Он ожидал грубости.
- Значит, ты веришь в Бога? - спросил он.
- В бога? - повторил Ваал, скользя внимательным взглядом по полкам,
плотно заставленным книгами. - Возможно, не в вашего.
- Твой Бог не такой, как наш?
Мальчик медленно повернул голову. Его губы искривила холодная
усмешка.
- Ваш Бог, - сказал он, - бог церквей с белыми колокольнями. И
только. За церковным порогом он бессилен. Мой бог - бог подворотни,
борделя, всего мира. Он - подлинный повелитель.
- Боже мой, Джеффри, - воскликнул отец Робсон, пораженный этим
всплеском эмоций. - Как ты стал таким? Кто вбил тебе в голову этот
страшный бред? - Он шагнул вперед, чтобы яснее увидеть лицо ребенка.
Ваал прорычал:
- Назад.
Но отец Робсон не послушался. Он хотел подойти ближе, так, чтобы
можно было дотронуться до мальчика. Он сказал:
- Джеффри...
В ту же секунду мальчик крикнул: "Назад, я сказал!" - таким голосом,
что отца Робсона отбросило к полкам и книжной лавиной свалило на пол.
Что-то душило отчаянно сопротивлявшегося священника, парализовало, лишило
способности двигаться, дышать, думать.
Мальчик одной рукой сбрасывал книги с полок и расшвыривал по
библиотеке; летали пожелтевшие страницы, рвались переплеты. Стиснув зубы,
дыша хрипло, точно разъяренный зверь, он ринулся за стеллажи. Отец Робсон
увидел, что мальчишка очутился в той части библиотеки, где хранилась
религиозная литература. Охваченный страшной, неуправляемой яростью -
священник не подчинился ему! - Ваал рвал книги в клочья, и обрывки
медленно опускались на пол к его ногам.
Отец Робсон хотел закричать, но неведомая сила, удерживавшая его,
сдавила ему горло, и оттуда вырвался лишь едва слышный хрип. Перед глазами
у него все плыло, а голова, казалось, разбухла от прихлынувшей крови,
стала безобразно несоразмерной, точно у ярмарочного урода, и грозила
вот-вот лопнуть.
Но ребенок остановился. Он стоял посреди учиненного им погрома и
усмехался отцу Робсону так свирепо, что кровь стыла в жилах.
Потом он медленно, грациозно поднял руку. В ней была зажата Библия в
белом переплете. На глазах у отца Робсона книга вдруг задымилась; дым
заклубился над головой мальчика и поплыл вверх, к лампам на потолке. Ваал
разжал руку, и Библия рассыпалась по полу горками перепутанных страниц.
Ваал объявил:
- Наш разговор окончен.
Резко повернулся и вышел.
Когда ребенок ушел, гнетущая сила освободила отца Робсона из своего
плена. Он ощупал шею, уверенный, что за горло его держала чья-то рука, но
зная, что синяков не найдет. Он подождал, пока затихнет внезапно
пробравшая его дрожь, потом осторожно порылся среди усеявших пол страниц и
переплетов. Сильно пахло горелой бумагой, и он искал источник этого
запаха.
Он нашел Библию в белом переплете, которую Ваал держал в высоко
поднятой руке. На обложке и корешке виднелась бурая подпалина, след, при
виде которого у священника мгновенно перехватило дыхание, словно пол вдруг
ушел у него из-под ног.
След руки.
8
Отец Робсон, сунув руки в карманы, шел по территории приюта.
Заходящее солнце отбрасывало на землю под деревьями пятнистые тени.
Покончив с теми немногими бумагами, на каких ему удалось сосредоточиться,
отец Робсон разложил их по папкам в своем кабинете и наконец вышел
подышать бодрящим осенним воздухом, отдающим холодным канадским ветром и
горьковатым ароматом листьев, горевших на задних двориках Олбани. Библию
он надежно запер в сейф.
