Но перед ним стояла еще одна задача, куда более тяжелая, чем посещение раненых. Крисп все откладывал с письмом Танилиде: он хотел написать в нем, что смерть ее сына отмщена. Теперь эта надежда исчезла – да и что ей в том утешении? Она потеряла единственного сына. Крисп опустил перо в чернильницу и уставился на пустой пергаментный лист. Как же начать?
«От Криспа, Автократора видессиан, превосходной и благороднорожденной госпоже Танилиде привет». Формула закончилась, оставив Крисп в затруднении. Тут нужны были гладкие фразы, выстроить которые не составило бы труда человеку, получившего вместе с образованием и знание риторики. Образования Крисп не получал, а доверять это письмо секретарю не собирался.
– Твое величество? – пробасил снаружи Гейррод.
– В чем дело? – Крисп отложил перо со смешанным чувством облегчения и вины.
Как оказалось, облегчение было преждевременным.
– Дело чести, твое величество, – отозвался Гейррод.
Последний раз с ним в таком тоне разговаривал нацелившийся на самоубийство Вагн.
– И чем я затронул твою честь, Гейррод? – осведомился Крисп, выскакивая из шатра.
– Не мою, твое величество, но всех нас, кто получает от тебя золото, – ответил Гейррод. Высокому для видессианина Криспу пришлось поднять голову, чтобы посмотреть халогаю в глаза. Меня выбрали говорить за нас всех из-за того, что я первым склонился перед тобой.
– Верно, – согласился Крисп, – и за это я держу тебя и всех вас в почете. Сомневаешься ли ты в этом? – Гейррод покачал тяжелой головой. – Так чем я оскорбил тебя – то есть вас всех? – нетерпеливо кинул Крисп.
– Тем, что не послал нас сегодня в бой против тех, кто следует за Арвашем, несмотря на то что я сказал тебе на дороге южнее Имброса, – ответил Гейррод. – Многим из нас это мнится обидой и знаком недоверия. Лучше нам вернуться домой в землю Халога, чем носить секиры, не обагренные кровью. Видессиане любят парадные полки. Мы же давали клятву сражаться за тебя, твое величество, а не вышагивать на парадах.
– Если ты думаешь, что я удержал вас, опасаясь измены, руби сейчас, Гейррод. – С некоторой внутренней дрожью – халогаи могли воспринимать фигуры речи удивительно буквально – Крисп склонил голову. Удара не последовало; император выпрямился и вновь глянул телохранителю в лицо. – Если ты думаешь иначе, то чем я мог затронуть твою честь?
Телохранитель встал по стойке «смирно».
– Ты говоришь мудро, твое величество. Теперь я вижу, что ошибался. И так я передам своим товарищам. Те, кто не согласится, пусть спорят с этим. – Гейррод многозначительно потрогал лезвие секиры.
– Хорошо, – ответил Крисп. – И передай им, что я не послал их в бой потому, что надеялся выбить халогаев – халогаев Арваша из-за баррикады стрелами. Если бы нам это удалось, мы победили бы малой кровью.
Гейррод громко фыркнул.
– Порой ты думаешь, как один из нас, но в сердце своем ты все же видессианин. Так, верно, и быть должно, и этому не поможешь.
Но бой сладок сам по себе. Время считать сраженных приходит потом, а не прежде.
– Как скажешь, Гейррод. – Криспу слова северянина показались безрассудными до безумства. Халогай же прекрасно знал, что большинство имперцев думает так, как Крисп, и считал их в военном деле в лучшем случае излишне осторожными, а то и просто трусоватыми. Поэтому, наверное, никто из видессиан не служил телохранителем у северных вождей и вряд ли будет.
Гейррод вновь занял свой пост, явно удовлетворенный беседой, а Крисп вернулся в шатер и позволил себе тихо вздохнуть. Он не солгал Гейрроду впрямую, но в верности халогаев все же одно время усомнился. Однако, спросив Гейррода, а верит ли тот в подобное, Крисп как бы снял с себя вину. Но в следующем сражении с головорезами Арваша он не станет сдерживать своих телохранителей.
