Четырехконечный крест, будто сплетенный из перевитых белых лилий с троичными чашечками лепестков.
Данила уже кричал – сквозь стиснутые зубы. В этом шуме не услышит никто. Он уже чувствовал, что рукоять сломанного меча обжигает ладонь. На рукояти была засохшая кровь.
Родная кровь.
Меч Михайлы Потыка.
Слабо размахнувшись левой рукой, Данила молча ударил искалеченного почтальона в узкое злобное лицо.
Он уже не слышит грохота толпы. Желтые волосы, желтые пятна вьются перед глазами. Стальная рукоять в кулаке, пестрая Михайлина тесемка в волосах – некрасиво растянув губы, глухо воя сквозь стиснутые зубы, младший и теперь единственный наследник Властова выпрямился во весь рост, пошатываясь на двухметровой куче жерновов. Желтые пятна, красные колеса. Брат мой убит. Улица моя тесна, радуга моя одноцветна.
Это не боль звенит в сердце. Просто свобода проснулась в душе.
Как его зовут? Кумбал-хан?
Тут затихшая разбойничья сарынь впервые услышала истинный голос княжича Зверко.
– ЧТО СТОИТЕ, СВОЛОЧИ?! ЧТО МЕДЛИТЕ?! НА ВЕСЛА!!!
Крик еще катился над головами, а позади наследника уже творилось небывалое. В глазах сотен оцепеневших людей княжич вдруг… превратился в черный силуэт на фоне огромного оранжевого пятна! Жарким ветром ударило в лицо, и толпа попятилась, рыча и давя оступившихся…
О боги… что это?
Просто вспыхнул ветряк. Гигантские лопасти за спиной княжича внезапно и разом одело широким разнузданным пламенем. Черный дым колыхнулся в ночное небо… горячей волной наследника толкнуло в спину, он обернулся: пламенное перекрестье распахнулось на все небо. Мельница загудела и затряслась: и вот… безвольные старые лопасти… после стольких лет позорной неподвижности…
С раздраженным треском двинулись, рассыпая желтые искры.
Позади Данилы, прямо за его спиной, сплошь облитая огненным золотом, стояла пылающая мельница – и жутко размахивала красно-черными дымящимися крыльями.
Наконец они опомнились – закричали, кинулись обниматься и швырять факелы в гулкую небесную черноту. «Гляди, наследник! – Восторженная рожа Стыри вынырнула из суеты и закричала прямо в лицо: – Это Траяново знамение! Старик проснулся! Он любит нас!»
Уже через несколько часов все окрестные волхвы, убедившись в достоверности рассказов о висохолмском чуде, единогласно подтвердили первоначальную трактовку толпы. Это было совершенно однозначное, хрестоматийное, известное по древним легендам знамение божка Траяна Держателя. Впервые за много лет древний кумир публично, категорично и пламенно поддержал смертного человека.
Впоследствии волхвы утверждали, что именно эта демонстрация божественного покровительства стала причиной того, что в течение последующей ночи небольшая ватага Зверки и Стыри увеличилась почти вдвое. Недобитые дружинники из уничтоженных гарнизонов Залесья, разбойники, мечтающие заслужить прощение новых властей, осиротевшие крестьянские парубки – все они с радостью шли под стяги человека с княжеской тесемкой в волосах. Теперь имя Зверки Властовского произносили с почтением и страхом.
С той же интонацией, что и страшное имя Чурилы.
Когда разбойничий флот отчаливал от опустевшей висохолмской пристани, мельница еще горела. Огненное колесо, бешено мотая золотыми спицами, отбрасывало кривые багровые отсветы на темные паруса. На борту торопливых темных кочей и боевых ушкуев не было в тот миг, пожалуй, ни одного человека, который дерзнул бы усомниться в скорой и жестокой победе мстителя Зверки над войском Кумбала.
VIII
Оставайся, реченька, с озером лесным.
Будешь ты и весела, и покойна с ним…
– Нет, не нужен мне покой, тороплюсь к нему —
К моему любимому морю синему.