Он шел, глядя себе под ноги. В вышине, в пылающих кронах деревьев,
вдруг пронесся ветер и осыпал его дождем листьев. Цепляясь за его пальто,
они падали на землю.
За годы, проведенные в приюте, за все то время, что отец Робсон
изучал особенности детской психики, он ни разу не сталкивался ни с чем
подобным. Сила ненависти мальчика, выбранное им имя, невероятные,
сверхъестественные эрудиция и ум, отпечаток ладони, выжженный на Библии, -
возможно, думал священник, это лежит за пределами человеческого опыта.
Несколько лет назад ему попался такой же маленький ненавистник, дитя улиц,
рано наученное бороться за выживание. Он ненавидел все и вся, и отец
Робсон понимал почему; в случае Джеффри Харпера Рейнса, или Ваала,
простого объяснения не было. Возможно, этими приступами ярости, желанием
нападать заявляла о себе мания преследования - но след руки, выжженный на
обложке?.. Нет, этому не было объяснения.
Он никому не рассказал о случившемся. Наконец успокоившись, он собрал
в разгромленной библиотеке все уцелевшие книги и расставил их по местам. О
тех, которые требовали замены, он решил поговорить с библиотекарем позже.
Зажав Библию под мышкой, отец Робсон вернулся к себе в кабинет, закурил и
сидел, глядя на отпечаток ладони, пока глаза ему не застлал дым.
Сейчас, шагая по территории приюта, он решил, что пока не может
посвятить в происшедшее отца Данна. Нужно осторожно понаблюдать за
ребенком, негласно обследовать его; потом, когда исследование будет
завершено, может быть, появится какое-нибудь объяснение. Но до тех пор
покоя ему не будет.
Когда отец Робсон пересекал асфальтированную автостоянку, направляясь
к административному корпусу, из тени дерева протянулась бледная рука и
поймала его за рукав.
Он резко обернулся и оказался лицом к лицу с женщиной в черном. Одна
из приютских сестер. Он узнал ее.
- Сестра Розамунда!
- Извините. Вас что-то тревожит? Я видела, как вы шли...
- Нет, нет. - Отец Робсон не поднимал головы. Они шли под деревьями,
двое в развевающихся черных одеяниях. - Вам не холодно? Поднимается ветер.
Сестра Розамунда промолчала. Впереди высилась темная громада приюта;
огни в окнах придавали ей сходство с огромным черным бульдогом, который,
насупившись, следил за ними, напружинив перед прыжком мощные задние лапы.
- Я слышала сегодня ваш разговор с Джеффри Рейнсом в библиотеке, -
чуть погодя сказала она. - Я не хотела подслушивать, но так вышло...
Отец Робсон кивнул. Сестра Розамунда покосилась на него и заметила
глубокие складки, избороздившие его лицо, паутинку морщин вокруг
настороженных глаз. Он сказал:
- Не знаю, как с ним быть. Здесь, в приюте, больше сотни детей, и с
каждым я могу найти общий язык. С каждым. А с этим - нет. Мне даже
кажется, что он не хочет, чтобы ему помогли.
- Я думаю, хочет. В глубине души.
Отец Робсон хмыкнул.
- Ну разве что. Вы проработали у нас два месяца. Не разочаровались?
- Ничуть.
- Вас привлекает работа с сиротами?
Она улыбнулась: профессиональное любопытство психолога работало
сверхурочно. Он улыбнулся в ответ, однако его глаза внимательно следили за
ней.
- Они привлекают меня своей беспомощностью, - созналась она. - Им
нужно плечо, на которое можно было бы опереться, и мне нравится его
подставлять. Мне невыносима мысль о том, что когда-нибудь их выпихнут в
большой мир, а им некуда будет пойти.
- И все же многие из них предпочли бы улицу нашим стенам, - заметил
отец Робсон.
- Потому что они по старой памяти боятся нас. Очень сложно разрушить
их представление о нас как о строгих, одетых в черные рясы наставниках,
которые бьют детей линейкой по рукам.
Отец Робсон кивнул, заинтригованный столь страстной критикой былого
приютского воспитания.
