После некоторых колебаний Алан позволил провести себя в кабинет
Гордона Зеллаби, чтобы посвятить старого джентльмена в суть дела.
Хозяин поместья удобно расположился в большом кресле, закрыв глаза и
склонив вправо изящную седую голову, так что на первый взгляд могло
показаться, что он спит, убаюканный прекрасной музыкой, наполняющей
комнату. Но впечатление оказалось обманчивым - не говоря ни слова и не
открывая глаз, Гордон Зеллаби указал левой рукой на другое кресло и
приложил палец к губам, требуя тишины.
Алан на цыпочках прошел к указанному креслу и сел. Последовала пауза,
в течение которой все заготовленные слова вылетели у него из головы, и
следующие десять минут Алан изучал обстановку комнаты.
Одну стену от пола до потолка занимали книжные полки, а вдоль других
стен стояли шкафы с книгами, так что место оставалось лишь для больших
окон, входной двери, камина, в котором горел приятный, хотя и не столь уж
необходимый, огонь, и проигрывателя. Один из застекленных шкафов был
отведен под издания трудов самого Зеллаби, в том числе и на других языках;
на нижней полке было оставлено место для новых поступлений.
Над шкафом висел набросок красным мелом, изображавший красивого
молодого человека, в котором, несмотря на прошедшие сорок лет, все еще
легко было узнать Гордона Зеллаби. На другом шкафу стояла бронзовая
статуэтка, в которой было увековечено впечатление, произведенное им на
Эпстайна [Эпстайн, Джейкоб (Jacob Epstein, 1880-1959) - выдающийся
американский скульптор; с 1905 г. жил в Лондоне и Париже] примерно
двадцатью пятью годами позже. На стенах висело несколько портретов
знаменитостей с автографами. Место над камином и возле него было отведено
для семейных реликвий. Вместе с портретами отца, матери, брата и двух
сестер, там имелись изображения Феррелин и ее матери (миссис Зеллаби номер
два), а также сводных брата и сестры Феррелин и их матери (миссис Зеллаби
номер один).
Портрет Антеи (нынешней миссис Зеллаби, номер три) стоял на главном
предмете в комнате - большом, обитом кожей, письменном столе, за которым
Зеллаби создавал свои труды.
Разглядывая книги, Алан подумал о том, не выбрал ли он слишком
неподходящее время для визита - судя по всему, именно сейчас Зеллаби
вынашивал замысел очередного произведения, чем и объяснялась его некоторая
рассеянность.
"О, он всегда такой, когда что-то обдумывает, - объясняла Феррелин. -
Он словно отключается. Иной раз уйдет на прогулку и забредет так далеко,
что сам не может понять, где находится, и звонит нам, чтобы приехали за
ним на машине... ну и так далее. Немного утомительно, но все приходит в
норму, как только он начинает писать. Тогда надо только следить, чтобы он
вовремя поел и все такое".
Обстановку комнаты - удобные кресла, приятное освещение, толстый
ковер - Алан воспринял как практическое воплощение взглядов ее хозяина на
безмятежную жизнь. Он вспомнил, что в книге "Пока мы живы" - единственной
книге Зеллаби, которую он читал, - автор расценивал и аскетизм, и
неумеренность как проявления неприспособленности к жизни. Алан помнил, что
книга была интересная, но довольно мрачная; автор не слишком полагался на
то, что новые поколения, как правило, и динамичнее, и дальновиднее своих
предков.
Наконец музыка стихла. Зеллаби, нажав кнопку в подлокотнике кресла,
выключил проигрыватель, открыл глаза и взглянул на Алана.
- Надеюсь, вы меня извините, - сказал он. - Мне кажется, что музыку
Баха нельзя прерывать. Кроме того, - добавил он, поглядев на
проигрыватель, - мы никак не можем окончательно привыкнуть к этим
новшествам. Становится ли искусство музыканта менее достойным уважения
оттого лишь, что он не каждый раз исполняет свою музыку сам? Что есть
вежливость? Должен ли я считаться с вами, или вы со мной, или мы оба
должны считаться с гением - пусть даже гением из вторых рук? Никто нам
этого не скажет, и мы никогда этого не узнаем. Мир книжного этикета
рассыпался в прах еще в конце прошлого века, и с тех пор нет правил,
которых стоило бы придерживаться, имея дело со всеми этими новыми
изобретениями. Нет даже правил, которые личность могла бы нарушить, что
само по себе является ударом по свободе. Довольно грустно, вам не кажется?