Узольская народная песня
На пристани, у кораблей, за минуту до отплытия из Висохолма, наследник Властовский Зверко попрощался со старым Посухом.
В смешном дорожном армячке, с котомкою и шляпою в руках, в сопровождении насупленной девочки Бустеньки древний пасечник подошел к наследнику и заявил со вздохом:
– Слышь, Данилка… Уходим, тудысь-растудысь. С Буштенькой и медведями.
Данила отвлекся от изучения чернокожей пергаментной книги, конфискованной у пленного чурильского волхва:
– Полночь на дворе… Куда вы пойдете?
– Спасать дядьку Потыка, понял?! – звонко, с вызовом крикнула Бустя, блестя глазами.
– Тише, Буштенька, не вышовывайшя, – испугался Посух. Поднял взгляд на Даньку: – Вон и лодочку нашли, без хожяина ошталася. И веслица нашлися.
Данька обернулся: хмурые мокрые медведи тащили струганую однодеревку – по мокрому песку к черной воде.
– Сядем и поплывем потихошеньку, – продолжал старик. – Кошолапые погребут, а я, думается, подремлю маленько. К полудню будем в Калине… Аида с нами?
Данька улыбнулся, наблюдая, как Бустя, путаясь в подоле, залезает в лодочку. Уселась гордо, прижимая к груди обернутый тряпицами горшок. Пареная репа с медом, догадался Данька, осторожно пробуя воздух ноздрями.
– Поехали! – услышал он. – Возьми весло.
Может быть. А восхитительно бы: прямо сейчас, ни о чем не думая, кликнуть рыженькую Руту и самому прыгнуть в лодку – махнув на все рукой, не думая о том, что забыл на берегу – и, сильно оттолкнувшись веслом, слушать, как заплескала вода под днищем и как гулко, сладко обрываются невидимые струны, приковывавшие тебя к грязному берегу…
– Эгей, постойте-погодите! – зазвенел от кораблей встревоженный серебряный голосок, взбешенная Рута пробежала по сходням, спрыгнула на песок. – Куда вы? Без меня?! Братец, так нечестно!
Ну вот: все в сборе, будто специально. Теперь все просто: взять весло, шагнуть в лодку. Грести часто и тихо, чтобы не заметила ватага. Никогда больше не слышать этого визга и посвиста…
– Давай, поехали. Выкидывай швои черные книжонки да порошки вонючия. Перштень в воду, Данилка. Хорош ерундой штрадать, берикось веслище!
Данила вздрогнул. Спиной почувствовал жар от пылающей мельницы: огненные отсветы красного колеса мотаются по темному песку, как цветомузыка на сцене небывалого шоу.
И вспомнил Данила, что не может взять весло. В кулаке его по-прежнему сжата рукоять обломанного меча.
– Куда вы плывете? – грустно усмехнулся он. – Потык мертв.
Слышно, как заплакала Бустя – засопела, вжимаясь курносой мордочкой в теплый тряпичный сверток. И косолапый Потап недобро заурчал, принюхиваясь к ветру, приглядываясь к неподвижной фигуре самозваного наследника на берегу.
– Потык еще жив, Данилка, – вздохнул Посух, напяливая шляпу на блестящую плешь. – Жаль, что ты поверил дурным новостям да лукавым вестникам. Ну… мы пошли. А ты… догоняй опосля, коли хочешь. Только берегись: княжья тесьма в волосах – что змеищща. Выпутать ее сложнее, чем когану личину с рожи содрать. Бывай, гумноед. Даст Бог, повидаемся ишшо.
Он вздохнул и, сгорбившись, пошлепал лаптями к воде.
– Братец, любименький… А может быть, Потык… и правда не умер, а? Ах, если бы проверить… – зашептала Рута, прижимаясь щекой к братнину плечу.
– Отправляйся, если хочешь. – Данила отвернулся, чтобы звонкие рыжие волосы не кололи в лицо. – Плыви в Калин и проверяй.
– Правда можно? Ты не будешь скучать?! – оживилась полоумная княжна, чуть в ладоши не хлопает: – Я быстренько-пребыстренько. В Калин и сразу назад. Даже соскучиться не успеешь!