- Согласен. Вы сегодня слышали Рейнса. Как по-вашему, не помогла бы
здесь пресловутая линейка?
- Нет.
- А что же?
- Уважение и понимание. У него человеческая сердцевина, но, чтобы
добраться до нее, нужно очень постараться.
Да, подумал отец Робсон, пробиваться, как долбят киркой камень.
- Мне кажется, он вам интересен. Да?
- Да, - сразу ответила она. - Сама не знаю чем. - Она взглянула на
отца Робсона. - Он очень выделяется.
- Да?
- Все остальные дети пассивны, они попросту плывут по течению; это
видно по их глазам. А в его глазах - мне так кажется - читается какая-то
цель, что-то такое, что он хочет скрыть от нас. Если спросить любого
другого воспитанника, кем бы он хотел стать, то получишь один из
стандартных ответов: пожарным, частным сыщиком, летчиком и так далее. Но
Джеффри всегда отмалчивается. Он почему-то не хочет посвящать нас в свои
планы.
Отец Робсон согласно кивнул.
- Хорошее наблюдение. Очень хорошее.
Они приблизились к широкому крыльцу приюта. Отец Робсон остановился,
и сестра Розамунда взглянула на него.
- Вы хотели бы мне помочь? - спросил он. - Джеффри теперь ни за что
не пойдет на контакт со мной. Он захлопнул передо мной дверь. Мне нужен
кто-нибудь, кто сможет поговорить с ним и выяснить, что его беспокоит. Я
был бы вам очень признателен, если бы вы время от времени, насколько
позволит ваше расписание, приглядывали за ним.
- Его что-то мучит, - сказала сестра Розамунда. - Он пугает меня.
- Мне кажется, он всех пугает.
- По-вашему, он... психически неуравновешен?
- Трудно сказать. Мне необходимо как можно больше узнать о нем, и тут
вы могли бы оказать мне огромную услугу.
- Почему вы думаете, что мне повезет больше чем вам?
- Но ведь он пришел с вами в библиотеку? Поверьте, будь на вашем
месте сестра Мириам, она в лучшем случае могла бы рассчитывать на грубость
или камень. Только не на послушание.
Ветер ворошил палую листву у них под ногами, сухие листья
потрескивали, точно бенгальские огни.
- Хорошо, - сказала сестра Розамунда. Свет из окон заливал ее лицо. -
Я попробую как-нибудь расположить его к себе.
- Отлично, - отозвался отец Робсон. - Буду очень благодарен. Доброй
ночи. - Он улыбнулся ей и отправился обратно, в свой кабинет, жалея, что
не может рассказать ей больше, и проклиная себя за то, что втравил ее в
эту историю. Он вдруг обернулся и сказал: "Будьте осторожны, не давайте
ему... укусить", - и исчез в сгущающихся сумерках.
Сестра Розамунда смотрела ему вслед, пока его фигура не растаяла в
темноте. На земле перед ней лежал желтоватый прямоугольник света,
падавшего из окна четвертого, "спального", этажа. Новый порыв ветра
зашелестел вокруг опавшей листвой, и сестра Розамунда, внезапно очнувшись
от своей задумчивости, всмотрелась в освещенный квадрат. Ей показалось,
будто кто-то метнулся от окна, в светлом прямоугольнике у нее под ногами
мелькнула тень. Она отошла от крыльца и посмотрела на освещенное окно;
ветер яростно трепал подол ее рясы. Занавески были раздернуты, но в окне
никого не было. Сестре Розамунде вдруг стало очень холодно. Она вздрогнула
и стала подниматься на крыльцо.
Сестра Розамунда чуть не застукала его, когда он следил за ней из
окна. Он видел, как они - сестра Розамунда и отец Робсон - подошли к
крыльцу и остановились на шевелящемся под ветром ковре осенней листвы.