Император присел за складной столик, который служил ему вместо письменного. Пергамент и перо лежали там, где он их оставил, выходя. На листе одиноко красовалось приветствие. Крисп снова вздохнул. Если бы только у Трокунда нашлось заклятье, по которому неприятные письма писались бы сами… но это было бы уже не чародейство, а чудотворство.
Вздохнув в третий раз, Крисп макнул перо в чернильницу и по привычке приступил сразу к сути:
«Госпожа моя, покуда я сражался с Петронием в западных землях, Мавр, узнав о поражении Агапета, вывел из города Видесса армию, дабы остановить Арваша Черного Плаща от продвижения в глубь империи. Со скорбью должен сообщить вам, что, как вы и предсказывали, ваш сын потерпел поражение и погиб сам».
Выведенные на пергаменте, эти слова вновь вызвали в памяти день гибели побратима. Крисп перечитал написанное. Не слишком ли прямолинейно?.. Нет, решил он. Танилида предпочитала неприукрашенную правду… и, кроме того, она могла узнать о случившемся раньше его.
Он подумал немного и приписал: «Я любил Мавра, как родного брата. Я удержал бы его от нападения на Арваша, если бы знал, что у него на уме, но он скрывал свои намерения от меня, пока не стало поздно. Вы лучше меня знаете, что Мавр всегда шел вперед, не оглядываясь».
Крисп присыпал написанное песком, чтобы высушить чернила, потом свернул пергамент и надписал на свитке: «Превосходной и благороднорожденной госпоже Танилиде, в ее поместье близ Опсикиона». Эти слова он тоже присыпал песком, стянул свиток лентой и, перевязав, капнул на ленту немного алого воска. В еще мягкий воск он вдавил свою печать и долго смотрел на нее.
Солнечный имперский герб оставался так же совершенен, точно армии Видесса только что одержали три великих победы, а не пережили три позорных поражения и отчаяние при виде города, вырезанного до последнего жителя.
Высунувшись из шатра, Крисп кликнул гонца. Когда тот положил письмо в водонепроницаемый футляр, Крисп обещал себе, что империя станет цела и неделима, как эта печать, еще до того, как завершится война с Арвашем. Это была отличная клятва, но Крисп чувствовал бы себя спокойнее, если бы знал, как ее исполнить.
Глава 7
Город Видесс скорбел. Со скорбью в город пришел страх. Уже три столетия, с тех времен, когда дикие хаморские племена из степей Пардрайи отсекли от живого тела Видесской империи Кубрат, Хатриш и Татагуш, жители столицы не опасались вторжения с севера.
– Все ведут себя так, точно нас завтра возьмут в осаду, жаловался Крисп Яковизию через пару дней после возвращения. Головорезы Арваша сидят по ту сторону Заистрийских гор и останутся там до весны.
Яковизий нацарапал ответ на табличке и передал Криспу. «Даже Арваш не такой могучий колдун, чтобы остановить осенние дожди».
Он ткнул пальцем в потолок и приложил ладонь к уху.
Крисп кивнул. По крыше барабанил дождь.
– Прошлой осенью я проклинал осенние ливни, потому что они не давали мне разделаться с Петронием. А теперь благословляю их, потому что они не пускают Арваша через границу империи.
Яковизий отобрал табличку и написал ответ:
«Когда люди хвалят или проклинают погоду, Фос затыкает уши.
Иначе он бы оглох».
– Ты, как всегда, прав, – отозвался Крисп. – Но люди от этого не перестают хвалить или проклинать дожди. А то, что до Арваша отсюда пара сотен миль, не мешает горожанам оглядываться на север при каждом шуме.
«Это ненадолго, – с уверенностью циника начертал Яковизий. Помни – горожане переменчивы. Скоро Пирр даст им новую тему для слухов».
