- Так что же там случилось? - спросил он.
- Жители поселка пришли сюда, чтобы сжечь Ферму, - сказал мальчик.
- Ты в этом уверен?
- Они так говорили, да и не было других поводов идти сюда в такое
время, - сказал мальчик.
- Ладно, не будем пока вдаваться в подробности. Пусть будет так. Ты
говоришь, что некоторые из них намеревались поджечь Ферму. Тогда, я
полагаю, другие попытались их остановить, и началась драка?
- Да, - согласился мальчик, но не столь уверенно.
- В таком случае ты и твои друзья фактически не имеют к этому
отношения. Вы просто смотрели?
- Нет, - сказал мальчик. - Нам пришлось защищаться. Это было
необходимо, иначе они сожгли бы наш дом.
- Ты имеешь в виду, что вы кричали кому-то, чтобы они остановили
остальных, или что-то в этом роде?
- Нет, - терпеливо сказал мальчик. - Мы заставили их драться друг с
другом. Мы могли заставить их просто уйти, но тогда они, наверное,
вернулись бы еще раз. Теперь они не вернутся; они поняли, что лучше
оставить нас в покое.
Начальник полиции был в некотором замешательстве.
- Ты говоришь, что вы "заставили" их драться друг с другом. Как вы
это сделали?
- Это слишком трудно объяснить. И вы не поймете, - бесстрастно сказал
мальчик.
Сэр Джон слегка покраснел. С трудом сдерживаясь, он произнес:
- Тем не менее я хотел бы это услышать.
- От этого не будет никакой пользы, - сказал мальчик. Он говорил
спокойно, без эмоций, просто констатируя факт.
Сэр Джон покраснел еще больше. В дело поспешно вмешался доктор
Торренс:
- Это очень сложная проблема, сэр Джон, и мы уже несколько лет без
особого успеха пытаемся разобраться в ней. И самое большее, что можно
сказать, - что дети "внушили" людям в толпе, чтобы те начали избивать друг
друга.
Сэр Джон медленно посмотрел сначала на него, а потом на мальчика. Два
или три раза глубоко вздохнув, он снова обратился к мальчику, но на этот
раз довольно высокомерно:
- Как бы то ни было, но мы еще вернемся к этому позже, - ты
признаешь, что за происшедшее ответственны вы?
- Мы ответственны за то, что защищали себя, - сказал мальчик.
- Ценой четырех убитых и тринадцати серьезно раненых - и это в то
время, когда, как ты говоришь, вы могли просто заставить их уйти?
- Они хотели убить нас, - с безразличным видом сказал мальчик.
Начальник полиции задумчиво посмотрел на него.
- Я не понимаю, как вы это сделали, но ловлю тебя на слове: ты
сказал, что вы сделали это и что необходимости в этом не было.
- Они могли прийти снова. Тогда это стало бы необходимостью, -
ответил мальчик.
- Ты не можешь быть в этом уверен. И вообще, твое отношение к
происшедшему просто чудовищно. Неужели тебе совсем не жалко этих
несчастных?
- Нет, - сказал мальчик. - А за что их жалеть? Вчера днем один из них
стрелял в одного из нас. Теперь мы должны защищаться.
- Но не мстить. Вас защищает закон, так же как и всех прочих.
- Закон не защитил Уилфреда от того, кто в него стрелял; он не
защитил бы нас и прошлой ночью. Закон наказывает преступника после того,
как тот совершит преступление; для нас это бесполезно, мы хотим остаться в
живых.
- Но ты отрицаешь, что вы ответственны за смерть других людей?
- Так и будем ходить по кругу? - со скучающим видом спросил мальчик.
- Я отвечал на ваши вопросы, потому что мы думали, что лучше будет, если
вы поймете ситуацию. Поскольку вы, похоже, так и не поняли, я попробую
объяснить проще. Если кто-то станет мешать или досаждать нам, мы будем
защищаться. Мы продемонстрировали свои возможности, и надеемся, что этого
предупреждения достаточно, чтобы избежать дальнейших неприятностей.
Сэр Джон вперился взглядом в мальчишку. Костяшки его пальцев
побелели, лицо налилось кровью. Он привстал в кресле, словно собираясь
наброситься на мальчика, но сдержался и сел обратно. Лишь несколько секунд
спустя он снова был в состоянии говорить. Сдавленным голосом он обратился
к Эрику, который смотрел на него с каким-то отвлеченным интересом.
