились на другой день и он пошутил: она, дескать, спит так крепко, что ему пришлось уйти безутешным от ее двери, она ответила:
— Я не спала, я все слышала.
Она была совершенно спокойна, потому что верила: добрые силы, которые удержали ее нынче ночью, не потерпят, чтобы он снова овладел ею.
Когда он спросил, почему же она не открыла, может, испугалась, или кто-то был у нее в горнице, она осмелилась сказать:
— Нет, я просто не хотела. И ты больше не приходи сюда, Тейт… Сделай милость, не ходи за мной больше!
— Вот так раз! Сделай милость, говоришь!.. А прошлой ночью…
— Знаю, — перебила его она, застонав от душевной муки. — Худо это, тяжкий грех!..
— Грех? — спросил он изумленно. — Так ты этого боишься?
Она помнила об этом тогда, помнила и теперь, пока шла здесь, по тропке, и ей стало по-своему жаль юношу. Где ему знать, сколь велик грех, что был свершен, когда она отдалась ему. Ведь она порушила клятву, о которой не в силах была даже думать здесь, на краю бездны, в которой пребывала ныне…
Шесть недель — целых шесть недель минуло с того дня и с той ночи, когда она в самой глубине души, подспудно и неосознанно начала надеяться, что может забыться хоть разок. Потом она исповедуется, заплатит пеню и попытается забыть, что у нее было с Тейтом. Тем паче она не слыхала о нем и не видала его с тех пор до нынешнего дня, когда он явился в Берг с каким-то делом к фру Магнхильд и назначил ей, Ингунн, встречу, а она не посмела не пойти.
Она увидела его, он сидел на камне в кустах. Она закричала беззвучно:
— Помоги мне, не дай ему меня запугать; чтоб я снова уступила ему!..
Он сидел почти на том самом месте, где они стояли в темноте в ночь святого Йона, когда он пел ей песню про вербу. Но она не думала об этом — они были как бы в солнечной, полной воздуха беседке, в сени желтеющих деревьев. Солнце и голубое небо светили им сквозь легкие, почти голые ветви. На глади ручья за кустами плясали мелкие солнечные блики; там на бледных, сломленных стебельках и на сорняках, которые уже побило градом и прихватило морозом, сверкали капли росы. Тропинка рядом с ними желтела палой листвой.
Даже камень, на котором он сидел, был так красив, весь увешанный свисающими зелеными подушечками мха! И ее охватило отчаяние: только она одна полна страха и безнадежности в этом прекрасном, сверкающем мире.
— Боже, помилуй меня! Я сама не пойму, что со мной.
Он вскочил и стоял, глядя на нее. Потом сделал движение, словно собираясь привлечь ее к себе; она, подняв руки, пыталась защищаться, неуклюже и слабо, а ноги у нее подкашивались. Он быстро посадил ее на камень, сам же остался стоять, глядя на нее.
— Ты, видать, не очень веселилась эти недели, что меня не было! Никто ничего не пронюхал? — быстро спросил он.
Ингунн покачала головой. Сидя на камне, она вся дрожала.
— Лучше я сразу поведаю тебе добрые вести, которые привез, — сказал он, чуть склонившись над ней и улыбаясь. — Я был в Хамаре, Ингунн, и толковал о нашем деле с местером Тургардом. Он посулил, что сам будет ходатаем за меня пред твоими родичами, он и Гуннар, сын Берга. Ну как, неплохих я раздобыл сватов?
Ей показалось, будто на нее обрушилась каменная лавина и она, Ингунн, выползает из-под нее на четвереньках, окровавленная с головы до ног. А потом снова обвал, который погребает ее.
— Что скажешь на это?
— Я ни о чем таком не думала, — прошептала она, ломая руки. — Ну, что ты захочешь посвататься ко мне…
— Я хотел сделать это не раз еще раньше, летом. Ты мне пришлась по сердцу с первой минуты, как я тебя увидал… Ну, а раз ты не утаила, что и я тебе люб… Да только я в этом еще не до конца уверен… — Поглядев на нее сверху вниз, он лукаво улыбнулся. — Зачем бы ты тогда закрыла мне дверь уже на вторую ночь? Да, я сам потом понял… Верно, было б сверх всякой меры дерзко продолжать эту игру в Берге. А потерять тебя мне неохота… Так что скоро ты перестанешь горевать о грехе, если именно это тебя удручает! — Улыбнувшись, он погладил ее по щеке — Ингунн сжалась, как собака, которая ждет, что ее побьют. — Никогда бы не подумал, что ты примешь это так близко к сердцу… Но теперь ты, верно, утешилась, бедняжка моя?