Крисп скорчил гримасу.
– Даже не напоминай.
Более чем когда-либо Крисп жалел о том, что Гнатий не остался ему верен. Политическая фигура в куда большей степени, чем духовное лицо, Гнатий был бы гибок. Пирр, избрав единожды свой путь, двигался по нему, прилагая к этому всю свою власть, – а властью вселенский патриарх видессиан обладал немалой, большей, чем кто-либо, кроме самого Криспа. И его ни в малейшей степени не волновало, что от его речей и дел у всех прочих священнослужителей волосы встают дыбом. Порой Криспу казалось, что патриарх именно этого и добивается. Но намеренно или нет, а результатов он достигал поистине невероятных.
«Я его, если помнишь, дольше твоего знаю, – написал Яковизий.
– Он мне, в конце концов, двоюродный брат. Он меня не одобряет, взаимно. Впрочем, он почти ничего не одобряет». Аристократ булькающе рассмеялся.
– Что он тебя не одобряет – невеликое чудо! – Крисп тоже расхохотался. Привычки сибарита и вечные поиски симпатичных молодых людей никак не поднимали Яковизия в глазах его сурового и аскетичного родственника. – Ты, я смотрю, никак не остановишься. Только больше стал за мальчиками гоняться.
Яковизий снова забулькал.
«Наоборот, ваше величество, – написал он. – Теперь они за мной гоняются».
Крисп хотел было посмеяться, но, глянув на собеседника, раздумал.
– Благим богом клянусь, ты всерьез, – проговорил он. – Но как – почему? Не хотел бы вас обидеть, превосходный господин, но вы меня ошеломили.
Яковизий в ответ написал большими буквами одно-единственное слово: «УНИКУМ». Ухмыльнулся, показал на себя и написал еще:
«Где они второго такого найдут? Вот и вешаются на шею».
Крисп не знал, смеяться ему или кривиться. От выбора его избавил вошедший в палату Барсим.
– Прошение на имя вашего величества, – сказал вестиарий, протягивая пергаментный свиток на подносе. – От монаха Гнатия.
– Ничто в голосе евнуха не выдавало, что когда-то Гнатий носил и более почетный титул.
– Легок на помине, – Крисп принял свиток, и Барсим вышел.
Император глянул на Яковизия:
– Хочешь послушать?
Яковизий кивнул.
– «От смиренного, грешного и раскаявшегося монаха Гнатия его сиятельному императорскому величеству Криспу, Автократору видессиан привет!» – прочел Крисп и фыркнул. – Да уж, стелет он мягко.
«Придворный», – написал Яковизий, так, словно это все объясняло.
– «Нижайше молю ваше императорское величество, – продолжил Крисп, – даровать мне великую милость, разрешив мне прервать на краткий срок заточение в монастыре, посвященном памяти святого Скирия, дабы мог я насладиться встречею с вами и ознакомить ваше императорское величество с плодами исторических исследований моих, продолжаемых по указанию вашему, ибо оные летописи, несмотря на древность их, сведения содержат весьма важные и с нынешним состоянием дел видесских связь несомненную имеющие». Крисп отложил пергамент. – Уф! Если я в его прошении разобраться не могу, с чего бы его историческим трудам оказаться понятнее?
«Гнатий не дурак», – напомнил Яковизий.
– Знаю, – раздраженно ответил Крисп. – Так почему он меня за дурака принимает? Наверное, это какой-то хитрый план побега. Я моргнуть не успею, как наш дорогой Гнатий будет шляться по всей стране, пока его не поймают, проповедовать против Пирра и сеять раздоры среди священников. Только смуты в церквях мне не хватало к Арвашу. Это прямая дорога к гражданской войне.
«Так ты его не примешь?» – осведомился Яковизий.
– Нет, богом благим и премудрым клянусь. – Крисп повысил голос:
– Барсим, будьте добры, перо и чернила!
