«Прикасалась к тебе постоянно…» Желание, которым пылали эти слова, обожгло ее щеки жаром.
— Да.
— Хорошо, моя Бриджит, хорошо. — Вэлин погладил ее волосы, и Бриджит повернула голову, чтобы поцеловать его ладонь. — Завтра ночью, моя родная. Завтра ночью все будет кончено, и мы будем вместе до конца наших дней.
Никакими словами Бриджит не могла выразить своих чувств, поэтому она снова его поцеловала — долгим, жарким поцелуем, полным собственных обещаний.
Глаза Вэлина сияли.
— Завтра ночью, — вымолвил он свое последнее обещание и выскользнул за дверь.
Счастье переполняло Бриджит. Она кружилась, встав на носочки, смеялась и сжимала себя в объятиях. Любовь! Так давно она не чувствовала любви. И вот теперь она пришла — настоящая, на всю жизнь! Он обещал. Его слова золотыми колокольчиками звенели у нее в ушах, возвращая все надежды, которые когда-то давным-давно украл Аза.
Бриджит хотелось танцевать, хотелось влезть на крышу и кричать оттуда о своей любви, хотелось быть легкомысленной и счастливой. Она в несколько прыжков пересекла комнату и встала перед большим бронзовым зеркалом.
— Бриджит влюблена, — сказала она своему отражению, запрокинув голову и выставив руку в театральной позе. — Вот — Бриджит, которая влюблена!
Она взглянула на себя в зеркале и захихикала, но тут же подавилась смехом. В отражении Бриджит увидела, как что-то вцепилось ей в запястье. Оно было черное и лохматое, словно гигантский паук, и вонзало свои клыки все глубже в кожу — прямо на том месте, которое поцеловал Вэлин.
Бриджит закричала от страха и отвращения. Она стала стягивать с себя это чудовище, пока наконец ей не удалось оторвать его от запястья и сбросить на пол. Она огляделась вокруг в поисках чего-нибудь тяжелого, чтобы раздавить… И тут она увидела, что на полу лежит подвязка — подарок Калами.
Бриджит попятилась назад, зажав рот руками, и воспоминания начали просачиваться в очнувшееся сознание. Он к ней прикасался, и ей это нравилось. Он повалил ее наземь и обвязал ее запястье, а потом прикасался к ней, и она позволяла. Она жадно его целовала, а он лгал ей. Он мог сделать с ней все что угодно, и она бы ему позволила, она даже хотела этого. Она готова была умолять его об этом, и он это знал, потому что эта штука была на ее запястье…
Бриджит уперлась спиной в стойку балдахина, забралась на кровать и натянула одеяло по самую шею, словно боясь, что эта штука может подползти к ней. Но подвязка просто лежала на полу, дожидаясь ее прикосновения. Точно так же, как поджидал ее Калами, как он подталкивал ее… Бриджит почувствовала, что ее выворачивает наизнанку от отвращения и страха. И правда, едва она успела подползти к умывальнику, как ее вырвало.
Только после этого она ощутила зарождающуюся в ней злость, Она началась жжением в глубине опустошенного желудка и быстро перешла в сердце бешенством и ненавистью к этой лжи, к этому подлому обольщению.
Бриджит возненавидела Калами за то, что он заставил ее вспомнить, что такое любовь, которая вновь оказалась ложью. Еще одной холодной, расчетливой ложью.
Сжечь эту гадость — как она сожгла шнурок, который он хотел спрятать в ее одежде. Взять нож и разрезать ее на куски, а потом зарезать его самого, как свинью! И чтобы он видел, как она это делает. Сжечь его! Сжечь заживо. Наложить на него заклятье — о, она сможет это сделать! — и его охватит пламя, а в ушах у него будет звучать ее голос. Уж как-нибудь она это сделает. Он умрет с ее именем на губах, моля о пощаде.
«Да, — послышался шепот в ее голове. — Пусть сгорит. Дай мне сжечь его для тебя».
Бриджит закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Надо успокоиться. Колдовскую тесьму нужно уничтожить, уничтожить целиком, несмотря на то что она боится к ней притронуться. Несмотря на то что если она освободится, Калами придумает что-нибудь еще — что-нибудь такое, чего она не сможет увидеть. Он ведь не дурак, он изобретет что-нибудь из дыма и воздуха, а может, из крови — что-нибудь, не оставляющее следов.
