Майкла, казалось, ничуть не озаботил отказ Зарка стать их
проводником, но Вирга упал духом. Он испытывал ребяческое безнадежное
разочарование и потихоньку закипал, вспоминая, как Зарк искушал его в
хижине. Зарк не понимал, как важно было найти Ваала; вероятно, он был из
тех упрямцев, которые до конца, при любых обстоятельствах стоят на своем.
Виргу одолевали страх и беспомощность. Долгий путь, огромные расходы, и
все это пустил псу под хвост один - один-единственный - человек,
отказавшийся стать их проводником. Он выругался. Если Ваала не удастся
найти, разве он, Вирга, сможет вернуться в университет, к своей
повседневной жизни, зная всю полноту власти Ваала, зная, что на краткий
миг почти поддался этой власти, зная, что это еще может произойти? Что он
скажет Джудит? Что будет чувствовать, пробуждаясь в своей бостонской
квартире от тревожного сна, более одинокий и страшащийся будущего, чем
когда-либо?
Он оглянулся и увидел, что на точеном лице Майкла застыла решимость.
Здесь, в этом морозном краю, под небом черным, как врата смерти, не было
иного пути, кроме пути вперед.
Одолев около мили, они увидели первый кряж. Огромные глыбы льда в
беспорядке громоздились друг на друга, как бетонные блоки. Зарк,
пригибаясь под ударами встречного ветра, заработал ледорубом и в конце
концов расчистил узкий проход, где могли пройти нарты. Путники перевалили
через завал, оставили позади пересеченную местность и заскользили по
гладкому льду. Дорогу им освещала керосиновая лампа. Время от времени Зарк
выправлял курс на несколько градусов в ту или иную сторону, хотя как он
определял, куда ехать, для Вирги оставалось загадкой.
Через некоторое время (у Вирги на бровях и начинающейся бородке
намерз лед, и он не видел вокруг ничего, кроме тьмы и пустоты) Зарк махнул
рукой и, тормозя пятками, медленно остановил упряжку.
- Привал, - перекричал он ветер. - Это середина пути.
Зарк поставил палатку из медвежьих шкур, вогнав в лед маленькие
крюки, так, чтобы она гасила порывы ветра. Собаки стали мочиться в снег,
Зарк бесцеремонно последовал их примеру, а Вирга и Майкл, прихватив
фонарь, заползли в палатку и стали греться его светом.
В палатке тоже было холодно, но по крайней мере не дул пронизывающий
ветер. Зарк наконец заполз в палатку, раскурил свою костяную трубку и
проверил, не обморозил ли лицо. Подняв лампу повыше, он осмотрел лица
своих спутников, и, довольный тем, что все в порядке, поставил ее в центр
их маленького кружка. На стены палатки легли черные тени.
Вирга, болезненно морщась, растирал заледенелые руки.
- Сильный мороз? - спросил он у Зарка.
- Это еще тепло, бывает и хуже. Градусов сорок.
- Откуда вы знаете?
Зарк фыркнул:
- В сорок градусов мороза моча замерзает сразу, как попадает на
землю. В пятьдесят градусов она замерзает еще на лету. А попробуете
помочиться в шестьдесят, хозяйство отвалится. - Он выпустил густое облако
синеватого дыма и посмотрел, как оно, клубясь, поднимается к коническому
потолку палатки.
- Вы ведь не чистокровный эскимос, - сказал Майкл, помолчав. - Что вы
здесь делаете?
Зарк невозмутимо грел руки теплой трубкой, словно не слышал вопроса.
По-видимому, он не собирался отвечать. Вирга уже хотел спросить его, как
собаки переносят такие холода, когда Зарк сказал:
- Отчасти я эскимос. В достаточной мере, чтобы чувствовать лед в
своей крови, в достаточной мере, чтобы знать, что моя родина здесь.
- Вы родились в Гренландии?
- Черт побери, я не датчанин. Я родился в Горьком. Мой отец был
наполовину эскимос, наполовину русский. Мой дед был эскимос, и черт меня
побери, если я помню, как его звали, но он был отличный охотник, великий
вождь своего племени. Я ничего о нем не помню, но отец рассказывал, что
дед пропал во льдах, когда с костяным гарпуном пошел добывать нарвала. У
нас в Горьком была маленькая квартирка; отец работал сварщиком. Квартирка
была такая крохотная, что высморкаться было негде. Отцу это было как нож
вострый, но ему хотелось угодить моей матери. Он мечтал жить на северном
побережье, а она любила город.