Речь шла о нем. Отцу Робсону не давало покоя то, что он, Ваал, сделал с
книгой; тупица, подумал мальчик, мнящий себя умником. Не лучше была и
сестра Розамунда; она воображала себя ангелом-хранителем, ангелом
милосердия, а была обыкновенной шлюхой, рядящейся праведницей.
Он стоял между рядами железных кроватей, по которым в беспорядке были
разбросаны одежда, игрушки, комиксы, и смотрел в темноту, опустившуюся на
землю, как топор палача.
Позади раздался визгливый голос одной из сестер:
- Джеффри! Ты что же, не идешь ужинать?
Он не шелохнулся. Через мгновение он услышал, как монахиня, тяжело
ступая, прошла по коридору и стала спускаться по лестнице. Потом наступила
тишина, лишь ветер шумел за окном да снизу, из столовой, долетали
приглушенные голоса детей.
С другого конца комнаты послышалось:
- Ваал...
Голос был детский. Ваал медленно обернулся и увидел, что это Питер
Френсис, хрупкий бледный мальчуган. Он сильно хромал - в раннем детстве с
ним приключилось какое-то несчастье. Сейчас мальчик, жалобно глядя на
Ваала круглыми от страха глазами, пробирался к нему между кроватями. Питер
сказал:
- Ты сегодня не разговариваешь со мной, Ваал. Я что-нибудь сделал не
так?
Ваал ничего не ответил.
- Я сделал что-то не так, да? Что?
Ваал негромко велел:
- Иди сюда.
Питер приблизился. В его глазах, словно мелкая рыбешка в темной воде,
метался страх.
Ваал сказал:
- Ты чуть не проговорился, правда?
- Нет! Клянусь, что нет! Тебе наврали! Я ничего не сказал, честное
слово!
- Тот, от кого я узнал об этом, никогда не лжет. Он никогда не
обманывает меня. Ты чуть не проговорился сестре Мириам, ведь так?
Питер увидел, как меняются глаза Ваала: из непроницаемо-черных,
страшных, они превратились в серые и вдруг запылали как красные угли,
опаляя кожу, но леденя кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
- Значит, ты веришь в Бога? - спросил он.
- В бога? - повторил Ваал, скользя внимательным взглядом по полкам,
плотно заставленным книгами. - Возможно, не в вашего.
- Твой Бог не такой, как наш?
Мальчик медленно повернул голову. Его губы искривила холодная
усмешка.
- Ваш Бог, - сказал он, - бог церквей с белыми колокольнями. И
только. За церковным порогом он бессилен. Мой бог - бог подворотни,
борделя, всего мира. Он - подлинный повелитель.
- Боже мой, Джеффри, - воскликнул отец Робсон, пораженный этим
всплеском эмоций. - Как ты стал таким? Кто вбил тебе в голову этот
страшный бред? - Он шагнул вперед, чтобы яснее увидеть лицо ребенка.
Ваал прорычал:
- Назад.
Но отец Робсон не послушался. Он хотел подойти ближе, так, чтобы
можно было дотронуться до мальчика. Он сказал:
- Джеффри...
В ту же секунду мальчик крикнул: "Назад, я сказал!" - таким голосом,
что отца Робсона отбросило к полкам и книжной лавиной свалило на пол.
Что-то душило отчаянно сопротивлявшегося священника, парализовало, лишило
способности двигаться, дышать, думать.
Мальчик одной рукой сбрасывал книги с полок и расшвыривал по
библиотеке; летали пожелтевшие страницы, рвались переплеты. Стиснув зубы,
дыша хрипло, точно разъяренный зверь, он ринулся за стеллажи. Отец Робсон
увидел, что мальчишка очутился в той части библиотеки, где хранилась
религиозная литература. Охваченный страшной, неуправляемой яростью -
священник не подчинился ему! - Ваал рвал книги в клочья, и обрывки
медленно опускались на пол к его ногам.
Отец Робсон хотел закричать, но неведомая сила, удерживавшая его,
сдавила ему горло, и оттуда вырвался лишь едва слышный хрип. Перед глазами
у него все плыло, а голова, казалось, разбухла от прихлынувшей крови,
стала безобразно несоразмерной, точно у ярмарочного урода, и грозила
вот-вот лопнуть.
