Еще одна зима, когда нечего делать, кроме как сметать снег с могилы дочери да ждать весны и возвращения к своим обязанностям.
Обязанности, ответственность, ошибки, вина… Вот что составляет ее теперешнюю жизнь. Вот что определяет ее границы и предопределяет любой выбор… вернее, лишает всякого выбора.
А там, внизу, ее решения ждет человек из другого мира, и он предлагает ей сломать эти преграды. Бриджит шмыгнула носом и принялась накручивать конец шали на палец. Однажды у нее уже были такие мысли. С другим мужчиной… Однако все это было в привычном мире. Может ли она быть уверена, что в новом мире, в этой неведомой Изавальте, будет сколько-нибудь лучше?
Оставалось еще предупреждение тети Грэйс. Но это ее промедление, когда Бриджит спросила, как избежать предсказанной опасности… Грэйс солгала, ответив, что нужно избавиться от этого человека и продолжать жить своей жизнью. Бриджит увидела ложь в ее глазах и почувствовала в этой крохотной паузе. Что касается всего остального… Может, тетя Грэйс и впрямь ясновидящая, только умело это скрывает? Одному богу известно, как хотела бы Бриджит научиться скрывать свои способности… Глупо думать, что Грэйс обратилась к Бриджит с предупреждением из любви к племяннице. Но, может, она сделала это потому, что все еще любит свою сестру, давно лежащую на кладбище? Может, она действительно видела нечто такое, что лучше бы Бриджит с первым лучом солнца отослать в Истбэй или Бейфилд этого человека, этого Вэлина Калами?
Но если она так поступит, то сможет ли когда-нибудь простить себе, что сама захлопнула чудесно распахнувшуюся перед ней дверь?
Маяк освещал озеро. В подсвечнике догорала свеча. Луна поднялась выше, и в ее свете выступали очертания сосен и валунов на берегу. Бриджит стояла, обхватив локти руками, чтобы согреться. Она вдруг позволила чересчур прочному прошлому и слишком эфемерному будущему захлестнуть себя. Все ощущения стали очень яркими: кожей она чувствовала прикосновение ветра, ступнями — грубую шерсть чулок, всем телом — вес оттягивавшего карман зеркала…
Бриджит вынула его и вгляделась в свое отражение. Повернешь зеркало вот так — и видно глаза, нос, рот, все черты лица в полном порядке. А если так — самой себе покажешься привидением, тенью, плывущей среди других теней. Поворот — и снова Бриджит стала собой. Еще поворот — и ее опять нет.
— Мамочка! — прошептала Бриджит, поворачивая зеркало туда-сюда, словно пытаясь найти какое-то решение в метаморфозах отражений. — Мамочка, ну почему я никогда не вижу того, что хочу увидеть, того, что я действительно должна знать?
Поворот — и она опять появилась: ярко освещенная, усталая, целая, настоящая. Поворот — и только тени носятся и вьются в зеркале, над которым совсем недавно колдовал волшебник из чужого мира.
Поворот, другой, третий… Детская ворожба: чего увидишь больше — светлых отражений или теней? Поворот — и Бриджит видит тени, а тени видят Бриджит и тянут к ней руки, и все сильнее кружится голова, и почему-то совсем не страшно. Поворот, еще, еще…
…И вот она идет рядом с мамой по заснеженному лесу. На маме — простое белое платье, как на одной из тех немногих фотографий, что сохранились у Бриджит. Но волосы у нее не собраны в строгий пучок, как на снимке, а заплетены в длинную косу, свободно спадающую вдоль спины.
Бриджит не ощущала холода, не слышала скрипа снега под ногами. Она вдруг осознала, что не принадлежит этому миру. Смутное понимание: ей нельзя видеть то, что здесь происходит. И нужно что-то изменить, прежде чем случится нечто важное.
— Куда мы идем? — негромко спросила она: уж очень не хотелось разрушать тишину, разлитую в воздухе.
— Туда, где ты увидишь то, что должна увидеть, — ответила мама. Голос ее тоже был тихим и очень-очень знакомым.
— А где папа?
— Он ждет тебя, чтобы решить, кем тебе стать. — Мама протянула руку вперед и, не касаясь ветвей, раздвинула заросли папоротника.
Бриджит увидела Вэлина Калами, стоявшего на поляне в своем длинном черном плаще. Он снял с плеча тяжелый мешок и положил на снег. Бриджит удивленно смотрела на чародея: прав на то, чтобы находиться в этом мире, у него было не больше, чем у нее. Но не одна Бриджит наблюдала за Калами: сквозь сухую траву и листья его разглядывал лис.
— А теперь ступай, дочка.
