Место как вымерло - все, кроме них, прячутся за мешками с песком. Генерал заставляет Шафто несколько раз проехать взад и вперед по полю, останавливаясь у каждого орудийного окопа, чтобы заглянуть внутрь.
- Вот он, голубчик! - говорит наконец Генерал, указывая тросточкой на зенитную установку в противоположном конце полосы. - Только что высунулся, болтает в телефон.
Шафто гонит по полосе. Горящий «зеро» примерно на половине скорости звука рушится в нескольких сотнях метров впереди и разлетается ревущим облаком запчастей, которые подпрыгивают и катятся в общем направлении джипа. Шафто тормозит. Генерал на него орет.
Понимая, что от невидимой опасности не увернуться, Шафто разворачивает машину навстречу шторму. Бобби такое уже видал и знает, что первым будет блок двигателя, докрасна раскаленный могильник первоклассной мицубисиевской стали.
А вот и он: один из коллекторов выхлопной системы болтается как сломанное крыло, и при каждом скачке вырывает из поля куски дерна. Шафто круто поворачивает баранку. Находит глазами фюзеляж: ага, уже воткнулся в землю. Теперь крылья: они разлетелись на большие куски, которые постепенно замедляются, но шины оторвались от шасси и огненными колесами мчатся навстречу джипу. Шафто лавирует между ними, проносится над лужицей горящего масла, еще раз поворачивает и гонит дальше.
При взрыве «зеро» все снова попрятались за мешки с песком. Генерал вылезает из джипа и, держа снаряд над головой, заглядывает за бруствер.
- Эй, капитан, - говорит он безупречным дикторским голосом. - Это прибыло к моему обеденному столу без обратного адреса, но я полагаю, что от вашего расчета.
Капитан вытягивается во фрунт и над бруствером появляется его голова в шлемофоне.
- Соблаговолите получить обратно и проследите, чтобы его обезвредили. - Генерал бросает снаряд, как дыню, капитан еле успевает его поймать.
- Продолжайте, - говорит Генерал, - и в следующий раз постарайтесь доказать мне, что умеете сбивать нипов.
Он пренебрежительно машет в сторону горящего «зеро» и снова садится в джип.
- Назад в горы, Шафто!
- Есть, сэр.
- Знаю, ты морпех и поэтому меня ненавидишь. Офицеры любят, когда ты притворяешься искренним.
- Так точно, сэр, я вас ненавижу, сэр, но не думаю, что это помешает нам вместе бить нипов, сэр!
- Согласен. Однако в задании, которое я тебе поручу, бить нипов - не главное.
Шафто слегка ошарашен.
- Сэр, со всем уважением, думаю, бить нипов - это то, что у меня получается.
- Не сомневаюсь. Ценное умение для морпеха. Потому что на этой войне морпех - первоклассный боец под началом у адмиралов, ничего не смыслящих в наземной войне и полагающих, будто лучший способ овладеть островом - бросить своих людей на оборонительные сооружения нипов.
Генерал делает паузу, словно давая Шафто возможность ответить. Тот молчит. Братки на Кваджалейне рассказывали о боях за тихоокеанские атоллы - все было так, как говорит Генерал.
- Поэтому морпехи хорошо умеют бить нипов, и не сомневаюсь, что тут ты большой спец. Однако сейчас, Шафто, ты в армии. У нас в армии есть некоторые поразительные новшества вроде стратегии и тактики, которые не мешало бы взять на вооружение некоторым адмиралам. А твое дело, Шафто, будет не столько бить нипов, сколько думать головой.
- Знаю, генерал, вы наверняка считаете меня тупым воякой, но я думаю, что у меня неплохая голова на плечах.
- Вот и постарайся сохранить ее на плечах! - Генерал от дущи хлопает Шафто по спине. - Сейчас мы пытаемся создать благоприятную тактическую обстановку, а дальше для уничтожения нипов есть много действенных средств - воздушные бомбардировки, голод и тому подобное. Тебе не обязательно лично перерезать глотку каждому встреченному нипу, хотя наверняка ты отлично подготовлен к такой задаче.