— Тейт, нам не бывать вместе.
— Ни Гуннар, ни местер Тургард так вовсе не думают.
— Что ты им сказал? — почти беззвучно шепнула она.
— Я сказал им обо всем, что было меж нами, — да не более того, чем тебе известно, — засмеялся он. — Ну, я сказал им: мы любы друг другу, и ты не прочь пойти за меня — под конец ты дала мне это понять… Только будь спокойна, я ничего не сказал такого… им и в голову не придет, будто я получил от тебя в залог много более, чем просто слово. — Он игриво засмеялся и, взяв ее за подбородок, хотел заставить приподнять голову и взглянуть на него. — Ты моя, Ингунн?
— Я этого никогда не говорила.
— Как так? — Лицо Тейта помрачнело. — Может, ты думаешь, я тебе неровня? Гуннар и местер Тургард, верно, так не считают. Не бойся, я не собираюсь оставаться на службе у Гуннара, когда женюсь, — мы уговорились, что я уеду от него сразу же после рождества. Я вовсе не думаю оставаться здесь, в этом краю… Разве ты сама того захочешь, а родичи твои дадут нам землю, где мы сумеем построиться: но, может, они вовсе этого не пожелают. Нет… местер же Тургард, Ингунн, посулил мне дать грамоту к самому архиепископу и к кое-кому из своих друзей в тамошнем капитуле — и в ней он отпишет, что мне нет равного по части письма и узоров на телячьей коже. Я могу прокормить тебя куда лучше своим ремеслом, чем думаете вы, крестьяне, ежели только приеду в такое место, как Нидарос… У меня немало путей приумножить благосостояние — когда я получу имение, которое смогу пустить в дело… А после, коли захотим, поедем ко мне домой, в Исландию… Ты не раз говаривала летом, что тебе хочется поехать туда. Сдается мне, я смогу увезти тебя в Исландию, и там тебе будет не худо…
Он посмотрел на ее склоненное бледное, искаженное ужасом лицо и сказал, начиная сердиться:
— Подумай хорошенько, Ингунн, ты уж не так молода, тебе два десятка минуло. А сваты, как я слышал, не протоптали дорожку на тун твоих опекунов… — Он глядел в сторону, немного стыдясь своих слов.
— Тейт… я не могу! — Она сжала руки на коленях. — У меня есть другой… другой, кому я дала слово… давным-давно…
— Едва ли он сказал бы, что ты честно сдержала слово, коли б узнал обо всем, — сухо сказал Тейт. — Не желал бы я такой верности… если бы моя нареченная невеста любезничала с чужим и так вольно с ним шутила, как ты, когда дала мне понять, что тебе по душе игра, в которую мы играли нынче летом. Нет, черт меня побери, коли б я стерпел это… Даже если бы ты блюла то, что не соблюла в первый же раз, когда нам случилось остаться одним в усадьбе!..
Ингунн закрыла лицо, словно от удара.
— Тейт… Я не хотела…
— Нет… Знаю я это! — Он презрительно ухмыльнулся.
— Я и в мыслях не держала… Мне и в голову не могло прийти, что тебе вздумается такое.
— Нет, где уж там!
— Ты ведь так юн… моложе меня, я думала, это только баловство, раз ты такой еще мальчик…
— Ясное дело!
— Я ведь противилась… пыталась высвободиться…
Тейт усмехнулся.
— Да, на это вы, почитай, все горазды, но не такой уж я мальчик, чтобы не знать: ни на что вы так не досадуете и никого не презираете более, нежели молодого, легковерного парня, который поддается на вашу удочку и который отступится… коли вы противитесь.
Ингунн глядела на него во все глаза, оцепенев от страха.
— Будь ты юна и невинна, никогда б я не обидел тебя, я не таков. Но уж не думаешь ли ты, будто я поверил, что тебе было невдомек, чем кончится этот пляс, в котором ты хороводила меня все лето.
Ингунн по-прежнему не сводила с него глаз — краска медленно заливала ее мертвенно-бледное лицо.