– Валяй, – кивнул Данька, опуская голову, чтобы спрятать взгляд.
– Братец… – Рута вздохнула, в замешательстве поправила каленую медную прядь над ушком… Быстро положила белые пальчики Даньке на грудь. – Ты загрустил, да? Скучный-прескучный…
– Все в порядке. – Он поднял спокойное лицо. – Можешь ехать в Калин. Только… сделай одолжение: исполни мою последнюю просьбу. Я просил тебя выпутать ржавчину из волос…
– Я не могу. – Рута жалобно подняла брови. – Это не ржавчина, а кольчужинки князя Лисея… Он мне подарил. Я должна их хранить в разлуке, это моя свадебная кольчуга. Чтобы все видели и знали: я обручена.
Увидев странную улыбку брата, она испуганно смолкла. Даже голову втянула в плечи – умоляюще заглядывает в глаза:
– Я же говорила тебе, миленький братец! Говорила, что беру его кольчужинки! Еще в Жиробреге, на пристани, помнишь? Говорила-говорила, честно. Ты не стал запрещать…
– Я не могу тебе запрещать.
– Можешь-можешь, ты же мой братец. Но я тебя спрашивала, а ты не ругался! Разве ты злишься? Разве ты не любишь князя Лисея?
– Я обожаю князя Лисея, – простонал Данила. – Уезжай. Давай, быстро. В Калин. Не хочу тебя видеть.
Разумеется, она восприняла это как шутку.
– Только не скучай без меня! – весело погрозила пальчиком. – Веди себя хорошо. Берегись этой мерзкой снежной бабы в штанах! Договорились? Будь хороший мальчик, братец! А я скоренько вернусь. Только спасу Потыка, и сразу…
– Рута, – быстро сказал Данька.
– Что, братец?
– Останься.
IX
Вверх по ночной Влаге от Висохолма до большого Жиробрега плыть не менее шести часов. Если отправляться в полночь – даже имея таких опытных руслоходов, как Хлестаный, Черепанко и братья Плешиватые, – ни за что не успеть до рассвета. Однако… высыпав в загудевшую воду полмешка сушеной петрушки (все, что было найдено в сумках у двадцати побитых волхвов Чурилы), Зверко сумел договориться с русалицами так: в Жиробреге караван должен быть не позже половины третьего.
Поначалу водяная гниль закапризничала: привыкли, твари, к щедрым подачками из Данькиных рук. Потребовали целый мешок зелья. Их можно понять: тащить корабли придется навстречу течению… Никак не хотели понять, что больше петрушки попросту нет. К счастью, неожиданную помощь оказал однорукий почтальон Пустельга: заметив, как Данила бьется над черной водой, разбрасывая траву словно тщательный сеятель, израненный вестник тяжело подковылял ближе:
– Позволь, княжич… я поговорю с ними.
Данька удивился – но, подумав, кивнул телохранителям. Пустельга тряхнул грязноватым хвостом русых волос, молча зашел в воду по пояс, похлопал черное зеркало ладонью единственной руки, будто любимого жеребчика. Опустил в воду согнутый мизинец, как мирящийся ребенок в детском саду. Невесть как – сработало; русалки согласились на полмешка. Данила обрадовался. По правде говоря, петрушки было почти ровно мешок, но надо сохранить ценного зелья впрок – ведь за Жиробрегом придется повернуть с Влаги на Рдянку: новая река, а значит – новые русалки, новый договор…
– Откуда знаешь чародейство? – спросил наследник, внимательно разглядывая вестника Пустельгу. Особенно руки и глаза. Пальцы на уцелевшей правой руке были длинные и тонкие, как у музыканта. А глаза Пустельги и вовсе не понравились Даньке. Слишком неглупые.