- Спасибо, генерал, сэр.
- У нас есть миллионы филиппинских партизан, сотни тысяч солдат для такой, по сути, банальной задачи, как превращение живых нипов в мертвых или, на худой конец, пленных нипов. Чтобы координировать их действия, нужна разведка. Вот одна из твоих задач. Но поскольку страна и так кишит моими лазутчиками, это будет твоя вторая задача.
- А первая, сэр?
- Филиппинцам нужно руководство. Нужна координация. И главное - боевой дух.
- Боевой дух, сэр?
- У филиппинцев много причин для уныния. Им там под нипами не сладко. И хотя я здесь, на Новой Гвинее, день и ночь готовлю трамплин для своего возвращения, филиппинцы этого не знают, и многие, вероятно, думают, будто я о них позабыл. Пора известить их, что я возвращаюсь. Я вернусь, и скоро.
Шафто ухмыляется, полагая, что здесь Генерал слегка посмеивается над собой - да, немножко иронизирует. Хотя нет, тот, кажется, абсолютно серьезен.
- Останови! - кричит он.
Шафто останавливает джип на вершине серпантина, откуда открывается вид на Филиппинское море. Генерал протягивает руку ладонью вверх, как шекспировский актер перед фотокамерой.
- Отправляйся туда, Бобби Шафто! - говорит Генерал. - Отправляйся туда и скажи, что я возвращаюсь.
Шафто помнит роль и знает свою реплику.
- Сэр! Есть, сэр!
НАЧАЛО КООРДИНАТ
С точки зрения якобы привилегированных белых технократов вроде Рэнди Уотерхауза и его предков по мужской линии, Палус - одна большая природная лаборатория нелинейной аэродинамики и теории хаоса. Жизни здесь немного, поэтому наблюдателю не слишком мешают деревья, цветы, фауна и линейно-рациональные творения человеческих рук. Влажные, теплые тихоокеанские ветра утыкаются в Каскадные горы и, просыпавшись снегом на радость сиэтлским горнолыжникам, сворачивают на север к Ванкуверу или на юг к Портленду. Соответственно поставки воздуха в Палус осуществляются с Юкона или из Британской Колумбии. Он (предполагает Рэнди) течет над плоским, как блин, вулканическим пенепленом центрального штата Вашингтон более или менее сплошным ламинарным потоком и, попадая в холмистый Палус, растекается на систему рек, речушек и ручейков, расходящихся у голых возвышенностей и сливающихся в сухих ложбинах. Однако ему никогда не восстановиться в прежнем качестве. Холмы вносят в систему энтропию. Она, как пригоршня пятаков в квашне с тестом, может сколько угодно перемешиваться туда-сюда, но никуда не денется. Энтропия проявляет себя в завихрениях, резких порывах и эфемерных смерчах. Все они прекрасно видны, потому что летом воздух наполнен пылью и дымом, а зимой метет поземка.
Песчаные смерчи (зимой - снежные) такое же обычное явление в Уитмене, как крысы - в средневековом Гуаньчжоу. Маленький Рэнди по дороге в школу провожал песчаные смерчи. Попадались крошечные - такие, что их почти можно было взять в руку, - а бывали и миниатюрные торнадо пятьдесят-сто футов высотой: они возникали над холмами или магазинами, словно библейские пророки, пропущенные через малобюджетную кинотехнологию и тоскливый буквализм режиссера послевоенных эпических картин. По крайней мере люди, приехавшие в Палус впервые, пугались до судорог.
Когда Рэнди становилось скучно в школе, он наблюдал в окно, как смерчи гоняются друг за другом по пустой игровой площадке. Иногда смерч размером с легковушку пробегал по футбольному полю между качелями и с размаху врезался в лазалку - травмоопасную, выкованную средневековыми кузнецами и вмурованную в бетон, настоящее орудие дарвиновского естественного отбора, рассчитанное на выживание сильнейших.