— Не сомневайся, — холодно сказал Тейт, — кое-что я слыхал про тебя, знаю и про парня, который служил у твоего отца в усадьбе… ну, от которого ты пригуляла, когда тебе было четырнадцать…
— Он вовсе не служил у отца! И младенца у меня никогда не было! — Согнувшись и закрыв лицо ладонями, она тихонько заплакала.
Тейт недоверчиво улыбнулся — он продолжал стоять, глядя на плачущую девушку.
— Не знаю, ждешь ли ты, что он вернется и женится на тебе. Или же у тебя и после были дружки… Как бы там ни было, он, как видно, не торопится, этот твой любезный… Боюсь, Ингунн, ни к чему тебе ждать его… того и гляди по рукам пойдешь!
Она сидела как прежде, плача тихо и горестно. Тейт немного смягчился.
— Лучше выходи за меня, Ингунн, я-то у тебя под рукой. Я буду тебе… буду тебе добрым мужем… Только бы тебе избавиться от этой… ну, ветрености твоей, что ли… и стать степенной и разумной с нынешнего дня. Я… я люблю тебя, — молвил он неловко и слегка погладил ее по склоненной голове. — Несмотря ни на что…
Ингунн оттолкнула его руку.
— Да не плачь так, Ингунн, я и не думаю бросать тебя!
Она поднялась и стояла, глядя перед собой. Она поняла: тщетно пытаться рассказать ему правду о том, что он слышал про нее. Так вот, стало быть, какие сплетни ходят здесь, в округе, где никто не знал Улава и лишь немногие знали ее не как девушку, которую никто ни во что не ставит, не как девушку, опозорившую весь свой род, изгнанную из круга родичей и лишенную их милости…
Она не в силах была заставить себя говорить об этом… Но то, что вышло меж Тейтом и ею… Пожалуй, она должна объяснить ему, как все могло случиться. И она сказала:
— Я сама знаю — это кара за мой грех… Знаю, я тяжко согрешила, не пожелав простить Колбейна, брата моего отца. Я радовалась, когда он помер, и думала о нем с ненавистью и жаждой мести; отказалась я поехать и на поминки. Это он более всех повинен в том, что меня разлучили с тем, кому я предназначена с малолетства и кого хотела взять в мужья. Ни одной молитвы не желала я прочитать за упокой души Колбейна, хотя думала, что уж ему-то крайне необходимы молитвы, которые… Когда они читали вечером «De profundis», я вышла из горницы. И отказалась ехать вместе со всеми на север, на его похороны… Боже, смилуйся надо мной! Я сама знала, что это грех — ненавидеть недруга, уже призванного на суд божий. Тут явился ты… а мне так хотелось думать о чем-нибудь другом… Я обрадовалась, и когда ты захотел подняться со мной в клетушку, где хранилось шерстяное тканье… Я ведь думала, ты еще мальчик… А в моем тогдашнем расположении духа мне хотелось шуметь и дурачиться с тобою, только бы не думать о мертвом. И тогда мы принялись перебрасываться клубками шерсти из мешков… Но я никогда не думала, нет, не думала… хоть ты потерял стыд и говорил непристойности… Я думала, это оттого, что ты столь игрив и молод…
Тейт стоял, глядя на нее все с той же недоверчивой усмешкой.
— Ладно, пусть так. В первый раз я взял тебя против твоей воли. Ну, а потом, ночью?
Ингунн, вовсе отчаявшись, опустила голову. Этого она не могла объяснить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Радостная лучезарная сила этого дня заставила ее сжаться под бременем страха и печали. Когда он назначил ей свидание, у нее не хватило духу отказать ему. Она до смерти боялась остаться с ним наедине. Но не смела поступить иначе. Ведь он может подойти к ней в усадьбе и заговорить об этом, а вдруг кто-нибудь услышит!..
Жнивье бледным золотом сияло по обе стороны тропинки — в тот день видны были далеко вокруг открытые, голые по-осеннему пашни. Его маленькая гнедая нищенски жалкая кляча паслась внизу в роще у ручья.