Получив письменные принадлежности, он нацарапал на краю свитка «ЗАПРЕЩАЮ – К.» буквами еще больше тех, которыми Яковизий обозначил себя уникумом. Свернув пергамент, он вернул его Барсиму.
– Проследите, чтобы это передали назад монаху Гнатию, приказал он. В его устах титул бывшего патриарха прозвучал намеренно презрительно.
– Будет сделано, ваше величество, – ответил вестиарий.
– Благодарю, Барсим. – Постельничий собрался уходить, и Крисп добавил:
– И когда закончите с этим, пришлите нам что-нибудь из кухни. Неважно что, но я хотел бы перекусить. А вы, превосходный господин?
Яковизий кивнул. «И вина, почитаемый господин, с вашего позволения», – написал он и показал табличку Барсиму.
Вскоре вестиарий внес в палату серебряный поднос с кувшином вина, двумя кубками и прикрытым серебряной крышкой блюдом.
– Куропатки в сырном соусе с чесноком и орегано, ваше величество. Надеюсь, вы не против?
– Ничуть, – заверил его Крисп.
Со своей птичкой он расправился за пару минут. Яковизий ел медленнее. Ему приходилось резать мясо на крохотные кусочки, и каждый кусочек проталкивать в горло глотком вина – лишенный языка, он не мог ни пережевывать пищу как следует, ни глотать.
Но и с этим, как со всем остальным, он ухитрялся справляться, судя по тому, что почти набрал сброшенный во время болезни вес.
– Рад видеть, что ты так хорошо справляешься. – Крисп поднял свой кубок, наблюдая, как Яковизий обсасывает куропаточью ножку.
«Я рад не меньше твоего», – написал Яковизий, отвлекшись на минуту от еды. Крисп фыркнул, и они выпили вместе.
* * *
Бледная Дара оторвалась от тазика; служанка вытерла ей подбородок влажной тряпочкой и унесла таз.
– Если бы это была только утренняя болезнь, еще бы ладно, устало проговорила Дара, – но теперь меня тошнит в любое время дня и ночи.
Крисп подал ей кубок с вином.
– Возьми, сполосни рот.
Дара сделала осторожный глоточек и, склонив голову набок, подождала, пока желудок не выскажет своего мнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
«От Криспа, Автократора видессиан, превосходной и благороднорожденной госпоже Танилиде привет». Формула закончилась, оставив Крисп в затруднении. Тут нужны были гладкие фразы, выстроить которые не составило бы труда человеку, получившего вместе с образованием и знание риторики. Образования Крисп не получал, а доверять это письмо секретарю не собирался.
– Твое величество? – пробасил снаружи Гейррод.
– В чем дело? – Крисп отложил перо со смешанным чувством облегчения и вины.
Как оказалось, облегчение было преждевременным.
– Дело чести, твое величество, – отозвался Гейррод.
Последний раз с ним в таком тоне разговаривал нацелившийся на самоубийство Вагн.
– И чем я затронул твою честь, Гейррод? – осведомился Крисп, выскакивая из шатра.
– Не мою, твое величество, но всех нас, кто получает от тебя золото, – ответил Гейррод. Высокому для видессианина Криспу пришлось поднять голову, чтобы посмотреть халогаю в глаза. Меня выбрали говорить за нас всех из-за того, что я первым склонился перед тобой.
– Верно, – согласился Крисп, – и за это я держу тебя и всех вас в почете. Сомневаешься ли ты в этом? – Гейррод покачал тяжелой головой. – Так чем я оскорбил тебя – то есть вас всех? – нетерпеливо кинул Крисп.
– Тем, что не послал нас сегодня в бой против тех, кто следует за Арвашем, несмотря на то что я сказал тебе на дороге южнее Имброса, – ответил Гейррод. – Многим из нас это мнится обидой и знаком недоверия. Лучше нам вернуться домой в землю Халога, чем носить секиры, не обагренные кровью. Видессиане любят парадные полки. Мы же давали клятву сражаться за тебя, твое величество, а не вышагивать на парадах.
