Нити бустерной грибницы, устилающие и пронизывающие органическую подложку, были точно нарисованы на ткани темноты, расстеленной по всей гигантской пещере. Дик ускорил ход, не разглядел решетку заграждения и довольно крепко впилился в нее лицом.
Он упал на колени, высказав свое мнение об этой решетке словами хоть и из синдэнского лексикона, но все же из той его части, которая выдавала в сохэях воинов, а не монахов. Отдышался, проверил, идет ли кровь из носа — нет, не идет — нащупал эту решетку рукой и начал обшаривать ее, ища возможности добраться до бустера.
Прутья решетки были сварены под косым углом, ячейки — достаточно широки, чтобы Дик мог просунуть руку. Кроме того, глаза его приспособились, и тьма уже не казалась такой густой и плотной, прорезанной только светящимися жилками. Дик различил во мраке тяжелые, как тучи, наплывы и наросты бустерного гриба, громоздящиеся брюхатыми башнями, уходящие куда-то в гулкую глубину пещеры. Ни до одной из них он не мог дотянуться рукой — но ближайшая была вполне доступна для флорда, выдвинутого на метр. Дик мог бы отхватить кусок лезвием и поддеть на острие, вытащив сквозь решетку.
Удалось ему это не с первого раза. Видимо пласт гриба в избранном месте был толще, чем он думал, пришлось ударить несколько раз, прежде чем что-то там отвалилось и шмякнулось наземь. Дик начал всматриваться, чтобы увидеть, куда оно упало, и вроде как разглядел. Повернув флорд, он проткнул свою добычу острием и поднял. Она оказалась тяжелее, чем он предполагал. Это удивило Дика — пористое «тело» бустера имело сравнительно небольшую плотность и довольно большие куски весили мало. Юноша увидел, что часть поддетого куска светится и понял, что подхватил вместе с бустером комок отбросов, пронизанных грибницей. Он подтащил кусок к решетке и сбросил там на пол, чтобы очистить от дряни, рассечь на части и протащить сквозь ячейку. Укоротил лезвие и ударил почти наугад — и тут флорд наткнулся на что-то твердое. Он рассек это что-то без особых трудностей, флорд есть флорд — но в бустере вообще ничего твердого не должно быть! Дик пощупал рукой и нащупал…
…Руку. Человеческую ладонь. Он разрубил ее напополам — кости, вот что сопротивлялось клинку.
Жуткое рукопожатие оставило на ладони юноши довольно много разложившейся, недоеденной бустером плоти. Дик заорал, отдернул руку и, вцепившись в свой флорд крепче, чем черт в грешную душу, бросился наутек. Тыкаясь слепо в стены, он нашел-таки коридор и побежал — точнее, быстро поплелся — по нему. За спиной его перекликались какие-то голоса, а может быть, то было эхо его собственного вопля — он не хотел останавливаться и задумываться. Руку он вытирал о мокрые стены, ссаживая ладонь, и готов был скорее оставить ее вообще без кожи, чем терпеть на ней трупные остатки, а они все никак не хотели сходить. Зловоние преследовало его, и рвота заставила остановиться на минуту. Приступ был коротким, но, судя по субъективным ощущениям, Дик злостно нарушил закон сохранения вещества: наблевал вдвое больше, чем съел с утра.
Дальше он пошел вперед уже медленно, шатаясь на ходу, бормоча какую-то нелепую самодельную литанию на трех известных ему языках, обращаясь ко всем знакомым святым речью, наполовину состоящей из ругательств. Его человеческому терпению пришел конец, его испытывали слишком долго. На Картаго гораздо больше мерзостей, чем может вынести человек. Может быть, даже больше, чем может вынести Бог… И тут, словно в подтверждение его мыслей, земля разверзлась, и юноша кувыркнулся в бездну.
Бездна оказалась глубиной метра два. Дик не сломал себе ни кости, хоть и здорово ушиб колени и в кровь разбил голову.
Придя в себя, он понял три вещи. Первое: он никогда больше не будет есть бустер в Пещерах Диса. Второе: он выбежал из пещеры не тем коридором, каким вошел в нее, заблудился и окончательно отрезал себе обратную дорогу, свалившись в этот выем. И третье: здесь кто-то есть, кроме него, и этот кто-то сейчас попытается им закусить. Последнее очень легко было понять из того, что «кто-то» (весьма вонючий) сопел и облизывался, бормоча: «Целый… теплый совсем… вкусный, да…», а его рука, довольно большая и крепкая, обрывала на Дике рубашку.
