Но нет. Ослепительно-белое солнце в сверкающем
синем небе говорило: нет. Это не был кошмар, откуда он мог бы вынырнуть,
выплыть по мутным водам сна. Это была реальность. Очень реальная
реальность.
Такси Нотона (за рулем сидел мужчина средних лет с гнилыми передними
зубами; под ввалившимися глазами у него темнели круги) остановилось на
одной из улочек предместья, где движение было перекрыто из-за аварии.
Впереди оглушительно галдели по-арабски, оживленно жестикулировали:
кого-то сбила машина; несчастный, силой удара отброшенный с дороги, лежал
в сточной канаве. Шоферы - участники инцидента, огромные, очень смуглые,
ожесточенно выясняли отношения. Оба были на грани истерики. Но Нотона это
не интересовало. Его взгляд был устремлен из окна машины куда-то поверх
песка и разбитого асфальта, за вонючие лачуги, на другую сторону улицы,
темной лентой опоясывавшей башни Кувейта.
Там, в канаве, в песок были прочно воткнуты две рогульки. Между ними
горел костер из старых газет и тряпок. Над огнем два полуголых мальчугана
поворачивали насаженный на палку освежеванный собачий труп. Мальчишки
внимательно приглядывались к мясу, выбирая, куда впиться зубами, когда
лакомство будет готово, а мертвые, выпученные собачьи глаза, похожие на
белые мраморные шарики, так же внимательно приглядывались к ним. Ноздрей
Нотона коснулся запах, распространявшийся от костра, и он вздрогнул от
отвращения. Следовало бы закрыть окно, но в такую жару даже думать об этом
было страшно; к тому же в конце концов запах все равно проник бы в машину
через разбитое ветровое стекло.
Над самым ухом у него что-то громко выстрелило, и он вздрогнул.
Выхлоп? Воздух впереди был сизым от дыма.
Таксист вполголоса выругался и выехал из ряда. Такси покатило по
тротуару. Проезжая мимо места аварии, Нотон выглянул в окно. Один из
шоферов лежал на асфальте, из раны на животе лилась кровь. Другой,
расставив ноги, стоял над ним с дымящимся пистолетом в руке. Такси съехало
обратно на мостовую, и тот, кто лежал на земле, бессильно попытался
уцепиться за колесо.
Нотон перекричал вой мотора:
- Там человека застрелили!
Водитель мотнул головой на короткой шее.
- Застрелили! Вы что, не понимаете? Нужно остановиться и помочь!
Таксист хрипло рассмеялся.
- Ха! Ох уж эти американцы!
Нотон оглянулся и увидел, что человек с пистолетом все еще стоит над
своей поверженной жертвой. Машины объезжали место происшествия, и
потревоженный их движением синий дым лениво вился над головой лежащего.
Такси ехало по неровному ухабистому асфальту через лабиринт
самодельного жилья к городской окраине. Повсюду были люди, смуглые люди в
развевающемся тряпье; они ухмылялись и тянулись к Нотону в окно
ускользающей машины. Они полулежали в сточных канавах, широко раскрыв
настороженные глаза, но лица их уже были мертвы. Они выходили из проулков
на мостовую и жадно наблюдали за приближением такси, словно Нотона везла
машина разрушения, которое было здесь желанным и уважаемым гостем.
Нотон готов был увидеть нищету, но не такую. В этой стране его
постоянно снедала тревога, точно в любой момент, без всякого
предупреждения что-нибудь могло обрушиться ему на голову. Он вдыхал это
ощущение с едкой дымкой, висевшей над Кувейтом. Дым начинал наползать на
город в ранние утренние часы, он плыл с запада, оттуда, где изгибалась и
покачивала бедрами гибкая смуглая женщина - пустыня. Ночью со своего
балкона с мозаичным полом Нотон увидел тысячи мерцающих огней,
соперничавших с холодным серебром звезд. Он изумился тому, как их много;
он затрепетал. Миссионеры насчитывали их до трех тысяч, но это было давно.
Сейчас Нотон был уверен, что там, за песчаными валами, собралось более
пяти тысяч человек.
Узрев это великое сборище, он немедленно написал Джудит и доктору
Вирге.