Но ребенок остановился. Он стоял посреди учиненного им погрома и
усмехался отцу Робсону так свирепо, что кровь стыла в жилах.
Потом он медленно, грациозно поднял руку. В ней была зажата Библия в
белом переплете. На глазах у отца Робсона книга вдруг задымилась; дым
заклубился над головой мальчика и поплыл вверх, к лампам на потолке. Ваал
разжал руку, и Библия рассыпалась по полу горками перепутанных страниц.
Ваал объявил:
- Наш разговор окончен.
Резко повернулся и вышел.
Когда ребенок ушел, гнетущая сила освободила отца Робсона из своего
плена. Он ощупал шею, уверенный, что за горло его держала чья-то рука, но
зная, что синяков не найдет. Он подождал, пока затихнет внезапно
пробравшая его дрожь, потом осторожно порылся среди усеявших пол страниц и
переплетов. Сильно пахло горелой бумагой, и он искал источник этого
запаха.
Он нашел Библию в белом переплете, которую Ваал держал в высоко
поднятой руке. На обложке и корешке виднелась бурая подпалина, след, при
виде которого у священника мгновенно перехватило дыхание, словно пол вдруг
ушел у него из-под ног.
След руки.
8
Отец Робсон, сунув руки в карманы, шел по территории приюта.
Заходящее солнце отбрасывало на землю под деревьями пятнистые тени.
Покончив с теми немногими бумагами, на каких ему удалось сосредоточиться,
отец Робсон разложил их по папкам в своем кабинете и наконец вышел
подышать бодрящим осенним воздухом, отдающим холодным канадским ветром и
горьковатым ароматом листьев, горевших на задних двориках Олбани. Библию
он надежно запер в сейф.
Он шел, глядя себе под ноги. В вышине, в пылающих кронах деревьев,
вдруг пронесся ветер и осыпал его дождем листьев. Цепляясь за его пальто,
они падали на землю.
За годы, проведенные в приюте, за все то время, что отец Робсон
изучал особенности детской психики, он ни разу не сталкивался ни с чем
подобным. Сила ненависти мальчика, выбранное им имя, невероятные,
сверхъестественные эрудиция и ум, отпечаток ладони, выжженный на Библии, -
возможно, думал священник, это лежит за пределами человеческого опыта.
Несколько лет назад ему попался такой же маленький ненавистник, дитя улиц,
рано наученное бороться за выживание. Он ненавидел все и вся, и отец
Робсон понимал почему; в случае Джеффри Харпера Рейнса, или Ваала,
простого объяснения не было. Возможно, этими приступами ярости, желанием
нападать заявляла о себе мания преследования - но след руки, выжженный на
обложке?.. Нет, этому не было объяснения.
Он никому не рассказал о случившемся. Наконец успокоившись, он собрал
в разгромленной библиотеке все уцелевшие книги и расставил их по местам. О
тех, которые требовали замены, он решил поговорить с библиотекарем позже.
Зажав Библию под мышкой, отец Робсон вернулся к себе в кабинет, закурил и
сидел, глядя на отпечаток ладони, пока глаза ему не застлал дым.
Сейчас, шагая по территории приюта, он решил, что пока не может
посвятить в происшедшее отца Данна. Нужно осторожно понаблюдать за
ребенком, негласно обследовать его; потом, когда исследование будет
завершено, может быть, появится какое-нибудь объяснение. Но до тех пор
покоя ему не будет.
Когда отец Робсон пересекал асфальтированную автостоянку, направляясь
к административному корпусу, из тени дерева протянулась бледная рука и
поймала его за рукав.
Он резко обернулся и оказался лицом к лицу с женщиной в черном. Одна
из приютских сестер. Он узнал ее.
- Сестра Розамунда!
- Извините. Вас что-то тревожит? Я видела, как вы шли...