Окутав лазалку, смерч словно замирал. Он полностью терял форму и превращался в клуб пыли, которая начинала медленно оседать, как и положено веществу тяжелее воздуха. Однако вскоре возникал по другую сторону лазалки и мчался дальше. А иногда два смерча поменьше разбегались в противоположные стороны.
По дороге из школы и в школу Рэнди подолгу гонялся за смерчами и ставил над ними импровизированные эксперименты, раз он даже выбежал на проезжую часть, пытаясь забраться в самую середину небольшого, с тележку, смерча, и ощутимо получил в бок радиатором сигналящего «бьюика». Он знал, что смерчи и хрупкие, и упорные. Можно наступить на смерчик, но он увернется или закружит вокруг твоей ноги и убежит прочь. А иногда попытаешься поймать его руками, а он исчезнет, но - глянь! - другой такой же стремительно улепетывает футах в двадцати дальше. Позже, когда Рэнди начал учить физику, его брала оторопь от того, что вещество спонтанно организуется в невероятные, тем не менее безусловно самоподдерживающиеся, достаточно устойчивые системы.
Для смерчей не было места в законах физики, по крайней мере в том их застывшем варианте, который преподносят студентам. В преподавании физики есть неписаный сговор: толковый, но затурканный, а потому косный преподаватель общается с аудиторией, состоящей наполовину из инженеров, наполовину из физиков. Инженерам предстоит строить мосты, чтобы те не падали, и самолеты, чтобы те не пикировали в землю на скорости шестьсот миль в час; у них, по определению, потеют ладони и перекашиваются лица, когда лектор заходит не в ту степь и начинает вещать об абсолютно диких явлениях. Физики гордятся тем, что они умнее и морально чище инженеров, и по определению не желают слышать ни о чем непонятном. Сговор ведет к тому, что лектор объясняет (примерно в таком роде): пыль тяжелее воздуха, поэтому падает, пока не достигнет земли. Это все, что вам надо знать про пыль. Инженеры довольны: они любят, чтобы учебный материал был мертв и распят, как бабочка под стеклом. Физики довольны: они любят думать, будто все понимают. Никто не задаст трудных вопросов. А за окнами песчаные смерчи по-прежнему резвятся в студенческом городке.
Сейчас Рэнди снова в Уитмене, впервые за много лет видит, как смерчи (снежные, поскольку стоит зима) лавируют по пустым рождественским улицам, и склонен смотреть на вещи несколько шире: эти смерчи, эти завихрения - следствие холмов и долин, расположенных, вероятно, за мили и мили отсюда. По сути, Рэнди, помотавшийся по миру, мыслит куда гибче и смотрит с точки зрения ветра, а не с фиксированной точки зрения мальчика, редко покидавшего город. С точки зрения ветра, он (ветер) неподвижен, а холмы и долины - движущиеся предметы, которые возникают на горизонте, стремительно приближаются, меняют его и уносятся прочь, предоставляя ветру самостоятельно расхлебывать последствия. Часть последствий - песчаные или снежные смерчи. Будь на пути больше препятствий - крупный город с высокими домами или лес с ветвями и листьями, на этом история бы закончилась: ветер полностью выдохся бы, сник и перестал существовать как единое целое, а его аэродинамическая активность свелась бы к неразличимым завихрениям вокруг сосновых иголок или автомобильных антенн.