Ингунн молилась про себя беззвучно — лишь стон выдавал ее горчайшие муки. Вот так же молилась она в ту ночь, когда он стоял у дверей бабушкиного дома, тихо стуча и зовя ее по имени. В кромешной тьме стояла она на коленях у изголовья кровати, обхватив руками резную, в виде лошадиной головы, стойку, и звала на помощь молча, беззвучно, вся сотрясаясь от страха. Ведь с ней уже случилась беда, она ни за что не хочет пасть еще ниже. И тут подумала: он может вынудить ее против воли; ей придется сойти с кровати и впустить его. Когда она поняла: он отошел от двери, — она зарыдала, благодаря его за это. Ведь ее удерживала не собственная крошечная капля воли, а невидимая сила, могучая и суровая, заполнившая тьму между ней и опасностью, таившейся за дверью. Когда, обессиленная, она забралась под меховое одеяло, смиренно благодарная за спасение, она подумала, что примет безропотно любую, самую суровую кару за свой грех, лишь бы ей никогда больше не отдаться во власть Тейта. И когда они встретились на другой день и он пошутил: она, дескать, спит так крепко, что ему пришлось уйти безутешным от ее двери, она ответила:
— Я не спала, я все слышала.
Она была совершенно спокойна, потому что верила: добрые силы, которые удержали ее нынче ночью, не потерпят, чтобы он снова овладел ею.
Когда он спросил, почему же она не открыла, может, испугалась, или кто-то был у нее в горнице, она осмелилась сказать:
— Нет, я просто не хотела. И ты больше не приходи сюда, Тейт… Сделай милость, не ходи за мной больше!
— Вот так раз! Сделай милость, говоришь!.. А прошлой ночью…
— Знаю, — перебила его она, застонав от душевной муки. — Худо это, тяжкий грех!..
— Грех? — спросил он изумленно. — Так ты этого боишься?
Она помнила об этом тогда, помнила и теперь, пока шла здесь, по тропке, и ей стало по-своему жаль юношу. Где ему знать, сколь велик грех, что был свершен, когда она отдалась ему. Ведь она порушила клятву, о которой не в силах была даже думать здесь, на краю бездны, в которой пребывала ныне…
Шесть недель — целых шесть недель минуло с того дня и с той ночи, когда она в самой глубине души, подспудно и неосознанно начала надеяться, что может забыться хоть разок. Потом она исповедуется, заплатит пеню и попытается забыть, что у нее было с Тейтом. Тем паче она не слыхала о нем и не видала его с тех пор до нынешнего дня, когда он явился в Берг с каким-то делом к фру Магнхильд и назначил ей, Ингунн, встречу, а она не посмела не пойти.
Она увидела его, он сидел на камне в кустах. Она закричала беззвучно:
— Помоги мне, не дай ему меня запугать; чтоб я снова уступила ему!..
Он сидел почти на том самом месте, где они стояли в темноте в ночь святого Йона, когда он пел ей песню про вербу. Но она не думала об этом — они были как бы в солнечной, полной воздуха беседке, в сени желтеющих деревьев. Солнце и голубое небо светили им сквозь легкие, почти голые ветви. На глади ручья за кустами плясали мелкие солнечные блики; там на бледных, сломленных стебельках и на сорняках, которые уже побило градом и прихватило морозом, сверкали капли росы. Тропинка рядом с ними желтела палой листвой.
Даже камень, на котором он сидел, был так красив, весь увешанный свисающими зелеными подушечками мха! И ее охватило отчаяние: только она одна полна страха и безнадежности в этом прекрасном, сверкающем мире.
— Боже, помилуй меня! Я сама не пойму, что со мной.
Он вскочил и стоял, глядя на нее. Потом сделал движение, словно собираясь привлечь ее к себе; она, подняв руки, пыталась защищаться, неуклюже и слабо, а ноги у нее подкашивались. Он быстро посадил ее на камень, сам же остался стоять, глядя на нее.
— Ты, видать, не очень веселилась эти недели, что меня не было! Никто ничего не пронюхал? — быстро спросил он.
Ингунн покачала головой. Сидя на камне, она вся дрожала.
— Лучше я сразу поведаю тебе добрые вести, которые привез, — сказал он, чуть склонившись над ней и улыбаясь. — Я был в Хамаре, Ингунн, и толковал о нашем деле с местером Тургардом. Он посулил, что сам будет ходатаем за меня пред твоими родичами, он и Гуннар, сын Берга. Ну как, неплохих я раздобыл сватов?