«Я знаю вовсе не много, – отвечал почтальон. – Раньше служил у волхвов в полуденных землях, кое-что помню». – «Может быть, ты помнишь, как читать чернокниги?» – Данила спросил просто так; у него скопилась целая корзина пергаментных свитков, конфискованных в рогатой пагоде незадолго до ее разрушения. «Не пробовал, но очень хочу поглядеть», – быстро ответил Пустельга. Данька приказал принести корзину – и подивился, с какой жадностью пословный человечек набросился на чтение. Бережно разбирая влажные гниловатые пергамента, заляпанные подозрительными пятнами, он едва не трясся от любопытства. Ватага грузилась на суда, до отправления оставалось четверть часа, и Данила присел рядом на ременчатый стульчик: «Расскажи, что там пишут». – «Пишут много, княжич, почти все о колдовстве. Эта книга зовется „Волховник“, наука обозленной травы. Вот это – „Чаровница“, но не вся – только первая главка. А здесь, в свитках, – „Вранограй“, искусство повелевания железными птицами…» – «Как любопытно. – Данька покосился на пергамент и с удивлением разглядел… корявые строчки прописной латыни! – На каком языке написаны эти книги?» – «Почти все по-ледянски, княжич».
Странно… Жрецы Чурилы приходят с востока, а книги у них – западные, латинские, подумал Данила, взвешивая на ладони толстый сверток иссохшей телячьей кожи с размашистой надписью в начале текста, крупными буквами: «Auguri ludi. Opus magnum. Curujadus facit».
– Что здесь написано, Пустельга?
– Написано… удивительные слова, княжич. Будто бы эту книгу об искусстве изготовления железных птиц, приемах их натаски и использования в бою написал… человек по имени Куруяд. Признаться, я слыхал о «Вранограе» прежде, но не догадывался, чья здесь рука…
– Знакомое имя.
– Да, княжич. Кто бы мог подумать! Наш знаменитый Куруяд пишет по-ледянски…
Было видно, что Пустельга взволнован открытием. Он попросил у Данилы заветный пергамент и некоторое время пожирал текст глазами, будто записывал на видеопленку. А потом, отложив грязную книгу, просидел минуты три, неподвижно глядя на воду. Странный парень, подумал Данька. Пожалуй, я возьму его с собой.
На вонючей зеленой волне, поднятой русалками, двадцать кораблей дошли до Жиробрега без задержек и приключений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Данила уже кричал – сквозь стиснутые зубы. В этом шуме не услышит никто. Он уже чувствовал, что рукоять сломанного меча обжигает ладонь. На рукояти была засохшая кровь.
Родная кровь.
Меч Михайлы Потыка.
Слабо размахнувшись левой рукой, Данила молча ударил искалеченного почтальона в узкое злобное лицо.
Он уже не слышит грохота толпы. Желтые волосы, желтые пятна вьются перед глазами. Стальная рукоять в кулаке, пестрая Михайлина тесемка в волосах – некрасиво растянув губы, глухо воя сквозь стиснутые зубы, младший и теперь единственный наследник Властова выпрямился во весь рост, пошатываясь на двухметровой куче жерновов. Желтые пятна, красные колеса. Брат мой убит. Улица моя тесна, радуга моя одноцветна.
Это не боль звенит в сердце. Просто свобода проснулась в душе.
Как его зовут? Кумбал-хан?
Тут затихшая разбойничья сарынь впервые услышала истинный голос княжича Зверко.
– ЧТО СТОИТЕ, СВОЛОЧИ?! ЧТО МЕДЛИТЕ?! НА ВЕСЛА!!!
Крик еще катился над головами, а позади наследника уже творилось небывалое. В глазах сотен оцепеневших людей княжич вдруг… превратился в черный силуэт на фоне огромного оранжевого пятна! Жарким ветром ударило в лицо, и толпа попятилась, рыча и давя оступившихся…
О боги… что это?
Просто вспыхнул ветряк. Гигантские лопасти за спиной княжича внезапно и разом одело широким разнузданным пламенем. Черный дым колыхнулся в ночное небо… горячей волной наследника толкнуло в спину, он обернулся: пламенное перекрестье распахнулось на все небо. Мельница загудела и затряслась: и вот… безвольные старые лопасти… после стольких лет позорной неподвижности…
С раздраженным треском двинулись, рассыпая желтые искры.