В данном случае речь об автомобильной стоянке перед Уотерхауз-хаузом. Обычно она полна машин и потому губительна для ветра. С подветренной стороны автомобильной стоянки никогда не увидишь смерча - туда в генерализованном виде просачивается лишь мертвый и одряхлевший ветер. Однако сейчас рождественские каникулы, и на стоянке размером с артиллерийское стрельбище всего три машины. Асфальт серый, как выключенный монитор. Взвесь из льдинок растекается свободно, словно радужная пленка бензина на теплой воде. Единственное препятствие - ледяные саркофаги брошенных автомобилей, стоящих на пустой парковке, наверное, недели две - остальные разъехались на рождественские каникулы. Каждая машина становится первопричиной системы спутных струй и стоячих завихрений. Ветер здесь - искристый абразив, дерущий лицо, выкалывающий глаза фактор в ткани пространства-времени, населенного огромными дугами платинового огня вкруг низкого зимнего солнца. В нем постоянно висят кристаллики замерзшей воды. Осколки льда - меньше снежинок, видимо, отдельные их лучики, сорванные ветром с канадских сугробов, уже не опускаются, пока не попадут в карман мертвого воздуха: центр смерча или неподвижный слой спутной струи от брошенного на стоянке автомобиля.
Над всем этим высится Уотерхауз-хауз: корпус студенческого общежития, которому ни один ученый из тех, чьи имена присваивают студенческим корпусам, не пожелал бы дать свое имя. Сквозь огромный, не по климату, витраж бьет неприятный, как из зацветшего аквариума, зеленый свет. Уборщики возят взад-вперед неповоротливые моющие машины, таща за собой километровые бухты оранжевого силового кабеля, извлекая следы сблеванного пива и маргариновых жиров из серого ковра, который уже во времена Рэнди скорее символически обозначал ковер как отвлеченное понятие. Сейчас, въезжая в главные ворота мимо гробового камня с надписью «Уотерхауз-хауз», Рэнди поневоле смотрит вперед, через ветровое стекло и передние окна дома, прямо на большой портрет своего деда, Лоуренса Притчарда Уотерхауза - одного из примерно десяти людей, по больше части уже покойных, претендующих на липовое, в сущности, звание «изобретатель ЭВМ». Портрет накрепко привинчен стене и покрыт сантиметровой плексигласовой плитой, которую приходится менять каждые несколько лет, по мере того как она мутнеет от постоянного протирания и мелкого хулиганства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
- Вот он, голубчик! - говорит наконец Генерал, указывая тросточкой на зенитную установку в противоположном конце полосы. - Только что высунулся, болтает в телефон.
Шафто гонит по полосе. Горящий «зеро» примерно на половине скорости звука рушится в нескольких сотнях метров впереди и разлетается ревущим облаком запчастей, которые подпрыгивают и катятся в общем направлении джипа. Шафто тормозит. Генерал на него орет.
Понимая, что от невидимой опасности не увернуться, Шафто разворачивает машину навстречу шторму. Бобби такое уже видал и знает, что первым будет блок двигателя, докрасна раскаленный могильник первоклассной мицубисиевской стали.
А вот и он: один из коллекторов выхлопной системы болтается как сломанное крыло, и при каждом скачке вырывает из поля куски дерна. Шафто круто поворачивает баранку. Находит глазами фюзеляж: ага, уже воткнулся в землю. Теперь крылья: они разлетелись на большие куски, которые постепенно замедляются, но шины оторвались от шасси и огненными колесами мчатся навстречу джипу. Шафто лавирует между ними, проносится над лужицей горящего масла, еще раз поворачивает и гонит дальше.
При взрыве «зеро» все снова попрятались за мешки с песком. Генерал вылезает из джипа и, держа снаряд над головой, заглядывает за бруствер.
- Эй, капитан, - говорит он безупречным дикторским голосом. - Это прибыло к моему обеденному столу без обратного адреса, но я полагаю, что от вашего расчета.
Капитан вытягивается во фрунт и над бруствером появляется его голова в шлемофоне.
- Соблаговолите получить обратно и проследите, чтобы его обезвредили. - Генерал бросает снаряд, как дыню, капитан еле успевает его поймать.
- Продолжайте, - говорит Генерал, - и в следующий раз постарайтесь доказать мне, что умеете сбивать нипов.