- Нет, нет. - Отец Робсон не поднимал головы. Они шли под деревьями,
двое в развевающихся черных одеяниях. - Вам не холодно? Поднимается ветер.
Сестра Розамунда промолчала. Впереди высилась темная громада приюта;
огни в окнах придавали ей сходство с огромным черным бульдогом, который,
насупившись, следил за ними, напружинив перед прыжком мощные задние лапы.
- Я слышала сегодня ваш разговор с Джеффри Рейнсом в библиотеке, -
чуть погодя сказала она. - Я не хотела подслушивать, но так вышло...
Отец Робсон кивнул. Сестра Розамунда покосилась на него и заметила
глубокие складки, избороздившие его лицо, паутинку морщин вокруг
настороженных глаз. Он сказал:
- Не знаю, как с ним быть. Здесь, в приюте, больше сотни детей, и с
каждым я могу найти общий язык. С каждым. А с этим - нет. Мне даже
кажется, что он не хочет, чтобы ему помогли.
- Я думаю, хочет. В глубине души.
Отец Робсон хмыкнул.
- Ну разве что. Вы проработали у нас два месяца. Не разочаровались?
- Ничуть.
- Вас привлекает работа с сиротами?
Она улыбнулась: профессиональное любопытство психолога работало
сверхурочно. Он улыбнулся в ответ, однако его глаза внимательно следили за
ней.
- Они привлекают меня своей беспомощностью, - созналась она. - Им
нужно плечо, на которое можно было бы опереться, и мне нравится его
подставлять. Мне невыносима мысль о том, что когда-нибудь их выпихнут в
большой мир, а им некуда будет пойти.
- И все же многие из них предпочли бы улицу нашим стенам, - заметил
отец Робсон.
- Потому что они по старой памяти боятся нас. Очень сложно разрушить
их представление о нас как о строгих, одетых в черные рясы наставниках,
которые бьют детей линейкой по рукам.
Отец Робсон кивнул, заинтригованный столь страстной критикой былого
приютского воспитания.
- Согласен. Вы сегодня слышали Рейнса. Как по-вашему, не помогла бы
здесь пресловутая линейка?
- Нет.
- А что же?
- Уважение и понимание. У него человеческая сердцевина, но, чтобы
добраться до нее, нужно очень постараться.
Да, подумал отец Робсон, пробиваться, как долбят киркой камень.
- Мне кажется, он вам интересен. Да?
- Да, - сразу ответила она. - Сама не знаю чем. - Она взглянула на
отца Робсона. - Он очень выделяется.
- Да?
- Все остальные дети пассивны, они попросту плывут по течению; это
видно по их глазам. А в его глазах - мне так кажется - читается какая-то
цель, что-то такое, что он хочет скрыть от нас. Если спросить любого
другого воспитанника, кем бы он хотел стать, то получишь один из
стандартных ответов: пожарным, частным сыщиком, летчиком и так далее. Но
Джеффри всегда отмалчивается. Он почему-то не хочет посвящать нас в свои
планы.
Отец Робсон согласно кивнул.
- Хорошее наблюдение. Очень хорошее.
Они приблизились к широкому крыльцу приюта. Отец Робсон остановился,
и сестра Розамунда взглянула на него.
- Вы хотели бы мне помочь? - спросил он. - Джеффри теперь ни за что
не пойдет на контакт со мной. Он захлопнул передо мной дверь. Мне нужен
кто-нибудь, кто сможет поговорить с ним и выяснить, что его беспокоит. Я
был бы вам очень признателен, если бы вы время от времени, насколько
позволит ваше расписание, приглядывали за ним.
- Его что-то мучит, - сказала сестра Розамунда. - Он пугает меня.
- Мне кажется, он всех пугает.
- По-вашему, он... психически неуравновешен?
- Трудно сказать. Мне необходимо как можно больше узнать о нем, и тут
вы могли бы оказать мне огромную услугу.
- Почему вы думаете, что мне повезет больше чем вам?