Позади Данилы, прямо за его спиной, сплошь облитая огненным золотом, стояла пылающая мельница – и жутко размахивала красно-черными дымящимися крыльями.
Наконец они опомнились – закричали, кинулись обниматься и швырять факелы в гулкую небесную черноту. «Гляди, наследник! – Восторженная рожа Стыри вынырнула из суеты и закричала прямо в лицо: – Это Траяново знамение! Старик проснулся! Он любит нас!»
Уже через несколько часов все окрестные волхвы, убедившись в достоверности рассказов о висохолмском чуде, единогласно подтвердили первоначальную трактовку толпы. Это было совершенно однозначное, хрестоматийное, известное по древним легендам знамение божка Траяна Держателя. Впервые за много лет древний кумир публично, категорично и пламенно поддержал смертного человека.
Впоследствии волхвы утверждали, что именно эта демонстрация божественного покровительства стала причиной того, что в течение последующей ночи небольшая ватага Зверки и Стыри увеличилась почти вдвое. Недобитые дружинники из уничтоженных гарнизонов Залесья, разбойники, мечтающие заслужить прощение новых властей, осиротевшие крестьянские парубки – все они с радостью шли под стяги человека с княжеской тесемкой в волосах. Теперь имя Зверки Властовского произносили с почтением и страхом.
С той же интонацией, что и страшное имя Чурилы.
Когда разбойничий флот отчаливал от опустевшей висохолмской пристани, мельница еще горела. Огненное колесо, бешено мотая золотыми спицами, отбрасывало кривые багровые отсветы на темные паруса. На борту торопливых темных кочей и боевых ушкуев не было в тот миг, пожалуй, ни одного человека, который дерзнул бы усомниться в скорой и жестокой победе мстителя Зверки над войском Кумбала.
VIII
Оставайся, реченька, с озером лесным.
Будешь ты и весела, и покойна с ним…
– Нет, не нужен мне покой, тороплюсь к нему —
К моему любимому морю синему.
Узольская народная песня
На пристани, у кораблей, за минуту до отплытия из Висохолма, наследник Властовский Зверко попрощался со старым Посухом.
В смешном дорожном армячке, с котомкою и шляпою в руках, в сопровождении насупленной девочки Бустеньки древний пасечник подошел к наследнику и заявил со вздохом:
– Слышь, Данилка… Уходим, тудысь-растудысь. С Буштенькой и медведями.
Данила отвлекся от изучения чернокожей пергаментной книги, конфискованной у пленного чурильского волхва:
– Полночь на дворе… Куда вы пойдете?
– Спасать дядьку Потыка, понял?! – звонко, с вызовом крикнула Бустя, блестя глазами.
– Тише, Буштенька, не вышовывайшя, – испугался Посух. Поднял взгляд на Даньку: – Вон и лодочку нашли, без хожяина ошталася. И веслица нашлися.
Данька обернулся: хмурые мокрые медведи тащили струганую однодеревку – по мокрому песку к черной воде.
– Сядем и поплывем потихошеньку, – продолжал старик. – Кошолапые погребут, а я, думается, подремлю маленько. К полудню будем в Калине… Аида с нами?
Данька улыбнулся, наблюдая, как Бустя, путаясь в подоле, залезает в лодочку. Уселась гордо, прижимая к груди обернутый тряпицами горшок. Пареная репа с медом, догадался Данька, осторожно пробуя воздух ноздрями.
– Поехали! – услышал он. – Возьми весло.
Может быть. А восхитительно бы: прямо сейчас, ни о чем не думая, кликнуть рыженькую Руту и самому прыгнуть в лодку – махнув на все рукой, не думая о том, что забыл на берегу – и, сильно оттолкнувшись веслом, слушать, как заплескала вода под днищем и как гулко, сладко обрываются невидимые струны, приковывавшие тебя к грязному берегу…
– Эгей, постойте-погодите! – зазвенел от кораблей встревоженный серебряный голосок, взбешенная Рута пробежала по сходням, спрыгнула на песок. – Куда вы? Без меня?! Братец, так нечестно!