Он пренебрежительно машет в сторону горящего «зеро» и снова садится в джип.
- Назад в горы, Шафто!
- Есть, сэр.
- Знаю, ты морпех и поэтому меня ненавидишь. Офицеры любят, когда ты притворяешься искренним.
- Так точно, сэр, я вас ненавижу, сэр, но не думаю, что это помешает нам вместе бить нипов, сэр!
- Согласен. Однако в задании, которое я тебе поручу, бить нипов - не главное.
Шафто слегка ошарашен.
- Сэр, со всем уважением, думаю, бить нипов - это то, что у меня получается.
- Не сомневаюсь. Ценное умение для морпеха. Потому что на этой войне морпех - первоклассный боец под началом у адмиралов, ничего не смыслящих в наземной войне и полагающих, будто лучший способ овладеть островом - бросить своих людей на оборонительные сооружения нипов.
Генерал делает паузу, словно давая Шафто возможность ответить. Тот молчит. Братки на Кваджалейне рассказывали о боях за тихоокеанские атоллы - все было так, как говорит Генерал.
- Поэтому морпехи хорошо умеют бить нипов, и не сомневаюсь, что тут ты большой спец. Однако сейчас, Шафто, ты в армии. У нас в армии есть некоторые поразительные новшества вроде стратегии и тактики, которые не мешало бы взять на вооружение некоторым адмиралам. А твое дело, Шафто, будет не столько бить нипов, сколько думать головой.
- Знаю, генерал, вы наверняка считаете меня тупым воякой, но я думаю, что у меня неплохая голова на плечах.
- Вот и постарайся сохранить ее на плечах! - Генерал от дущи хлопает Шафто по спине. - Сейчас мы пытаемся создать благоприятную тактическую обстановку, а дальше для уничтожения нипов есть много действенных средств - воздушные бомбардировки, голод и тому подобное. Тебе не обязательно лично перерезать глотку каждому встреченному нипу, хотя наверняка ты отлично подготовлен к такой задаче.
- Спасибо, генерал, сэр.
- У нас есть миллионы филиппинских партизан, сотни тысяч солдат для такой, по сути, банальной задачи, как превращение живых нипов в мертвых или, на худой конец, пленных нипов. Чтобы координировать их действия, нужна разведка. Вот одна из твоих задач. Но поскольку страна и так кишит моими лазутчиками, это будет твоя вторая задача.
- А первая, сэр?
- Филиппинцам нужно руководство. Нужна координация. И главное - боевой дух.
- Боевой дух, сэр?
- У филиппинцев много причин для уныния. Им там под нипами не сладко. И хотя я здесь, на Новой Гвинее, день и ночь готовлю трамплин для своего возвращения, филиппинцы этого не знают, и многие, вероятно, думают, будто я о них позабыл. Пора известить их, что я возвращаюсь. Я вернусь, и скоро.
Шафто ухмыляется, полагая, что здесь Генерал слегка посмеивается над собой - да, немножко иронизирует. Хотя нет, тот, кажется, абсолютно серьезен.
- Останови! - кричит он.
Шафто останавливает джип на вершине серпантина, откуда открывается вид на Филиппинское море. Генерал протягивает руку ладонью вверх, как шекспировский актер перед фотокамерой.
- Отправляйся туда, Бобби Шафто! - говорит Генерал. - Отправляйся туда и скажи, что я возвращаюсь.
Шафто помнит роль и знает свою реплику.
- Сэр! Есть, сэр!