- Но ведь он пришел с вами в библиотеку? Поверьте, будь на вашем
месте сестра Мириам, она в лучшем случае могла бы рассчитывать на грубость
или камень. Только не на послушание.
Ветер ворошил палую листву у них под ногами, сухие листья
потрескивали, точно бенгальские огни.
- Хорошо, - сказала сестра Розамунда. Свет из окон заливал ее лицо. -
Я попробую как-нибудь расположить его к себе.
- Отлично, - отозвался отец Робсон. - Буду очень благодарен. Доброй
ночи. - Он улыбнулся ей и отправился обратно, в свой кабинет, жалея, что
не может рассказать ей больше, и проклиная себя за то, что втравил ее в
эту историю. Он вдруг обернулся и сказал: "Будьте осторожны, не давайте
ему... укусить", - и исчез в сгущающихся сумерках.
Сестра Розамунда смотрела ему вслед, пока его фигура не растаяла в
темноте. На земле перед ней лежал желтоватый прямоугольник света,
падавшего из окна четвертого, "спального", этажа. Новый порыв ветра
зашелестел вокруг опавшей листвой, и сестра Розамунда, внезапно очнувшись
от своей задумчивости, всмотрелась в освещенный квадрат. Ей показалось,
будто кто-то метнулся от окна, в светлом прямоугольнике у нее под ногами
мелькнула тень. Она отошла от крыльца и посмотрела на освещенное окно;
ветер яростно трепал подол ее рясы. Занавески были раздернуты, но в окне
никого не было. Сестре Розамунде вдруг стало очень холодно. Она вздрогнула
и стала подниматься на крыльцо.
Сестра Розамунда чуть не застукала его, когда он следил за ней из
окна. Он видел, как они - сестра Розамунда и отец Робсон - подошли к
крыльцу и остановились на шевелящемся под ветром ковре осенней листвы.
Речь шла о нем. Отцу Робсону не давало покоя то, что он, Ваал, сделал с
книгой; тупица, подумал мальчик, мнящий себя умником. Не лучше была и
сестра Розамунда; она воображала себя ангелом-хранителем, ангелом
милосердия, а была обыкновенной шлюхой, рядящейся праведницей.
Он стоял между рядами железных кроватей, по которым в беспорядке были
разбросаны одежда, игрушки, комиксы, и смотрел в темноту, опустившуюся на
землю, как топор палача.
Позади раздался визгливый голос одной из сестер:
- Джеффри! Ты что же, не идешь ужинать?
Он не шелохнулся. Через мгновение он услышал, как монахиня, тяжело
ступая, прошла по коридору и стала спускаться по лестнице. Потом наступила
тишина, лишь ветер шумел за окном да снизу, из столовой, долетали
приглушенные голоса детей.
С другого конца комнаты послышалось:
- Ваал...
Голос был детский. Ваал медленно обернулся и увидел, что это Питер
Френсис, хрупкий бледный мальчуган. Он сильно хромал - в раннем детстве с
ним приключилось какое-то несчастье. Сейчас мальчик, жалобно глядя на
Ваала круглыми от страха глазами, пробирался к нему между кроватями. Питер
сказал:
- Ты сегодня не разговариваешь со мной, Ваал. Я что-нибудь сделал не
так?
Ваал ничего не ответил.
- Я сделал что-то не так, да? Что?
Ваал негромко велел:
- Иди сюда.
Питер приблизился. В его глазах, словно мелкая рыбешка в темной воде,
метался страх.
Ваал сказал:
- Ты чуть не проговорился, правда?
- Нет! Клянусь, что нет! Тебе наврали! Я ничего не сказал, честное
слово!
- Тот, от кого я узнал об этом, никогда не лжет. Он никогда не
обманывает меня. Ты чуть не проговорился сестре Мириам, ведь так?
Питер увидел, как меняются глаза Ваала: из непроницаемо-черных,
страшных, они превратились в серые и вдруг запылали как красные угли,
опаляя кожу, но леденя кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40