Бриджит шагнула к Калами. Она вдруг поняла, какая перемена была сейчас необходима, чтобы постичь то важное, ради чего ей явилась мама. Бриджит каким-то образом вселилась в Калами и некоторое время была одновременно и Бриджит, смотревшей на Калами, и Калами, смотревшим на лиса. Лис был его единственной надеждой. И как только Бриджит ощутила эту надежду, мир нахлынул на нее, грозя поглотить целиком. Она почувствовала свежесть морозного воздуха, услышала шепот деревьев, увидела свет угасающего дня. Теперь она были Вэлином Калами, и он заговорил:
— Добрый вечер, господин Лис.
Рыже-бурая шкура зверя ярко выделялась на свежем снегу. В усах у него поблескивали льдинки, а в зеленых глазах — холодный свет разума. Он смотрел на Калами настороженно, но с любопытством, словно изучая. Позади него голый зимний подлесок зашевелился, но что означали эти звуки — насмешку или предостережение, Калами не знал.
Он вошел в эти заросли один: лошадь пришлось привязать поодаль. Умное животное почуяло лиса задолго до того, как его увидел Калами, и, несмотря на все свое мастерство наездника и чародея, он так и не смог заставить кобылу приблизиться к лису.
— Не хотите ли выпить со мной, сударь? — сверкающий снег скрипнул, когда Калами опустился на одно колено и вытащил из-под плаща фляжку с круглым донцем.
Драгоценное зеленое стекло было сплошь оплетено соломкой — так фляжку было легче держать и труднее разбить. Калами провел много часов за этим плетением и не без основания надеялся, что оно придаст этому сосуду еще кое-какие полезные свойства.
Калами отпил немного вина и с трудом заставил себя проглотить терпкую жидкость — от волнения горло судорожно сжалось. Лис, крадучись, приблизился, шерсть на хвосте встала дыбом. Калами протянул ему фляжку, и розовый язык лизнул ее горлышко. Затем Лис снова взглянул на Калами.
— А моим братьям? — спросил он.
— Я буду польщен, если они к нам присоединятся, — ответил Калами и жестом указал на поляну, окруженную частоколом голых деревьев, словно предлагая гостю свободное кресло у себя дома.
Лис настороженно поднял голову. Калами только сейчас заметил, что в морозном воздухе не видно дыхания зверя. Возможно, его и не было вовсе.
— Неужели?
— Да, сударь, — Калами склонил голову.
Сердце колотилось о ребра, и он знал, что его собеседник слышит каждый удар.
Тем временем лис уселся на задние лапы, а спустя мгновение его фигура растворилась в золотистом сиянии. Когда оно исчезло, вместо лиса на снегу стоял худой голый человек с жесткими рыжими волосами. Его нос и подбородок были словно заостренными, в глазах цвета листьев в весеннем лесу светился живой, но отнюдь не доброжелательный ум.
— С-скоро придет мой с-старший брат. — Человек-лис уселся на снег, не обращая внимания на холод и сырость. — И он надеется получить то же, что и я.
Пока он говорил, Калами показалось, что темные ветви над головой сомкнулись плотнее: одно неверное слово — и они его схватят.
— Обещаю, здесь хватит на всех.
Калами подавил дрожь: холод заползал под одежду, а от того, что каждый нерв был натянут как струна, тоже не становилось уютнее.
Человек-лис взвесил фляжку в длиннопалой руке и запрокинул голову. Он вливал в горло содержимое фляжки, как будто это была вода, а он умирал от жажды. Время шло, а он все пил и пил.
«Заклятье, конечно, крепкое и надежное, но вот выдержит ли оно такую жажду? Должно выдержать, хотя бы еще чуть-чуть. В конце концов у всего должны быть пределы, даже у возможностей этого существа». Мысль эта не слишком-то успокоила Калами, а лис все продолжал пить.
Казалось, прошли годы, прежде чем он наконец опустил фляжку и облизал губы красным от вина языком.
— Отличное вино, колдун, — он бросил фляжку Калами. — Хвалю.
Калами поймал бутылку и слегка поклонился. Внутри еще плескалась жидкость, и у Калами немного отлегло от сердца. «Еще не пуста».
— Это вино — не более чем отрада для усталого путника, — возразил он, пожимая плечами. — Знай я, что встречу столь прославленную особу, я бы захватил с собой что-нибудь получше.
— С-скромничаешь, колдун? — Человек-лис расслабленно откинулся назад, опершись на руку, в то время как руки Калами непроизвольно сжались. Человек-лис заметил это и растянул губы в хитрой ухмылке. Потом навострил уши.
— А-а, вот и один из моих братьев, — сказал он, не отводя зеленых глаз от Калами. — Пос-смотрим, что скажет он.