Доктору Вирге он писал о чудовищных контрастах этой страны: с одной
стороны, нищие и попрошайки, не дающие прохода туристам, с другой -
буровые вышки в пустыне и шейхи в дишдашах, проносящиеся в сверкающих
"феррари" по обсаженным пальмами проспектам. Грань между бедностью и
богатством была здесь омерзительно четкой. Он написал Вирге о стечении
народа в окрестности города и о по-прежнему безымянном мессии, добраться
до которого было совершенно невозможно: Нотон до сих пор не вызнал даже
того, кто этот человек по национальности. Но в пустыне его ждали. Каждый
день Нотон видел, как паломники, стоя на коленях лицом к солнцу, крикливо
сетуют на то, что мессия вновь не счел их достойными услышать его.
Джудит он писал о самой стране, о ее загадочной безликости, о красках
пустыни, о золотом мерцании полуденного марева и о густых, черных тенях,
выползающих на закате.
Однако кое-что он утаил. Его тревожило то, скольким случаям насилия
он стал свидетелем за те две недели, что минули с момента его приезда;
казалось, страна бурлит от растущей ненависти. В воздухе пахло порохом.
Эта земля воевала сама с собой.
Нотон сознавал, что здешняя атмосфера сказывается и на нем. Общее
безразличие к бедности и насильственной смерти медленно, но верно
ожесточало его сердце. В другое время он непременно потребовал бы, чтобы
таксист остановился и вызвал "скорую помощь" к раненому, мимо которого они
проехали. Теперь же он с недоумением обнаружил, что ему решительно все
равно - и ничуть не стыдно за свое равнодушие. Да, происшедшее потрясло
его, как потряс бы его любой другой акт грубого насилия, но он трезво и
рассудительно объяснил себе, что ничем не может помочь, и на этом
успокоился. Эта земля порождает насилие, сказал он себе. В этой суровой
стране, столь не похожей на Америку, он чувствовал себя подлинным
пришельцем с другой планеты, чужим, одиноким. Возможно, аборигены жили в
нищете и погибали от пули или ножа потому, что так им было назначено
судьбой; распорядиться иначе означало бы нарушать гармонию миропорядка,
посеять хаос, распространяющийся как круги по воде. Люди здесь умирали
оттого, что становились помехой. Насилие, взлелеянное их образом жизни,
воцарялось над всем, жгучее, как здешнее раскаленное солнце.
Ряды лачуг остались позади, и теперь такси катило по гладкой
безлюдной дороге, прорезавшей плоское пространство пустыни, над которым
дрожал горячий воздух. Страна спешно строилась. На горизонте вставали
мрачные силуэты нефтяных вышек. Скоростные автострады рассекали пустыню
только для того, чтобы сгинуть под слоем песка вдали от своих истоков.
Многие дороги не вели никуда и лишь бесконечно кружили и петляли, словно
кто-то строил их от нечего делать, чтобы скоротать время, а потом,
наскучив этой забавой, бросил ее на середине.
Впереди среди барханов, подвижных, точно драконьи хвосты,
расположился лагерь. Нотон каждый день приезжал сюда и ходил с диктофоном
на плече среди шатров из козьих шкур и жестяных шалашей; он осторожно
ступал по утоптанному загаженному песку и время от времени останавливался
и заговаривал с бедуинами и кувейтцами, которые, подозрительно оглядев
его, неизменно поворачивались к нему спиной. По лагерю рыскали стаи
воющих, дерущихся из-за объедков собак, темными тучами роились мухи,
тысячами слетевшиеся сюда вслед за паломниками из разных частей страны
пировать на гниющих язвах и болячках. Больные, приковылявшие сюда из
окрестных деревень, держались особняком; Нотон видел, как их били и
пинали, когда они клянчили еду.
В лагере, как и в городе, существовала четкая граница. По одну ее
сторону ночевали в простых палатках или прямо на песке бедняки, по другую
высились узорчатые просторные шатры богатых шейхов, где было все: дорогие
ковры, слуги с опахалами, отгонявшие мух, и слуги с ружьями, отгонявшие
нищих и бродяг. Для состоятельного человека пересечь эту невидимую границу
было равносильно самоубийству. На пятый день своих наблюдений Нотон
увидел, как один из таких, одурманенный гашишем, заступил за эту черту и
оказался в царстве бедноты. В мгновение ока два десятка человек накинулись
на него, схватили, швырнули на землю. Остальные горящими глазами наблюдали
за происходящим, женщины дико хохотали. Бедняга попытался удрать, но с
него сорвали одежды и голого, избитого, пинками вышвырнули обратно, точно
тощего пса из хозяйского дома. Нотон молча смотрел, прочитав на
распаленных лицах, что вмешаться значит подписать себе смертный приговор.