- Ты, чертов маленький мерзавец! Несносный поросенок! Да как ты
смеешь так со мной разговаривать! Ты понимаешь, что я представляю полицию
этого графства? Если не понимаешь, так пора тебе это узнать, и я уж
постараюсь, чтобы ты хорошенько это усвоил! Как ты разговариваешь со
старшими, ты, маленький выскочка?! Значит, вы не хотите, чтобы вам
"досаждали", вы будете защищаться! Ничего себе! Где ты, по-твоему,
находишься? Тебе еще многому предстоит научиться, мальчишка, пока...
Внезапно он замолчал и уставился на мальчика.
Доктор Торренс, сидевший за столом, наклонился вперед.
- Эрик... - протестующе начал он, но даже не пошевелился, чтобы
вмешаться.
Бернард Уэсткотт продолжал сидеть в кресле, внимательно наблюдая за
происходящим.
Рот начальника полиции открылся, глаза расширились, чуть ли не
вылезая из орбит, волосы встали дыбом. На лбу и висках выступил пот, капли
его потекли по лицу, перемешиваясь со слезами, из горла вырвались рыдания.
Сэр Джон задрожал, потом, через несколько долгих секунд, вдруг поднял
трясущиеся руки, прижал их к лицу и, не переставая всхлипывать,
соскользнул с кресла на пол и упал ничком. Тело его сотрясала крупная
дрожь, он хныкал, как ребенок, и царапал ковер, словно пытаясь в него
зарыться. Внезапно его вырвало.
Мальчик обвел их взглядом и, как будто отвечая на незаданный вопрос,
сказал, обращаясь к доктору:
- Ничего страшного. Он хотел нас напугать, и мы просто показали ему,
что такое настоящий страх. Теперь он поймет это лучше. Скоро он придет в
себя.
Мальчик повернулся и вышел, а они остались сидеть, уставившись друг
на друга.
Бернард достал платок и вытер со лба крупные капли пота. Доктор
Торренс с посеревшим лицом сидел неподвижно. Они посмотрели на начальника
полиции. Сэр Джон лежал лицом вниз, видимо, без сознания, тяжело дыша и
изредка вздрагивая.
- О Господи! - воскликнул Бернард, снова посмотрев на Торренса. - И
вы здесь живете три года!
- Такого здесь никогда еще не было, - сказал доктор. - Они знают, что
мы здесь для того, чтобы учить и пытаться понять их. Между нами никогда не
было вражды - слава Богу!
- Да, могло быть и хуже, - сказал Бернард и снова посмотрел на сэра
Джона.
- Его нужно унести отсюда прежде, чем он придет в себя. Нам тоже
лучше уйти; это одна из тех ситуаций, когда свидетелей не забывают.
Вызовите сюда его людей, пусть его заберут они. Скажете, что у него был
какой-то приступ...
Спустя пять минут они стояли на лестнице и наблюдали, как увозят
начальника полиции, который все еще был без сознания.
- "Он скоро придет в себя"... Надо же! - пробормотал Бернард. -
Может, они и разбираются в физиологии, но уж никак не в психологии. Они
сломали этого человека, сломали на всю жизнь.

20. ТУПИК
После возвращения в поместье Кайл Бернарду потребовалось несколько
порций виски, чтобы прийти в себя. Рассказав о том, что произошло на
Ферме, он продолжал:
- Вы знаете, одна из немногих детских черт у Детей, которая меня
поражает больше всего, - это их неспособность оценить свою собственную
силу. Кроме, может быть, блокады поселка, во всем остальном они заходят
слишком далеко. То, что вполне простительно в намерениях, они - на
практике - ухитряются сделать преступлением. Желая напугать сэра Джона и
убедить его не вмешиваться в их дела, они зашли настолько далеко, что
поставили несчастного на грань слабоумия. Они довели его до такой степени
деградации личности, что это вызывает отвращение и абсолютно
непростительно.
Зеллаби спросил, как всегда мягко и рассудительно:
- Вам не кажется, что мы сужаем проблему? Вы, полковник, говорите
"непростительно", и это предполагает, будто они ожидают, что их простят.
Но почему они должны этого ожидать? Разве мы задумываемся, простят ли нас
волки или шакалы за то, что мы в них стреляем? Нет. Мы задумываемся только
о том, как быстрее их обезвредить. Наше превосходство настолько полное,
что большинство из нас забыли, что же это такое - сражаться с
представителем другого вида лично, самому. Но когда приходит нужда, мы не
испытываем сожаления; мы не даем пощады и прощения, конечно же, не просим.