Ну вот: все в сборе, будто специально. Теперь все просто: взять весло, шагнуть в лодку. Грести часто и тихо, чтобы не заметила ватага. Никогда больше не слышать этого визга и посвиста…
– Давай, поехали. Выкидывай швои черные книжонки да порошки вонючия. Перштень в воду, Данилка. Хорош ерундой штрадать, берикось веслище!
Данила вздрогнул. Спиной почувствовал жар от пылающей мельницы: огненные отсветы красного колеса мотаются по темному песку, как цветомузыка на сцене небывалого шоу.
И вспомнил Данила, что не может взять весло. В кулаке его по-прежнему сжата рукоять обломанного меча.
– Куда вы плывете? – грустно усмехнулся он. – Потык мертв.
Слышно, как заплакала Бустя – засопела, вжимаясь курносой мордочкой в теплый тряпичный сверток. И косолапый Потап недобро заурчал, принюхиваясь к ветру, приглядываясь к неподвижной фигуре самозваного наследника на берегу.
– Потык еще жив, Данилка, – вздохнул Посух, напяливая шляпу на блестящую плешь. – Жаль, что ты поверил дурным новостям да лукавым вестникам. Ну… мы пошли. А ты… догоняй опосля, коли хочешь. Только берегись: княжья тесьма в волосах – что змеищща. Выпутать ее сложнее, чем когану личину с рожи содрать. Бывай, гумноед. Даст Бог, повидаемся ишшо.
Он вздохнул и, сгорбившись, пошлепал лаптями к воде.
– Братец, любименький… А может быть, Потык… и правда не умер, а? Ах, если бы проверить… – зашептала Рута, прижимаясь щекой к братнину плечу.
– Отправляйся, если хочешь. – Данила отвернулся, чтобы звонкие рыжие волосы не кололи в лицо. – Плыви в Калин и проверяй.
– Правда можно? Ты не будешь скучать?! – оживилась полоумная княжна, чуть в ладоши не хлопает: – Я быстренько-пребыстренько. В Калин и сразу назад. Даже соскучиться не успеешь!
– Валяй, – кивнул Данька, опуская голову, чтобы спрятать взгляд.
– Братец… – Рута вздохнула, в замешательстве поправила каленую медную прядь над ушком… Быстро положила белые пальчики Даньке на грудь. – Ты загрустил, да? Скучный-прескучный…
– Все в порядке. – Он поднял спокойное лицо. – Можешь ехать в Калин. Только… сделай одолжение: исполни мою последнюю просьбу. Я просил тебя выпутать ржавчину из волос…
– Я не могу. – Рута жалобно подняла брови. – Это не ржавчина, а кольчужинки князя Лисея… Он мне подарил. Я должна их хранить в разлуке, это моя свадебная кольчуга. Чтобы все видели и знали: я обручена.
Увидев странную улыбку брата, она испуганно смолкла. Даже голову втянула в плечи – умоляюще заглядывает в глаза:
– Я же говорила тебе, миленький братец! Говорила, что беру его кольчужинки! Еще в Жиробреге, на пристани, помнишь? Говорила-говорила, честно. Ты не стал запрещать…
– Я не могу тебе запрещать.
– Можешь-можешь, ты же мой братец. Но я тебя спрашивала, а ты не ругался! Разве ты злишься? Разве ты не любишь князя Лисея?
– Я обожаю князя Лисея, – простонал Данила. – Уезжай. Давай, быстро. В Калин. Не хочу тебя видеть.
Разумеется, она восприняла это как шутку.
– Только не скучай без меня! – весело погрозила пальчиком. – Веди себя хорошо. Берегись этой мерзкой снежной бабы в штанах! Договорились? Будь хороший мальчик, братец! А я скоренько вернусь. Только спасу Потыка, и сразу…
– Рута, – быстро сказал Данька.
– Что, братец?
– Останься.
IX
Вверх по ночной Влаге от Висохолма до большого Жиробрега плыть не менее шести часов. Если отправляться в полночь – даже имея таких опытных руслоходов, как Хлестаный, Черепанко и братья Плешиватые, – ни за что не успеть до рассвета. Однако… высыпав в загудевшую воду полмешка сушеной петрушки (все, что было найдено в сумках у двадцати побитых волхвов Чурилы), Зверко сумел договориться с русалицами так: в Жиробреге караван должен быть не позже половины третьего.