– Если ты думаешь, что я удержал вас, опасаясь измены, руби сейчас, Гейррод. – С некоторой внутренней дрожью – халогаи могли воспринимать фигуры речи удивительно буквально – Крисп склонил голову. Удара не последовало; император выпрямился и вновь глянул телохранителю в лицо. – Если ты думаешь иначе, то чем я мог затронуть твою честь?
Телохранитель встал по стойке «смирно».
– Ты говоришь мудро, твое величество. Теперь я вижу, что ошибался. И так я передам своим товарищам. Те, кто не согласится, пусть спорят с этим. – Гейррод многозначительно потрогал лезвие секиры.
– Хорошо, – ответил Крисп. – И передай им, что я не послал их в бой потому, что надеялся выбить халогаев – халогаев Арваша из-за баррикады стрелами. Если бы нам это удалось, мы победили бы малой кровью.
Гейррод громко фыркнул.
– Порой ты думаешь, как один из нас, но в сердце своем ты все же видессианин. Так, верно, и быть должно, и этому не поможешь.
Но бой сладок сам по себе. Время считать сраженных приходит потом, а не прежде.
– Как скажешь, Гейррод. – Криспу слова северянина показались безрассудными до безумства. Халогай же прекрасно знал, что большинство имперцев думает так, как Крисп, и считал их в военном деле в лучшем случае излишне осторожными, а то и просто трусоватыми. Поэтому, наверное, никто из видессиан не служил телохранителем у северных вождей и вряд ли будет.
Гейррод вновь занял свой пост, явно удовлетворенный беседой, а Крисп вернулся в шатер и позволил себе тихо вздохнуть. Он не солгал Гейрроду впрямую, но в верности халогаев все же одно время усомнился. Однако, спросив Гейррода, а верит ли тот в подобное, Крисп как бы снял с себя вину. Но в следующем сражении с головорезами Арваша он не станет сдерживать своих телохранителей.
Император присел за складной столик, который служил ему вместо письменного. Пергамент и перо лежали там, где он их оставил, выходя. На листе одиноко красовалось приветствие. Крисп снова вздохнул. Если бы только у Трокунда нашлось заклятье, по которому неприятные письма писались бы сами… но это было бы уже не чародейство, а чудотворство.
Вздохнув в третий раз, Крисп макнул перо в чернильницу и по привычке приступил сразу к сути:
«Госпожа моя, покуда я сражался с Петронием в западных землях, Мавр, узнав о поражении Агапета, вывел из города Видесса армию, дабы остановить Арваша Черного Плаща от продвижения в глубь империи. Со скорбью должен сообщить вам, что, как вы и предсказывали, ваш сын потерпел поражение и погиб сам».
Выведенные на пергаменте, эти слова вновь вызвали в памяти день гибели побратима. Крисп перечитал написанное. Не слишком ли прямолинейно?.. Нет, решил он. Танилида предпочитала неприукрашенную правду… и, кроме того, она могла узнать о случившемся раньше его.
Он подумал немного и приписал: «Я любил Мавра, как родного брата. Я удержал бы его от нападения на Арваша, если бы знал, что у него на уме, но он скрывал свои намерения от меня, пока не стало поздно. Вы лучше меня знаете, что Мавр всегда шел вперед, не оглядываясь».
Крисп присыпал написанное песком, чтобы высушить чернила, потом свернул пергамент и надписал на свитке: «Превосходной и благороднорожденной госпоже Танилиде, в ее поместье близ Опсикиона». Эти слова он тоже присыпал песком, стянул свиток лентой и, перевязав, капнул на ленту немного алого воска. В еще мягкий воск он вдавил свою печать и долго смотрел на нее.
Солнечный имперский герб оставался так же совершенен, точно армии Видесса только что одержали три великих победы, а не пережили три позорных поражения и отчаяние при виде города, вырезанного до последнего жителя.