- Да, - сказал Алан, - я...
- Хотя имейте в виду, - продолжал Зеллаби, - даже само существование
подобной проблемы всерьез не воспринимается. Истинное дитя нынешнего века
мало интересуется серьезным изучением этих новшеств, оно просто хватает
их, как только они появляются. И только когда мы сталкиваемся с чем-то
действительно крупным, то начинаем осознавать проблемы, которое оно
создает для общества, а потом, вместо того чтобы искать компромисс,
начинаем требовать простого, но невозможного выхода - закрыть открытие,
запретить, - как это было с атомной бомбой.
- Согласен. Я только...
Мистеру Зеллаби ответ Алана показался недостаточно пылким.
- Пока вы молоды, - понимающе сказал он, - беззаботны, не думаете о
будущем, до тех пор в жизни есть нечто романтическое. Но, согласитесь, в
нашем сложном мире это не лучший образ мыслей. К счастью, мы на Западе все
еще сохраняем скелет традиционной этики, но уже появляются признаки того,
что старым костям становится все труднее нести бремя новых знаний, вам не
кажется?
Алан собрался с духом и, вспомнив, как всегда путался в паутине
рассуждений Зеллаби, решил действовать в лоб.
- В данный момент, сэр, я хотел поговорить с вами на несколько иную
тему, - сказал он.
Обычно, когда Зеллаби замечал, что его мысли вслух прерывают, он
пытался вернуть их в прежнее русло. Теперь же он оставил дальнейшие
рассуждения об этическом скелете и спросил:
- Ну конечно, друг мой. Конечно. Что такое?
- Это... ну, в общем, это насчет Феррелин, сэр.
- Феррелин? Ах да. Боюсь, она уехала в Лондон на пару дней, навестить
мать. Завтра она вернется.
- Э... она уже вернулась, мистер Зеллаби.
- В самом деле? - воскликнул Зеллаби. Он задумался. - Да, вы правы.
Она обедала с нами. Ведь и вы тоже! - добавил он с торжествующим видом.
- Да, - сказал Алан и, решив не упускать возможности, начал
выкладывать припасенные новости, с сожалением сознавая, что ни одной из
заранее заготовленных фраз у него в голове не осталось. Зеллаби терпеливо
слушал, пока Алан наконец не сказал в заключение:
- Так что надеюсь, сэр, вы не будете возражать, если мы официально
объявим о нашей помолвке.
Глаза Зеллаби слегка округлились.
- Мой дорогой друг, вы меня переоцениваете. Феррелин - девушка
здравомыслящая, и я не сомневаюсь, что в настоящий момент она и ее мать
знают о вас все, и вместе они пришли к хорошо обдуманному решению.
- Но я никогда не встречался с миссис Холдер, - возразил Алан.
- А если бы встретились, дела бы пошли быстрее. Джейн - прекрасный
организатор, - сказал Зеллаби, с благожелательным видом рассматривая одну
из картин над камином. Затем он встал.
- Ну что ж, вы прекрасно справились со своей ролью; пожалуй, я тоже
должен поступать так, как считает Феррелин. Вас не затруднит пригласить
всех к столу, пока я достаю бутылку?
Через несколько минут, сидя за столом в обществе жены, дочери и
будущего зятя, Зеллаби поднял бокал.
- Я предлагаю выпить, - объявил он, - за соединение любящих сердец.
Институт брака, в том виде, в котором его провозглашают церковь и
государство, демонстрирует унылый, механистический подход к
взаимоотношениям партнеров - почти как во времена Ноя. Однако дух
человеческий крепок, и очень часто среди скучной прозы жизни остается
место для любви. Так давайте же будем надеяться...
- Папа, - перебила его Феррелин, - уже одиннадцатый час, а Алану
нужно вовремя вернуться в часть, иначе его могут не то уволить со службы,
не то еще что-то. Все, что ты должен сказать: "Желаю вам счастья и долгой
жизни"...
- О, - сказал Зеллаби. - Ты уверена, что этого достаточно? Уж очень
коротко. Но если ты так считаешь, то пожалуйста. От всего сердца желаю вам
счастья и долгой жизни.
Алан поставил на стол пустой бокал.
- К сожалению, Феррелин права, сэр. Мне пора, - сказал он.
Зеллаби сочувственно кивнул.
- Вам, наверное, сейчас нелегко. Долго вам еще служить?
Алан ответил, что надеется демобилизоваться месяца через три. Зеллаби
снова кивнул.