Поначалу водяная гниль закапризничала: привыкли, твари, к щедрым подачками из Данькиных рук. Потребовали целый мешок зелья. Их можно понять: тащить корабли придется навстречу течению… Никак не хотели понять, что больше петрушки попросту нет. К счастью, неожиданную помощь оказал однорукий почтальон Пустельга: заметив, как Данила бьется над черной водой, разбрасывая траву словно тщательный сеятель, израненный вестник тяжело подковылял ближе:
– Позволь, княжич… я поговорю с ними.
Данька удивился – но, подумав, кивнул телохранителям. Пустельга тряхнул грязноватым хвостом русых волос, молча зашел в воду по пояс, похлопал черное зеркало ладонью единственной руки, будто любимого жеребчика. Опустил в воду согнутый мизинец, как мирящийся ребенок в детском саду. Невесть как – сработало; русалки согласились на полмешка. Данила обрадовался. По правде говоря, петрушки было почти ровно мешок, но надо сохранить ценного зелья впрок – ведь за Жиробрегом придется повернуть с Влаги на Рдянку: новая река, а значит – новые русалки, новый договор…
– Откуда знаешь чародейство? – спросил наследник, внимательно разглядывая вестника Пустельгу. Особенно руки и глаза. Пальцы на уцелевшей правой руке были длинные и тонкие, как у музыканта. А глаза Пустельги и вовсе не понравились Даньке. Слишком неглупые.
«Я знаю вовсе не много, – отвечал почтальон. – Раньше служил у волхвов в полуденных землях, кое-что помню». – «Может быть, ты помнишь, как читать чернокниги?» – Данила спросил просто так; у него скопилась целая корзина пергаментных свитков, конфискованных в рогатой пагоде незадолго до ее разрушения. «Не пробовал, но очень хочу поглядеть», – быстро ответил Пустельга. Данька приказал принести корзину – и подивился, с какой жадностью пословный человечек набросился на чтение. Бережно разбирая влажные гниловатые пергамента, заляпанные подозрительными пятнами, он едва не трясся от любопытства. Ватага грузилась на суда, до отправления оставалось четверть часа, и Данила присел рядом на ременчатый стульчик: «Расскажи, что там пишут». – «Пишут много, княжич, почти все о колдовстве. Эта книга зовется „Волховник“, наука обозленной травы. Вот это – „Чаровница“, но не вся – только первая главка. А здесь, в свитках, – „Вранограй“, искусство повелевания железными птицами…» – «Как любопытно. – Данька покосился на пергамент и с удивлением разглядел… корявые строчки прописной латыни! – На каком языке написаны эти книги?» – «Почти все по-ледянски, княжич».
Странно… Жрецы Чурилы приходят с востока, а книги у них – западные, латинские, подумал Данила, взвешивая на ладони толстый сверток иссохшей телячьей кожи с размашистой надписью в начале текста, крупными буквами: «Auguri ludi. Opus magnum. Curujadus facit».
– Что здесь написано, Пустельга?
– Написано… удивительные слова, княжич. Будто бы эту книгу об искусстве изготовления железных птиц, приемах их натаски и использования в бою написал… человек по имени Куруяд. Признаться, я слыхал о «Вранограе» прежде, но не догадывался, чья здесь рука…
– Знакомое имя.
– Да, княжич. Кто бы мог подумать! Наш знаменитый Куруяд пишет по-ледянски…
Было видно, что Пустельга взволнован открытием. Он попросил у Данилы заветный пергамент и некоторое время пожирал текст глазами, будто записывал на видеопленку. А потом, отложив грязную книгу, просидел минуты три, неподвижно глядя на воду. Странный парень, подумал Данька. Пожалуй, я возьму его с собой.
На вонючей зеленой волне, поднятой русалками, двадцать кораблей дошли до Жиробрега без задержек и приключений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78