НАЧАЛО КООРДИНАТ
С точки зрения якобы привилегированных белых технократов вроде Рэнди Уотерхауза и его предков по мужской линии, Палус - одна большая природная лаборатория нелинейной аэродинамики и теории хаоса. Жизни здесь немного, поэтому наблюдателю не слишком мешают деревья, цветы, фауна и линейно-рациональные творения человеческих рук. Влажные, теплые тихоокеанские ветра утыкаются в Каскадные горы и, просыпавшись снегом на радость сиэтлским горнолыжникам, сворачивают на север к Ванкуверу или на юг к Портленду. Соответственно поставки воздуха в Палус осуществляются с Юкона или из Британской Колумбии. Он (предполагает Рэнди) течет над плоским, как блин, вулканическим пенепленом центрального штата Вашингтон более или менее сплошным ламинарным потоком и, попадая в холмистый Палус, растекается на систему рек, речушек и ручейков, расходящихся у голых возвышенностей и сливающихся в сухих ложбинах. Однако ему никогда не восстановиться в прежнем качестве. Холмы вносят в систему энтропию. Она, как пригоршня пятаков в квашне с тестом, может сколько угодно перемешиваться туда-сюда, но никуда не денется. Энтропия проявляет себя в завихрениях, резких порывах и эфемерных смерчах. Все они прекрасно видны, потому что летом воздух наполнен пылью и дымом, а зимой метет поземка.
Песчаные смерчи (зимой - снежные) такое же обычное явление в Уитмене, как крысы - в средневековом Гуаньчжоу. Маленький Рэнди по дороге в школу провожал песчаные смерчи. Попадались крошечные - такие, что их почти можно было взять в руку, - а бывали и миниатюрные торнадо пятьдесят-сто футов высотой: они возникали над холмами или магазинами, словно библейские пророки, пропущенные через малобюджетную кинотехнологию и тоскливый буквализм режиссера послевоенных эпических картин. По крайней мере люди, приехавшие в Палус впервые, пугались до судорог.
Когда Рэнди становилось скучно в школе, он наблюдал в окно, как смерчи гоняются друг за другом по пустой игровой площадке. Иногда смерч размером с легковушку пробегал по футбольному полю между качелями и с размаху врезался в лазалку - травмоопасную, выкованную средневековыми кузнецами и вмурованную в бетон, настоящее орудие дарвиновского естественного отбора, рассчитанное на выживание сильнейших.
Окутав лазалку, смерч словно замирал. Он полностью терял форму и превращался в клуб пыли, которая начинала медленно оседать, как и положено веществу тяжелее воздуха. Однако вскоре возникал по другую сторону лазалки и мчался дальше. А иногда два смерча поменьше разбегались в противоположные стороны.
По дороге из школы и в школу Рэнди подолгу гонялся за смерчами и ставил над ними импровизированные эксперименты, раз он даже выбежал на проезжую часть, пытаясь забраться в самую середину небольшого, с тележку, смерча, и ощутимо получил в бок радиатором сигналящего «бьюика». Он знал, что смерчи и хрупкие, и упорные. Можно наступить на смерчик, но он увернется или закружит вокруг твоей ноги и убежит прочь. А иногда попытаешься поймать его руками, а он исчезнет, но - глянь! - другой такой же стремительно улепетывает футах в двадцати дальше. Позже, когда Рэнди начал учить физику, его брала оторопь от того, что вещество спонтанно организуется в невероятные, тем не менее безусловно самоподдерживающиеся, достаточно устойчивые системы.
Для смерчей не было места в законах физики, по крайней мере в том их застывшем варианте, который преподносят студентам. В преподавании физики есть неписаный сговор: толковый, но затурканный, а потому косный преподаватель общается с аудиторией, состоящей наполовину из инженеров, наполовину из физиков. Инженерам предстоит строить мосты, чтобы те не падали, и самолеты, чтобы те не пикировали в землю на скорости шестьсот миль в час; у них, по определению, потеют ладони и перекашиваются лица, когда лектор заходит не в ту степь и начинает вещать об абсолютно диких явлениях. Физики гордятся тем, что они умнее и морально чище инженеров, и по определению не желают слышать ни о чем непонятном. Сговор ведет к тому, что лектор объясняет (примерно в таком роде): пыль тяжелее воздуха, поэтому падает, пока не достигнет земли. Это все, что вам надо знать про пыль. Инженеры довольны: они любят, чтобы учебный материал был мертв и распят, как бабочка под стеклом. Физики довольны: они любят думать, будто все понимают. Никто не задаст трудных вопросов. А за окнами песчаные смерчи по-прежнему резвятся в студенческом городке.