- Полагаю, армейский опыт вам пригодится. Иногда я жалею, что сам не
служил. В первую войну был слишком молод, во время второй перебирал
бумажки в министерстве информации. Честно говоря, я предпочел бы более
активный род войск. Ну что ж, спокойной ночи, друг мой... - Он вдруг
замолчал, захваченный внезапной мыслью. - Дорогой мой, мы все зовем вас
Алан, но я, боюсь, не знаю вашего полного имени. Наверное, стоит исправить
эту оплошность.
Алан представился по всей форме, и они снова пожали друг другу руки.
Проходя вместе с Феррелин через холл, он взглянул на часы.
- О, мне уже пора. Увидимся завтра в шесть. Спокойной ночи, дорогая.
После короткого, но горячего поцелуя Алан сбежал по ступенькам к
маленькому красному автомобилю, припаркованному в аллее. Взревел
двигатель, Алан махнул на прощание рукой и умчался, выстрелив гравием
из-под задних колес.
Феррелин стояла в дверях, пока габаритные огни не скрылись вдали и
рокот мотора не растворился в вечерней тишине. Она закрыла дверь и,
возвращаясь в кабинет, отметила, что часы в холле показывают четверть
одиннадцатого.
С отъездом Алана покой вновь опустился на поселок, который завершал
свой очередной, без каких-либо событий, день в ожидании столь же
спокойного дня завтрашнего.
Окна многих коттеджей еще отбрасывали желтые отсветы в вечернюю тьму,
отражаясь в лужах после недавнего ливня. Время от времени раздавались
голоса и смех, впрочем, явно не местного происхождения - источником их
были теле- и радиостанции, находившиеся за многие мили от Мидвича, и на
этом фоне большинство жителей поселка готовилось ко сну. Многие из самых
старых и самых маленьких уже спали; женщины наполняли горячей водой грелки
от ночного холода.
Из "Косы и Камня" расходились последние завсегдатаи, и к четверти
одиннадцатого все они уже сидели по домам, кроме неких Альфреда Уэйта и
Гарри Крэнкхарта, которые никак не могли доспорить о том, какие удобрения
лучше.
Последним событием дня должен был стать приезд автобуса, который
привозил из Трейна самых непоседливых. После этого Мидвич мог наконец
погрузиться в сон.
В доме викария, в 22:15, мисс Полли Раштон размышляла о том, что,
если бы ей удалось сбежать в постель на полчаса раньше, она смогла бы
почитать книгу, лежащую теперь у нее на коленях, и насколько это было бы
приятнее, чем слушать пререкания дяди и тети. В одном углу комнаты дядя
Хьюберт - преподобный Хьюберт Либоди - пытался слушать по третьей
программе радиопередачу о дософокловой концепции эдипова комплекса, а в
другом - тетя Дора беседовала по телефону. Мистер Либоди, полагая, что
пустые разговоры не должны заглушать высокоученые речи, уже два раза
увеличивал громкость, и в резерве у него оставалось еще четверть оборота
ручки. В тот момент он и предположить не мог, что то, что он считал
обычной пустяковой женской болтовней, вскоре окажется весьма существенным.
Звонок был из Лондона, из Саут-Кенсингтона - миссис Клу искала
поддержки у своей давней подруги миссис Либоди. Примерно в 22:16 она
наконец добралась до сути дела:
- Скажи мне, Дора, только, пожалуйста, честно: в чем должна быть Кэти
- в белом атласе или белой парче?
Миссис Либоди задумалась. Наверное, атлас, но ошибка могла стоить ей
многолетней дружбы...
- Конечно, для очень молоденькой невесты... но Кэти не назовешь очень
молоденькой невестой, так что, наверное...
- Да, она не очень молоденькая, - согласилась миссис Клу и стала
ждать ответа.
Миссис Либоди проклинала назойливость подруги и приемник мужа, из-за
которого она не могла сосредоточиться.
- Ну, - сказала она, - и то, и другое, конечно, очаровательно, но для
Кэти, я думаю...
Здесь ее голос прервался.
Далеко в Саут-Кенсингтоне миссис Клу нетерпеливо встряхнула трубку и
взглянула на часы. Затем она нажала на рычаг и набрала ноль.
- Я хочу подать жалобу, - сказала она. - У меня только что прервали
очень важный разговор.
Телефонистка сказала, что попробует снова соединить ее, но через
несколько минут выяснилось, что ничего не получается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32