Ей показалось, будто на нее обрушилась каменная лавина и она, Ингунн, выползает из-под нее на четвереньках, окровавленная с головы до ног. А потом снова обвал, который погребает ее.
— Что скажешь на это?
— Я ни о чем таком не думала, — прошептала она, ломая руки. — Ну, что ты захочешь посвататься ко мне…
— Я хотел сделать это не раз еще раньше, летом. Ты мне пришлась по сердцу с первой минуты, как я тебя увидал… Ну, а раз ты не утаила, что и я тебе люб… Да только я в этом еще не до конца уверен… — Поглядев на нее сверху вниз, он лукаво улыбнулся. — Зачем бы ты тогда закрыла мне дверь уже на вторую ночь? Да, я сам потом понял… Верно, было б сверх всякой меры дерзко продолжать эту игру в Берге. А потерять тебя мне неохота… Так что скоро ты перестанешь горевать о грехе, если именно это тебя удручает! — Улыбнувшись, он погладил ее по щеке — Ингунн сжалась, как собака, которая ждет, что ее побьют. — Никогда бы не подумал, что ты примешь это так близко к сердцу… Но теперь ты, верно, утешилась, бедняжка моя?
— Тейт, нам не бывать вместе.
— Ни Гуннар, ни местер Тургард так вовсе не думают.
— Что ты им сказал? — почти беззвучно шепнула она.
— Я сказал им обо всем, что было меж нами, — да не более того, чем тебе известно, — засмеялся он. — Ну, я сказал им: мы любы друг другу, и ты не прочь пойти за меня — под конец ты дала мне это понять… Только будь спокойна, я ничего не сказал такого… им и в голову не придет, будто я получил от тебя в залог много более, чем просто слово. — Он игриво засмеялся и, взяв ее за подбородок, хотел заставить приподнять голову и взглянуть на него. — Ты моя, Ингунн?
— Я этого никогда не говорила.
— Как так? — Лицо Тейта помрачнело. — Может, ты думаешь, я тебе неровня? Гуннар и местер Тургард, верно, так не считают. Не бойся, я не собираюсь оставаться на службе у Гуннара, когда женюсь, — мы уговорились, что я уеду от него сразу же после рождества. Я вовсе не думаю оставаться здесь, в этом краю… Разве ты сама того захочешь, а родичи твои дадут нам землю, где мы сумеем построиться: но, может, они вовсе этого не пожелают. Нет… местер же Тургард, Ингунн, посулил мне дать грамоту к самому архиепископу и к кое-кому из своих друзей в тамошнем капитуле — и в ней он отпишет, что мне нет равного по части письма и узоров на телячьей коже. Я могу прокормить тебя куда лучше своим ремеслом, чем думаете вы, крестьяне, ежели только приеду в такое место, как Нидарос… У меня немало путей приумножить благосостояние — когда я получу имение, которое смогу пустить в дело… А после, коли захотим, поедем ко мне домой, в Исландию… Ты не раз говаривала летом, что тебе хочется поехать туда. Сдается мне, я смогу увезти тебя в Исландию, и там тебе будет не худо…
Он посмотрел на ее склоненное бледное, искаженное ужасом лицо и сказал, начиная сердиться:
— Подумай хорошенько, Ингунн, ты уж не так молода, тебе два десятка минуло. А сваты, как я слышал, не протоптали дорожку на тун твоих опекунов… — Он глядел в сторону, немного стыдясь своих слов.
— Тейт… я не могу! — Она сжала руки на коленях. — У меня есть другой… другой, кому я дала слово… давным-давно…
— Едва ли он сказал бы, что ты честно сдержала слово, коли б узнал обо всем, — сухо сказал Тейт. — Не желал бы я такой верности… если бы моя нареченная невеста любезничала с чужим и так вольно с ним шутила, как ты, когда дала мне понять, что тебе по душе игра, в которую мы играли нынче летом. Нет, черт меня побери, коли б я стерпел это… Даже если бы ты блюла то, что не соблюла в первый же раз, когда нам случилось остаться одним в усадьбе!..
Ингунн закрыла лицо, словно от удара.
— Тейт… Я не хотела…
— Нет… Знаю я это! — Он презрительно ухмыльнулся.
— Я и в мыслях не держала… Мне и в голову не могло прийти, что тебе вздумается такое.
— Нет, где уж там!