У лица Зарка клубился дым. Синие глаза холодно поблескивали. Так,
подумал Вирга, должно быть, блестит лед под бледным летним солнцем.
- Он очень старался угодить ей, - повторил Зарк, - да разве бабе
угодишь... Отец стал пить, и в конце концов они расстались. Я помню, как
он разозлился, когда мать сказала, что уходит и оставляет меня ему. Что
он, что ты, сказала мать, два сапога пара. Оба дикие, нелюдимые злыдни. А
я как раз перед тем чуть не пришиб в драке соседского мальчишку... но это
уже совсем другая история. Мать сказала правду: мы с отцом были похожи как
две капли воды. Мы оба любили свободу. Эскимосская кровь звала нас
вернуться во льды.
Зарк помолчал. Северный ветер тряс палатку; казалось, Зарк
прислушивался к его свисту. Он настороженно оглядел лица своих
собеседников, словно сомневался, стоит ли продолжать.
- И вы оба приехали сюда? - спросил Вирга. Ему было интересно
услышать продолжение истории и страшно не хотелось вылезать из палатки на
холод и ветер.
- Нет, - ответил Зарк. - Отец кочевал с места на место, постоянно
менял работу, и я кочевал вместе с ним. Но с каждым переездом мы
оказывались все ближе к северному морю. Вот куда мы направлялись. Отцу не
нужно было ничего объяснять мне; я и сам все знал. Но прежде чем мы
добрались до побережья, отец заболел: что-то с легкими. Я пошел работать,
на полную смену, брался за любую работу, какую удавалось найти, чаще всего
дорожным рабочим или бетонщиком. Одно время я участвовал в платных боях в
мужских клубах. Дрались на кулаках, и я не раз видел, как сбивали с ног
настоящих силачей. Видели когда-нибудь кулачный бой? - Зарк посмотрел на
Виргу.
- Нет, не приходилось.
- Так я и думал. Слишком грубо для вашей породы, да? Кое-кто из
бойцов обдирал костяшки и ждал, пока рубцы загрубеют. Получался настоящий
кастет. Мы дрались до тех пор, пока не переставали соображать, где мы, -
просто топтались на месте, выискивая, куда бы ударить. Последний, кому
удавалось удержаться на ногах, считался победителем, и срывал приличный по
тем временам куш. Но отцу становилось хуже. Он вечно кашлял, вечно
приставал ко мне, чтобы я отвез его на север. Однажды утром я нашел его
мертвым. Он лежал в той же позе, что и накануне вечером, засыпая. Это была
единственная ночь, когда он не задыхался от кашля - помню, я еще подумал,
что, может быть, он оправится настолько, чтобы выдержать дорогу. В день
похорон шел снег. Что ж, - Зарк пожал плечами и яростно затянулся, чтобы
разогнать дым, - я добрался до моря. Нанялся на грузовое судно, которое
перевозило железный лом. Святоша, ты когда-нибудь вкалывал на море?
- Нет.
- Тяжелая работа. Зато чертовски многому можно научиться. Когда
драться, а когда поджимать хвост, когда упираться, а когда удирать во все
лопатки. Несколько лет я таскался на старых корытах из дока в док. Раз на
Балтике одна такая посудина чуть не разъехалась по швам. Но я люблю море;
оно живет своей жизнью. Никогда не спешит, никогда не умолкает. А потом я
устроился старшим помощником на ржавую калошу, перевозившую
снегоочистители из Риги по Белому морю, и не поладил с боцманом. Сукин
сын, враль, шулер. Не помню даже, какой он из себя, хотя, Господь
свидетель, предостаточно нагляделся на его паскудную рожу. Он все время
придирался, постоянно меня доставал. И достал, едрена вошь.
Зарк вдруг рассмеялся, хрипло, отрывисто, словно залаял пес.
- Достал, сукин кот. Я прикончил его на баке, под луной. Двумя
ударами по голове. Двумя первоклассными ударами, которые сделали бы мне
честь на любом ринге. - Зарк выбросил вперед огромный кулак. - Засранец
повалился как куль, пикнуть не успел. Меня хотели посадить под замок и в
порту Русанова сдать властям. Но от этой сволочи натерпелся не я один,
ребята не знали, как меня благодарить, что я его убрал. И вот однажды
ночью в Баренцевом море они отвернулись, и я спустил на воду спасательную
шлюпку и поплыл в сторону айсбергов. На корабле решили, что живым я оттуда
не выберусь, что я не иначе как решил покончить с собой. Дураки! Черта с
два! Я греб что было сил, лишь бы побыстрее убраться оттуда.