Сейчас Рэнди снова в Уитмене, впервые за много лет видит, как смерчи (снежные, поскольку стоит зима) лавируют по пустым рождественским улицам, и склонен смотреть на вещи несколько шире: эти смерчи, эти завихрения - следствие холмов и долин, расположенных, вероятно, за мили и мили отсюда. По сути, Рэнди, помотавшийся по миру, мыслит куда гибче и смотрит с точки зрения ветра, а не с фиксированной точки зрения мальчика, редко покидавшего город. С точки зрения ветра, он (ветер) неподвижен, а холмы и долины - движущиеся предметы, которые возникают на горизонте, стремительно приближаются, меняют его и уносятся прочь, предоставляя ветру самостоятельно расхлебывать последствия. Часть последствий - песчаные или снежные смерчи. Будь на пути больше препятствий - крупный город с высокими домами или лес с ветвями и листьями, на этом история бы закончилась: ветер полностью выдохся бы, сник и перестал существовать как единое целое, а его аэродинамическая активность свелась бы к неразличимым завихрениям вокруг сосновых иголок или автомобильных антенн.
В данном случае речь об автомобильной стоянке перед Уотерхауз-хаузом. Обычно она полна машин и потому губительна для ветра. С подветренной стороны автомобильной стоянки никогда не увидишь смерча - туда в генерализованном виде просачивается лишь мертвый и одряхлевший ветер. Однако сейчас рождественские каникулы, и на стоянке размером с артиллерийское стрельбище всего три машины. Асфальт серый, как выключенный монитор. Взвесь из льдинок растекается свободно, словно радужная пленка бензина на теплой воде. Единственное препятствие - ледяные саркофаги брошенных автомобилей, стоящих на пустой парковке, наверное, недели две - остальные разъехались на рождественские каникулы. Каждая машина становится первопричиной системы спутных струй и стоячих завихрений. Ветер здесь - искристый абразив, дерущий лицо, выкалывающий глаза фактор в ткани пространства-времени, населенного огромными дугами платинового огня вкруг низкого зимнего солнца. В нем постоянно висят кристаллики замерзшей воды. Осколки льда - меньше снежинок, видимо, отдельные их лучики, сорванные ветром с канадских сугробов, уже не опускаются, пока не попадут в карман мертвого воздуха: центр смерча или неподвижный слой спутной струи от брошенного на стоянке автомобиля.
Над всем этим высится Уотерхауз-хауз: корпус студенческого общежития, которому ни один ученый из тех, чьи имена присваивают студенческим корпусам, не пожелал бы дать свое имя. Сквозь огромный, не по климату, витраж бьет неприятный, как из зацветшего аквариума, зеленый свет. Уборщики возят взад-вперед неповоротливые моющие машины, таща за собой километровые бухты оранжевого силового кабеля, извлекая следы сблеванного пива и маргариновых жиров из серого ковра, который уже во времена Рэнди скорее символически обозначал ковер как отвлеченное понятие. Сейчас, въезжая в главные ворота мимо гробового камня с надписью «Уотерхауз-хауз», Рэнди поневоле смотрит вперед, через ветровое стекло и передние окна дома, прямо на большой портрет своего деда, Лоуренса Притчарда Уотерхауза - одного из примерно десяти людей, по больше части уже покойных, претендующих на липовое, в сущности, звание «изобретатель ЭВМ». Портрет накрепко привинчен стене и покрыт сантиметровой плексигласовой плитой, которую приходится менять каждые несколько лет, по мере того как она мутнеет от постоянного протирания и мелкого хулиганства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83