А относительно Детей - то мы, похоже, все еще не поняли, что они
представляют опасность для нас, тогда как они не сомневаются в том, что мы
для них - опасны. И они намерены выжить. Нам следовало бы вспомнить, что
означает подобное намерение. Наблюдать это можно каждый день в саду; это
борьба за существование, которая идет постоянно, жестоко, без правил, без
намека на жалость и сострадание...
Он говорил это мягко, но определенно; и все же, как это часто
случалось у Зеллаби, разрыв между теорией и практикой казался слишком
большим, чтобы убедить слушателей.
- У Детей явно что-то изменилось, - наконец сказал Бернард. - Раньше
они время от времени использовали принуждение или оказывали давление, но,
кроме нескольких инцидентов в самом начале, почти не проявляли жестокости.
И вдруг такая вспышка. Вы можете прямо сейчас сказать, когда это началось,
или вам это надо обдумать?
- Конечно, могу, - сказал Зеллаби. - До истории с Джимом Поули и его
машиной ничего подобного не было.
- А это случилось... погодите-ка... в прошлую среду, третьего июля.
Кажется... - начал он, но тут гонг пригласил нас к обеду.

- Все, что я до сих пор слышал об инопланетных вторжениях, - сказал
Зеллаби, закончив сооружать салат по своему собственному вкусу, -
относилось к области домыслов - или, может быть, гипотетических домыслов?
- Он на минуту задумался и продолжил: - Тема эта весьма обширна. И
весьма... своеобразна. Я не могу вспомнить ничего, что могло бы помочь нам
сейчас. Почти все инопланетяне неприятны и враждебны, но скорее
прямолинейны, чем коварны. Возьмем, например, марсиан Уэллса. Со своими
лучами смерти они действительно представляли угрозу, но поведение их было
традиционным: они просто вели открытую войну с помощью оружия,
превосходившего все, что могло быть применено против них. Но там, по
крайней мере, можно было хотя бы попытаться отразить нападение, а в нашем
случае...
- Не клади перец, дорогой, - сказала его жена.
- Что?
- Не клади перец. У тебя от него изжога, - напомнила Антея.
- Хорошо. Где сахар?
- Под твоей левой рукой.
- О, конечно... На чем я остановился?
- На марсианах Уэллса, - подсказал я.
- Ну конечно. Так вот, это и есть прототип бесчисленных вторжений.
Сверхоружие, против которого человечество доблестно сражается с помощью
собственного хилого оружия, пока наконец не спасается каким-то невероятным
способом... В Америке, естественно, это выглядит масштабнее и лучше. С
неба спускается нечто, из него выходит другое нечто. Через десять минут,
несомненно благодаря отлично налаженной связи, в стране от побережья до
побережья начинается паника, и все дороги из всех городов забиты народом,
который спасается бегством - кроме Вашингтона. Там, напротив, необозримые
толпы людей неподвижно стоят и глядят - с побледневшими лицами, но верой в
глазах - в сторону Белого Дома. А в это время где-то в Кэтскилле никому не
известный профессор и его дочь вместе с молодым ассистентом стараются изо
всех сил, как полоумные акушерки, чтобы помочь рождению dea ex laboratoria
[бог из лаборатории (лат.) - здесь: чудесное средство, аналогия с deus ex
machina (бог из машины) - термин, обязанный своим появлением
древнегреческому театру, в котором в финале героя спасал появлявшийся "с
неба" на канате (с помощью невидимых блоков) один из богов], которое
спасет мир в последний момент. Вообще-то к сообщению о подобном вторжении
следовало бы отнестись не столько с паникой, сколько со скепсисом, но
будем считать, что американцы знают свой собственный народ лучше. И что же
мы в конечном счете имеем? Просто еще одну войну. Мотивировки упрощены,
вооружение усложнено, но суть та же, и в результате все прогнозы,
спекуляции или экстраполяции оказываются совершенно бесполезными, если
подобное происходит в действительности. В самом деле, становится грустно,
когда подумаешь, каких умственных усилий это потребовало от
предсказателей, верно?
Он занялся поглощением салата.
- Для меня все еще загадка - когда вы говорите буквально, а когда
метафорами, - произнес я.
- Уверяю тебя, что на этот раз можешь понимать его буквально, -
вмешался Бернард.
Зеллаби искоса взглянул на него.
- Вот как?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32