Где-то справа от Калами зашуршали кусты. Тень скользнула по заиндевевшим ветвям папоротника, по стволу серебристой ивы, и на поляне появился второй лис. В зубах он сжимал оцепеневшего от ужаса кролика, и глаза его возбужденно сверкали.
— Ну, Брат, — насмешливо сказал человек-лис, — это разве добыча! У меня тут есть кое-что получше — колдун с бутылкой великолепного вина. Я уже попил вволю, но он клянется, что там хватит и тебе.
Глаза брата алчно заблестели. Он небрежно бросил кролика наземь, и тот, ошеломленный, остался неподвижно лежать на снегу, только бока его вздымались, а из носа и кровоточащих ран поднимался горячий пар. Но через несколько мгновений, опомнившись, кролик превратился в белого голубя и улетел. На испещренном следами снегу осталась лишь россыпь алых капелек да белое перышко.
Ни Человек-лис, ни его брат, казалось, не обратили на это внимания, и Калами заставил себя сосредоточиться на более важных вещах. Брат Человека-лиса тоже принял обличье человека — такого же рыжеволосого, нагого и остролицего. Ухмыльнувшись, он обнажил окровавленные зубы:
— Что ж, попробуем. — Брат протянул руку, и Калами отдал ему фляжку.
Стук сердца глухими ударами отдавался в груди, и по блеску глаз Человека-лиса Калами понял, что тот чует его страх. Брат понюхал вино, искоса взглянул на фляжку и одним быстрым движением сорвал покрывавшую ее оплетку.
Калами похолодел. Ни один смертный не в силах был разорвать плетение, которое удерживало наполнявшее фляжку заклятье. А теперь заклятье разрушено, и заколдованное вино исчезло. Брат поднял фляжку и встряхнул ее — внутри не было ни капли.
— Твоя бутылка пуста, колдун.
— Что же скажет, когда придет, наш с-самый старший брат? — Человек-лис, задрав голову, злобно посмотрел на Калами. — Ты ведь обещал, что вина хватит на всех, колдун.
Его глаза так неистово горели голодом и бешенством, что Калами казалось, будто он ощущает их жар своим заледеневшим телом.
— Ты нарушил с-слово!
— И что мы должны сделать с тем, кто нарушил данное нам слово? — сказал Брат, наклоняясь вперед так, что руки его уперлись в снег. — Клянусь сердцем матери, я с-смертельно оскорблен таким поведением. — Он оскалился, и в рычании, донесшемся из его горла, не было уже ничего человеческого.
— Может, он мог бы с-стать кроликом, — предположил Человек-лис, встав на четвереньки, — вместо того, который улетел?
— Или барсучонком, который потерял свою мамочку и хнычет без нее, — задумчиво произнес брат и оскалился в беззвучном смехе, вновь показав обагренные кровью зубы.
— Или куропаткой.
— Или фазаном.
Человек-лис облизал рот мокрым красным языком:
— Или вкусной-превкус-сной деревенской курицей…
— Подождите, — Калами протестующе поднял руки и со стыдом заметил, что они дрожат. — Господа, я беззащитен перед вами, но все же дайте мне шанс исполнить обещанное. (Ты должен говорить хорошо, приятель, если не хочешь, чтобы к концу дня твое тело было съедено вместе с душой.) Здесь неподалеку есть самый лучший в мире напиток.
— Лучше, чем твоя кровь, колдун? — спросил Брат, подавшись вперед. Калами чувствовал его запах — резкую смесь звериного мускуса и человеческого пота. — И всем хватит? Даже нашему старшему брату, который уже с-совсем скоро будет здесь?
Калами попытался унять бешено бьющееся сердце, но было слишком поздно. Воздух уже пропитался запахом его страха, и лисьи ноздри подрагивали, улавливая его. Человек-лис улыбнулся и показал зубы — желтые, как пергамент, но совершенно здоровые и очень острые. Он потянулся вперед, опустив ладони и колени на снег. Орган у него между ног сделался твердым и красным.
— Пус-сть он будет кроликом, — выдохнул Человек-лис, — я хочу побегать.
— Но пока вы будете охотиться за мной, — Калами протянул к ним руки, стараясь не выказывать страха, — вы упустите женщину.
— Женщину? — повторил Человек-лис. — Какую женщину?
— Ту, что сейчас едет через ваш лес, возвращаясь домой после важной встречи. — Слова уже выскакивали из горла Калами, запинаясь друг за друга. Он взял себя в руки и заговорил спокойнее: — Она еще почти ребенок, но уже прекрасна — так, как только может быть прекрасна смертная женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78