— Ты ведь так юн… моложе меня, я думала, это только баловство, раз ты такой еще мальчик…
— Ясное дело!
— Я ведь противилась… пыталась высвободиться…
Тейт усмехнулся.
— Да, на это вы, почитай, все горазды, но не такой уж я мальчик, чтобы не знать: ни на что вы так не досадуете и никого не презираете более, нежели молодого, легковерного парня, который поддается на вашу удочку и который отступится… коли вы противитесь.
Ингунн глядела на него во все глаза, оцепенев от страха.
— Будь ты юна и невинна, никогда б я не обидел тебя, я не таков. Но уж не думаешь ли ты, будто я поверил, что тебе было невдомек, чем кончится этот пляс, в котором ты хороводила меня все лето.
Ингунн по-прежнему не сводила с него глаз — краска медленно заливала ее мертвенно-бледное лицо.
— Не сомневайся, — холодно сказал Тейт, — кое-что я слыхал про тебя, знаю и про парня, который служил у твоего отца в усадьбе… ну, от которого ты пригуляла, когда тебе было четырнадцать…
— Он вовсе не служил у отца! И младенца у меня никогда не было! — Согнувшись и закрыв лицо ладонями, она тихонько заплакала.
Тейт недоверчиво улыбнулся — он продолжал стоять, глядя на плачущую девушку.
— Не знаю, ждешь ли ты, что он вернется и женится на тебе. Или же у тебя и после были дружки… Как бы там ни было, он, как видно, не торопится, этот твой любезный… Боюсь, Ингунн, ни к чему тебе ждать его… того и гляди по рукам пойдешь!
Она сидела как прежде, плача тихо и горестно. Тейт немного смягчился.
— Лучше выходи за меня, Ингунн, я-то у тебя под рукой. Я буду тебе… буду тебе добрым мужем… Только бы тебе избавиться от этой… ну, ветрености твоей, что ли… и стать степенной и разумной с нынешнего дня. Я… я люблю тебя, — молвил он неловко и слегка погладил ее по склоненной голове. — Несмотря ни на что…
Ингунн оттолкнула его руку.
— Да не плачь так, Ингунн, я и не думаю бросать тебя!
Она поднялась и стояла, глядя перед собой. Она поняла: тщетно пытаться рассказать ему правду о том, что он слышал про нее. Так вот, стало быть, какие сплетни ходят здесь, в округе, где никто не знал Улава и лишь немногие знали ее не как девушку, которую никто ни во что не ставит, не как девушку, опозорившую весь свой род, изгнанную из круга родичей и лишенную их милости…
Она не в силах была заставить себя говорить об этом… Но то, что вышло меж Тейтом и ею… Пожалуй, она должна объяснить ему, как все могло случиться. И она сказала:
— Я сама знаю — это кара за мой грех… Знаю, я тяжко согрешила, не пожелав простить Колбейна, брата моего отца. Я радовалась, когда он помер, и думала о нем с ненавистью и жаждой мести; отказалась я поехать и на поминки. Это он более всех повинен в том, что меня разлучили с тем, кому я предназначена с малолетства и кого хотела взять в мужья. Ни одной молитвы не желала я прочитать за упокой души Колбейна, хотя думала, что уж ему-то крайне необходимы молитвы, которые… Когда они читали вечером «De profundis», я вышла из горницы. И отказалась ехать вместе со всеми на север, на его похороны… Боже, смилуйся надо мной! Я сама знала, что это грех — ненавидеть недруга, уже призванного на суд божий. Тут явился ты… а мне так хотелось думать о чем-нибудь другом… Я обрадовалась, и когда ты захотел подняться со мной в клетушку, где хранилось шерстяное тканье… Я ведь думала, ты еще мальчик… А в моем тогдашнем расположении духа мне хотелось шуметь и дурачиться с тобою, только бы не думать о мертвом. И тогда мы принялись перебрасываться клубками шерсти из мешков… Но я никогда не думала, нет, не думала… хоть ты потерял стыд и говорил непристойности… Я думала, это оттого, что ты столь игрив и молод…
Тейт стоял, глядя на нее все с той же недоверчивой усмешкой.
— Ладно, пусть так. В первый раз я взял тебя против твоей воли. Ну, а потом, ночью?
Ингунн, вовсе отчаявшись, опустила голову. Этого она не могла объяснить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88