Он разглядывал Виргу и Майкла сквозь сизоватый табачный дым. Глаза
над темной кустистой бородой были темными, запавшими.
- Вы не знаете, каково это - очутиться одному в море, где вокруг
только лед, ничего кроме льда, громадные ледяные глыбы, с замороженный
город каждая. Куда ни глянь, ничего, кроме огромной толщи воды и
айсбергов, белых, темно-синих, бледно-зеленых. И в этих льдах отражается
океанская пучина. А иногда вы слышите - или не слышите - рев и скрежет,
когда две ледяные громады сталкиваются и дробятся на куски поменьше.
Иногда чуть ли не прямо подо мной всплывала льдина с мою лодку величиной.
Может быть, этого-то я и боялся пуще всего: что такой осколок вдруг
всплывет из глубины и потопит меня в ледяной воде... На третий день, -
продолжал Зарк, - я заблудился. Ветра не было, айсберги на фоне белого
неба казались мне одинаковыми, грязными, серыми бетонными глыбами. Я,
едрена вошь, плавал кругами, а вокруг все было одно и то же. У меня
кончилась еда. Следующие три дня я проплавал впроголодь и видел только
низкие облака, белесое море и эти ледяные горы. На седьмой день я
проснулся и увидел его.
Зарк сидел неподвижно, зажав в зубах трубку, глядя на своих
слушателей черными печальными глазами.
- Его? - переспросил Вирга. - Кого?
Зарк пожал плечами:
- Не знаю. Не знаю, кой черт это был. Он появился между айсбергами с
моего правого борта, эскимос в каяке. Я начал грести следом за ним, но он
так и не подпустил меня к своей лодчонке, не дал увидеть его лицо. Так и
не дал. Но это был мужик, я понял это по тому, как он управлялся со своим
каяком. Я скрипел зубами и налегал на весла так, что чуть не подох, а он
знай себе шлепал по воде впереди меня. За каяком я плыл два дня. Я кричал,
грозил, ругался, но этот парень так и не заговорил со мной. Обернется,
поглядит, плыву я за ним или нет, и шлепает дальше. Он вел меня по ледяным
тоннелям, мимо айсбергов высоких, как дома в Москве. Эти говенные воды он
знал, что правда то правда. Но спустя три дня я потерял его. Он скользнул
в расселину между двумя айсбергами, а я поплыл кружным путем, и когда
оказался на другой стороне, его уж и след простыл. Тогда далеко-далеко
справа я увидел эскимосов в каяках. Они взяли меня с собой на остров,
досыта напоили бульоном, накормили моржатиной, и я проспал целых два дня.
Когда я спросил, кто вывел меня к ним, они удивились. Они ничего не знали
и сказали только, что ни один охотник еще не забирался так далеко. Поэтому
я до сих пор понятия не имею, кто это был. А хотелось бы знать.
Майкл кивал. Он сказал:
- Шаманам бывают видения.
- А? Да черт с этим. В общем, я отправился вместе с
эскимосами-кочевниками через льды в Гренландию, да так здесь и остался.
Охота здесь чертовски хороша, а человек отвечает только перед самим собой
и больше ни перед кем. Все путем.
Некоторое время они сидели молча. В трубке Зарка тихонько потрескивал
тлеющий табак. Наконец Зарк пошевелился и сказал:
- Пора в дорогу. Мне хочется, чтобы через пару часов вы уже были бы в
Сагитаке.

25
Ветер внезапно стих, и на смену ему пришел полный покой,
подействовавший на Виргу самым странным образом: профессора вдруг охватили
тревога и страх, заледенившие его изнутри так же, как морозный ветер
леденил его щеки. Не слышно было даже хриплого, прерывистого дыхания
собак, только шуршали по льду полозья, мягко, ровно, словно нарты
приближались к гнезду свернувшихся кольцами белых змей.
Они продолжали движение на север. Зарк изредка выправлял курс, легко
пошевеливая валек. Поднимая глаза, Вирга видел на черном своде безлунных
небес яркие редкие звезды. Их тусклое серебристое мерцание расплескивалось
по равнине, окрашивая ее в густо-синий цвет.
Они достигли начала пологого спуска. Зарк одним тихим словом
остановил упряжку, поднялся с фонарем в руке и начал вглядываться вдаль, в
задернутый занавес тьмы.
К нему подошел Майкл.
- Что-нибудь не так?
- Тихо, - велел Зарк. Он к чему-то прислушивался, обшаривая взглядом
прищуренных глаз горизонт. Потом мельком глянул на звезды и вновь стал
всматриваться в далекий пейзаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40