Такси свернуло на длинную немощеную дорогу, которая вела в самое
сердце лагеря. Нотон увидел слепящий блеск жести - лачуги под солнцем,
почувствовал зловоние перенаселенного лагеря, куда стекались все новые
индивиды, чтобы ждать... кого?
Нотон спросил шофера:
- Кто этот человек?
Тот не ответил. В зеркале заднего вида отражались его непроницаемые
глаза.
Нотон наклонился вперед. Возможно, шофер не слышал. Он повторил
громче:
- Тот человек, ради которого они собрались - вы что-нибудь знаете о
нем?
Вновь не получив ответа, Нотон невнятно чертыхнулся. Попробуем иначе.
- Он пророк?
Шайка отсталых ублюдков, подумал Нотон. Сплошь выродки и подонки.
Негодяй-таксист был таким же необщительным, как все прочие. Нотон
откинулся на жестком сиденье с выпирающим пружинами и стал смотреть на
бегущие навстречу ряды хибарок.
За два дня лагерь изменился к худшему. Хижины лепились вплотную друг
к другу, словно в пустыне вдруг возникли трущобы. От крыши к крыше были
протянуты веревки с сохнущим тряпьем. На такси, медленно ехавшее по
лабиринту сооруженных на скорую руку жилищ, коршунами налетели попрошайки;
они ухмылялись, показывая щербатые зубы, а когда машина проезжала мимо,
выкрикивали ей вслед непристойности. По земле в пыли катались двое нищих;
они дрались, а орущая от восторга толпа передавала из рук в руки деньги.
Шофер Нотона нажал на клаксон, такси вильнуло в сторону. По кварталу
больных, швыряя камнями или песком в тех, кто не мог подняться, носились
голые ребятишки. Повсюду толклись оборванцы. Люди походили на взбесившихся
зверей с пеной на морде; Нотон увидел, как человек с ножом нагнал какую-то
женщину, и та с воплем упала на колени, умоляя о пощаде. Нотону хотелось
обрушиться на этих людей, бесследно стереть с лица земли, словно он был их
Творцом.
Машина замедлила ход: кучка бродяг замолотила по капоту. Водитель
крикнул: "Убирайтесь, а то задавлю!"
Нотон потянулся, чтобы, несмотря на жару, поднять окно. Кто-то
схватил его за руку и легонько сжал ее. Он поднял голову и встретился с
умоляющим взглядом темных глаз молоденькой девушки лет
пятнадцати-шестнадцати, прижавшейся к дверце автомобиля.
Она тихо, устало проговорила:
- Пожалуйста деньги.
Нотон заметил, что девушка была бы очень хорошенькой, если бы не
выпирающие кости, ввалившийся рот и равнодушный взгляд, из-за которых она
казалась уже мертвой. Должно быть, она долго голодала. "Пожалуйста
деньги", - прохныкала девушка.
Ее пальцы больно впивались ему в руку. Нотон нашарил в кармане
несколько мелких монет и отдал ей.
- Вот, - проговорил он. - Купишь себе поесть.
Она схватила деньги и посмотрела ему в прямо глаза; Нотон уловил в
этом пристальном взгляде панический трепет. Девушка вдруг задрала грязный
подол длинной юбки, и взгляд американца уперся в темный треугольник между
костлявыми бедрами. Ноги девушки были покрыты неровными царапинами и
синими кровоподтеками, из десятков открытых болячек выделялась и стекала
вниз, почти до колен, желтоватая жидкость. Нотон в ужасе отпрянул; увидев
его глаза, девушка громко захохотала, брызгая слюной. Такси отъехало, а
она все смеялась, не опуская подол - знамя шлюхи. Нотона передернуло от
здешнего скотства.
Они проехали через весь лагерь и оказались перед чистыми шатрами
богатых паломников, разбросанными по равнине и каменистому обрыву над ней.
Здесь пахло пряностями, дорогими духами, благовониями и струящимися
шелками. Возле огромных сверкающих автомобилей, чьи бока пестрели
царапинами, оставленными камнями и телами бедняков, дежурили вооруженные
слуги. В одном месте Нотон увидел "мерседес-бенц" с помятым радиатором и
разбитой фарой. По крылу была размазана уже засохшая кровь.
Нотон расплатился в шофером и попросил заехать за ним ближе к вечеру.
Шофер смотрел безучастно, и Нотон понял, что снова придется тащиться
пешком по дороге и ловить попутную машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40