Бриджит оперлась о стол и стиснула зубы, пытаясь сдержать рыдания, готовые вырваться из измученного горла. Скоро Калами вернется, ожидая найти ее изнывающей от любви, и если он обнаружит, что это не так… Бриджит не знала, как ей сражаться в этой битве. Ведь он может сделать все что угодно…
Бриджит снова отползла на середину кровати, обхватила колени руками и стала дожидаться утра. Утро вечера мудренее, думала Бриджит. Может, заря принесет какое-то решение. Но в глубине души боялась, что никаких решений уже не будет.
Калами покинул комнату Бриджит и вернулся в свои покои, храня на губах вкус ее поцелуя. Это, конечно, не лучший способ убеждения, и, видят предки, он не хотел его использовать. Но, надо признать, это приятный способ. Весьма приятный. Прошло много лет с тех пор, как Бриджит его целовала — к тому же тогда она принимала его за другого мужчину, за своего предполагаемого суженого, которого она ждала на берегу озера. Тогда она была ему нужна для того, чтобы родить ребенка. Теперь она снова нужна ему, но совсем для других целей.
Калами открыл дверь в свою комнату, и сердце у него екнуло: возле очага стоял Чадек, а Финон ставил на стол кружку и кувшин. Неужели южанина уже поймали?
— Какие новости, капитан? — спросил Калами, подходя к очагу Финон поймал его взгляд и покачал головой, ставя еще одну кружку рядом с первой. Калами проглотил упрек.
— Мы обыскали даже темницы, — ответил Чадек, сразу переходя к делу. — Если он еще здесь, понадобятся ваши способности, чтобы найти его. Я бессилен.
От злости вены на шее Калами вздулись. Он сплюнул в огонь. Плевок зашипел и стал испаряться, но раньше, чем от него ничего не осталось, Калами уже улыбался.
— Пусть ваши люди продолжают поиски. Он не мог уйти.
Раз уж Сакра снова оказался рядом с Бриджит, он ее одну не оставит. Он обязательно попытается найти способ встретиться с ней.
— Вы, похоже, ничуть не обеспокоены, лорд-чародей.
Калами разлил пиво по кружкам и протянул одну Чадеку, но тот лишь покачал головой.
— Ваши поиски не дадут ему времени и возможности выстроить новые планы, — объяснил Калами. — Если не поймаем до рассвета, к закату он точно будет наш.
Чадек ничего на это не сказал, но лицо его было тревожно.
— Что вас беспокоит, Чадек? — спросил Калами, глядя на него поверх кружки.
Тот забарабанил пальцами по поясу.
— Не нравится мне все это, Вэлин, — сказал он. — Слишком много ошибок для такого неспокойного времени.
Калами поставил кружку на стол и хлопнул капитана по плечу:
— Ваши инстинкты, как всегда, начеку. Но все под контролем, я вас уверяю.
Чадек недоверчиво взглянул на него. Из дальнего угла комнаты так же настороженно смотрел Финон. Калами едва удержался, чтобы не рассмеяться над ними обоими.
— Просто еще раз поверьте мне на слово, — сказал он.
Чадек снова пристально глянул ему в глаза, и если даже увиденное не вполне его удовлетворило, он не показал этого, сделал шаг назад, прижал руку к груди и поклонился:
— Все будет так, как вы сказали, друг.
Калами ответил на его поклон:
— Благодарю вас, друг.
Чадек ушел. Как только дверь за ним закрылась, Финон, сокрушенно качая головой, выбрался из ниши для слуг.
— Ты слишком рискуешь, оставляя Сакру на свободе.
— Я уважаю твое мнение, досточтимый отец, — смиренно сказал Калами, — но только так я смогу выставить Сакру виновником убийства императора.
Финон поджал губы, обдумывая его слова. Наконец он кивнул:
— Хорошая мысль. Это действительно разумно.
— Спасибо, досточтимый отец. — Калами хотел налить себе еще пива, но передумал. Время было позднее, и он уже начинал это чувствовать. А сделать предстояло еще многое. — Ты и твои люди готовы?
— Готовы, — твердо ответил Финон. — Мы все будем в перчатках, и я не развяжу ленту, пока мы не останемся одни в спальне императора.
В его голосе слышались гордость и решимость. Ему так давно было обещано, что престол Изавальты будет разрушен его руками! Его руками будет убит император, и в каждом слове Финона Калами чувствовал предвкушение.
— Очень хорошо. — Калами расправил плечи. — А теперь позволь мне побыть одному, досточтимый отец. Есть одно маленькое дельце, о котором мне нужно позаботиться.
Финон кивнул и исчез за ширмой.
Калами не требовалось многого. Он снял со стены драгоценное стеклянное зеркало и положил его на пол перед очагом. Из ящика, что стоял возле двери на балкон, были извлечены красная лента, три медные монеты и три серебряные.