Высунувшись из шатра, Крисп кликнул гонца. Когда тот положил письмо в водонепроницаемый футляр, Крисп обещал себе, что империя станет цела и неделима, как эта печать, еще до того, как завершится война с Арвашем. Это была отличная клятва, но Крисп чувствовал бы себя спокойнее, если бы знал, как ее исполнить.
Глава 7
Город Видесс скорбел. Со скорбью в город пришел страх. Уже три столетия, с тех времен, когда дикие хаморские племена из степей Пардрайи отсекли от живого тела Видесской империи Кубрат, Хатриш и Татагуш, жители столицы не опасались вторжения с севера.
– Все ведут себя так, точно нас завтра возьмут в осаду, жаловался Крисп Яковизию через пару дней после возвращения. Головорезы Арваша сидят по ту сторону Заистрийских гор и останутся там до весны.
Яковизий нацарапал ответ на табличке и передал Криспу. «Даже Арваш не такой могучий колдун, чтобы остановить осенние дожди».
Он ткнул пальцем в потолок и приложил ладонь к уху.
Крисп кивнул. По крыше барабанил дождь.
– Прошлой осенью я проклинал осенние ливни, потому что они не давали мне разделаться с Петронием. А теперь благословляю их, потому что они не пускают Арваша через границу империи.
Яковизий отобрал табличку и написал ответ:
«Когда люди хвалят или проклинают погоду, Фос затыкает уши.
Иначе он бы оглох».
– Ты, как всегда, прав, – отозвался Крисп. – Но люди от этого не перестают хвалить или проклинать дожди. А то, что до Арваша отсюда пара сотен миль, не мешает горожанам оглядываться на север при каждом шуме.
«Это ненадолго, – с уверенностью циника начертал Яковизий. Помни – горожане переменчивы. Скоро Пирр даст им новую тему для слухов».
Крисп скорчил гримасу.
– Даже не напоминай.
Более чем когда-либо Крисп жалел о том, что Гнатий не остался ему верен. Политическая фигура в куда большей степени, чем духовное лицо, Гнатий был бы гибок. Пирр, избрав единожды свой путь, двигался по нему, прилагая к этому всю свою власть, – а властью вселенский патриарх видессиан обладал немалой, большей, чем кто-либо, кроме самого Криспа. И его ни в малейшей степени не волновало, что от его речей и дел у всех прочих священнослужителей волосы встают дыбом. Порой Криспу казалось, что патриарх именно этого и добивается. Но намеренно или нет, а результатов он достигал поистине невероятных.
«Я его, если помнишь, дольше твоего знаю, – написал Яковизий.
– Он мне, в конце концов, двоюродный брат. Он меня не одобряет, взаимно. Впрочем, он почти ничего не одобряет». Аристократ булькающе рассмеялся.
– Что он тебя не одобряет – невеликое чудо! – Крисп тоже расхохотался. Привычки сибарита и вечные поиски симпатичных молодых людей никак не поднимали Яковизия в глазах его сурового и аскетичного родственника. – Ты, я смотрю, никак не остановишься. Только больше стал за мальчиками гоняться.
Яковизий снова забулькал.
«Наоборот, ваше величество, – написал он. – Теперь они за мной гоняются».
Крисп хотел было посмеяться, но, глянув на собеседника, раздумал.
– Благим богом клянусь, ты всерьез, – проговорил он. – Но как – почему? Не хотел бы вас обидеть, превосходный господин, но вы меня ошеломили.
Яковизий в ответ написал большими буквами одно-единственное слово: «УНИКУМ». Ухмыльнулся, показал на себя и написал еще:
«Где они второго такого найдут? Вот и вешаются на шею».
Крисп не знал, смеяться ему или кривиться. От выбора его избавил вошедший в палату Барсим.
– Прошение на имя вашего величества, – сказал вестиарий, протягивая пергаментный свиток на подносе. – От монаха Гнатия.
– Ничто в голосе евнуха не выдавало, что когда-то Гнатий носил и более почетный титул.
– Легок на помине, – Крисп принял свиток, и Барсим вышел.
Император глянул на Яковизия:
– Хочешь послушать?
Яковизий кивнул.
– «От смиренного, грешного и раскаявшегося монаха Гнатия его сиятельному императорскому величеству Криспу, Автократору видессиан привет!» – прочел Крисп и фыркнул. – Да уж, стелет он мягко.
«Придворный», – написал Яковизий, так, словно это все объясняло.
– «Нижайше молю ваше императорское величество, – продолжил Крисп, – даровать мне великую милость, разрешив мне прервать на краткий срок заточение в монастыре, посвященном памяти святого Скирия, дабы мог я насладиться встречею с вами и ознакомить ваше императорское величество с плодами исторических исследований моих, продолжаемых по указанию вашему, ибо оные летописи, несмотря на древность их, сведения содержат весьма важные и с нынешним состоянием дел видесских связь несомненную имеющие». Крисп отложил пергамент. – Уф! Если я в его прошении разобраться не могу, с чего бы его историческим трудам оказаться понятнее?
«Гнатий не дурак», – напомнил Яковизий.
– Знаю, – раздраженно ответил Крисп. – Так почему он меня за дурака принимает? Наверное, это какой-то хитрый план побега. Я моргнуть не успею, как наш дорогой Гнатий будет шляться по всей стране, пока его не поймают, проповедовать против Пирра и сеять раздоры среди священников. Только смуты в церквях мне не хватало к Арвашу. Это прямая дорога к гражданской войне.
«Так ты его не примешь?» – осведомился Яковизий.
– Нет, богом благим и премудрым клянусь. – Крисп повысил голос:
– Барсим, будьте добры, перо и чернила!
Получив письменные принадлежности, он нацарапал на краю свитка «ЗАПРЕЩАЮ – К.» буквами еще больше тех, которыми Яковизий обозначил себя уникумом. Свернув пергамент, он вернул его Барсиму.
– Проследите, чтобы это передали назад монаху Гнатию, приказал он. В его устах титул бывшего патриарха прозвучал намеренно презрительно.
– Будет сделано, ваше величество, – ответил вестиарий.
– Благодарю, Барсим. – Постельничий собрался уходить, и Крисп добавил:
– И когда закончите с этим, пришлите нам что-нибудь из кухни. Неважно что, но я хотел бы перекусить. А вы, превосходный господин?
Яковизий кивнул. «И вина, почитаемый господин, с вашего позволения», – написал он и показал табличку Барсиму.
Вскоре вестиарий внес в палату серебряный поднос с кувшином вина, двумя кубками и прикрытым серебряной крышкой блюдом.
– Куропатки в сырном соусе с чесноком и орегано, ваше величество. Надеюсь, вы не против?
– Ничуть, – заверил его Крисп.
Со своей птичкой он расправился за пару минут. Яковизий ел медленнее. Ему приходилось резать мясо на крохотные кусочки, и каждый кусочек проталкивать в горло глотком вина – лишенный языка, он не мог ни пережевывать пищу как следует, ни глотать.
Но и с этим, как со всем остальным, он ухитрялся справляться, судя по тому, что почти набрал сброшенный во время болезни вес.
– Рад видеть, что ты так хорошо справляешься. – Крисп поднял свой кубок, наблюдая, как Яковизий обсасывает куропаточью ножку.
«Я рад не меньше твоего», – написал Яковизий, отвлекшись на минуту от еды. Крисп фыркнул, и они выпили вместе.
* * *
Бледная Дара оторвалась от тазика; служанка вытерла ей подбородок влажной тряпочкой и унесла таз.
– Если бы это была только утренняя болезнь, еще бы ладно, устало проговорила Дара, – но теперь меня тошнит в любое время дня и ночи.
Крисп подал ей кубок с вином.
– Возьми, сполосни рот.
Дара сделала осторожный глоточек и, склонив голову набок, подождала, пока желудок не выскажет своего мнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58