Калами встал на колени возле очага. Серебряные монеты он выложил треугольником на зеркальной поверхности, а медные одну за другой бросил в огонь.
— Я беру эту красную нить, — он вдохнул слова в длинную ленту, — и вижу в ней тринадцать узлов. Каждый узел — имя, каждое имя — хворь на Ричику.
Пальцы Калами замелькали над лентой, легко и ловко завязывая узлы, а губы повторяли заклинания, снова и снова, пока слова не потеряли значения. Вскоре Калами уже казалось, что от огня поднимается смрад болезни, смешанный с запахом нагретого металла. Его мысленному взору явился образ спящей женщины…
Калами затянул последний узел:
— Вот слово мое, и слово мое крепко. Да несут ветры миров слово мое, да увидят звезды на небе, как стало оно явью.
Обгоревшее полено в очаге треснуло и развалилось, подняв целый фонтан искр. Калами протянул ленту к огню, чтобы падающие искры прожигали в атласе черные дыры. Горячие искры иголочками кололи руки Калами, но он этого не замечал.
Когда с этим было покончено, он аккуратно сложил ленту в висевший на шее мешочек, где хранились самые ценные талисманы.
«Теперь, Бриджит, у тебя никого нет, кроме меня, — подумал Калами. — Теперь ты моя».
Прикосновение к камню — это прикосновение к вечности, холоду и терпению. Это постоянное давление, которому сопротивляется древняя сила, сила земли и сила лет. Через камень трудно двигаться, ведь камень может ждать вечно.
Дерево — это смерть и память о жизни. Дерево — это воплощенное тепло и напряжение. Дерево тянулось, росло, формировалось. Дерево знает смену времен года и изменения живых существ, через дерево идти легко, потому что дерево жаждет перемен, а движение — это перемена.
Железо — холодное и невообразимо твердое. Железо послушно только приказам огня и мастерства, его нельзя тронуть, нельзя разжалобить. Железо держит, дергает, дерзит. Железо можно пройти через воздух.
Воздух — это скорость, жизнь и свобода. Рассеянный, нетерпеливый, податливый — воздух охотно расступается, готовый помочь, помучить, помешать, сделать все, что вздумается. Воздух — это пространство, чтобы вспомнить свое тело. Воздух отступает под давлением этой памяти и позволяет вновь стать самим собой.
Вновь обретя телесную сущность, Сакра рухнул на пол.
Долго, очень долго не было ничего, кроме боли. Кровь царапала вены, кости плющили суставы, сердце разбивалось о ребра. Но с каждым вздохом тело понемногу припоминало свою форму и назначение, а боль убывала, и в конце концов Сакра смог подняться на ноги и стоять, не падая от слабости.
Убедившись, что он стоит перед дверью императорского святилища, а сквозь окна льется серый свет снежного утра, Сакра на секунду ощутил гордость. Рассеявшись в пространстве, очень сложно удерживать направление. Еще сложнее, растворившись в камне, осознавать время, ибо камню нет дела до времени. В этом опасность подобных превращений. Сакра мог запросто затеряться в камнях и вернуться в свое обличье лишь через века, когда от дворца Выштавос не останется и воспоминания.
Однако его триумф был недолог. Он испарился, стоило Сакре осознать, сколько всего могло произойти за эти несколько часов.
«Бриджит! — мысленно воззвал он. — Что они с тобой сделали, пока я прятался в камне?» Тот факт, что Калами пытался наложить на нее приворотное заклятье, говорил о многом. Калами хочет взять ее под контроль. Для каких целей — можно было лишь догадываться. Такую силу можно использовать по-разному. Ясно одно: Калами хочет, чтобы Бриджит была подвластна ему, а не императрице. Это означает, что он собирается использовать ее для свержения Вечной империи Изавальты, а этого не случится, пока Ананда и Микель живы.
Сакра тихонько приоткрыл дверь и вошел в храм. Он надеялся, что дворцовая стража уже обыскала это место. Ему нужно время, чтобы поговорить с Хранителем до того, как начать игру в кошки-мышки — причем все кошки будут искать одну-единственную мышь, и этой мышью будет агнидх Сакра собственной персоной.
В храме было сумрачно. Сакра отступил в ближайшую нишу и, скрытый ее тенью, наблюдал, как Хранитель Бакхар суетится возле своих раскрашенных и позолоченных подопечных. За все годы, проведенные в Изавальте, Сакре довелось видеть не много людей, которые так серьезно относились бы к своему скромному титулу «Хранитель». Никогда никому другому Бакхар не позволял убирать, подметать и украшать это помещение, делая все только собственными руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78