Тупость этого создания спасла юноше жизнь: оно не обратило внимания на флорд, который Дик примотал розарием к запястью, прежде чем рубить бустер; может, оно совсем не понимало, что такое флорд. Когда Дик рубанул на голос, оно вскрикнуло:
— Больно!
Дик ударил еще несколько раз, и оно больше не кричало, только булькало. Оброненный им люминофор валялся поблизости. Босыми ногами паренек почувствовал подтекающую лужу крови и всхлипнул:
— Господи!
Страх пронизал его душу и тело, как грибница бустера пронизывает труп; и как бустер на отбросах, страх рос и раздувался. Это было хуже, чем в камере смертников. Хуже, чем на помосте, под взглядами толпы и плетьми. Хуже, чем на арене, по колено в кровавой воде. Много хуже. Он понял, что готов умереть самой страшной смертью, быть заживо сожженным или сваренным, или забитым насмерть, или истертым в жерновах — но там, на Божьем свету, и чтобы после смерти похоронили по-людски, а не сожрали, напрямую или через бустер. Не в силах терпеть молча, он тихонечко завыл.
«Что ж ты не сказал ему, что оно — человек?» — прозвучал в голове голос искусителя. — «Что ж ты не перекрестил его? Глядишь, оно бы и прониклось».
— Уйди, — вслух простонал Дик. — Уйди, дьявол!
«А может быть, в этом и есть твоя миссия? Может, это и есть конечный пункт — вот эти недолюди, загнанные в самый мрак и самый смрад? Ты же мечтал поцеловать прокаженного, мой капитан? Ну, так вот он, прокаженный. И, похоже, твой поцелуй сказался на нем летальным образом».
Дик поднял оброненный существом люминофор и рассмотрел при его жалком свете раскромсанного противника. Это был наполовину человек, наполовину гем. Сильной и крепкой была только левая его рука; по-детски маленькая правая не доставала ему даже до пояса и вдобавок была скрючена. Вот, почему мутант так долго возился с одеждой Дика. И он все еще жил. Четыре раны, нанесенные юношей, были смертельны, но ни одна не пресекла жизнь сразу. Последняя, проходящая через яремную вену, выпускала остатки крови. Не было нужды добивать несчастного людоеда — счет шел уже на секунды, а смерть от потери крови, говорят, одна из самых приятных.
— Мне жаль, — сказал Дик, совладав со стучащими зубами. — Если бы ты помог мне, а не нападал, я бы помог тебе. А теперь мы оба умрем. Я прощаю тебя, а ты прости меня.
Мутант умер прежде, чем Дик договорил, но душа-то его, наверное, все слышала.
«Что-то ты легко убиваешь. Я не помню, чтобы тебя терзала совесть за четыре уже совершенных тобой убийства. Ах, да, это же была мразь — двое рейдеров, баба-язычница, и ее охранница — вообще не человек. Ну, а это вообще можно убийством не считать. Ведь оно — явный нелюдь, и ты ни капли не страдаешь по поводу его смерти. Признайся в этом самому себе, будь хоть раз искренним, не насилуй себя».
Дик узнал, чьим голосом говорит демон. Скрипнув зубами, он закатил рукав на левой руке и нанес себе пять довольно глубоких порезов. Теперь никто, ни человек, ни бес, не мог сказать, что он не страдает из-за того, что отнял пять жизней.
Единственным трофеем Дик взял люминофор. Оружие мутанта — костяной нож и дубинку — он даже не тронул. Казалось, все, чего касалось это создание, зачумлено, и будь у него плазменник — он сжег бы тело.
Пещера явно была не логовом существа, а его охотничьими угодьями. А может быть, оно ходило за бустером, может быть, там, где Дик сверзился, существовал и подъем… Дик не хотел это проверять.
Говорят, что добрым христианам даже дьявол помогает, хоть и против воли. Искуситель своей злой насмешкой ввел Дика в раздражение, но зато рассеял кромешный ужас. Большой страх ушел, остались три маленьких: телесный, тот, который давит коленом на мочевой пузырь; деятельный — от которого ноги бегут быстрее, а голова варит лучше — и старый, детский, застрявший в голове с тех еще времен, когда Дик выживал в канализации Курогава. От первого избавиться было просто — отойти в сторонку и облегчиться — а от двух других избавляться даже и не хотелось, потому что были они сейчас скорее на пользу, чем во вред. Предстояло решить, куда нужно идти — и идти, пока не издохнет люминофор.
Дик закрыл глаза и сосредоточился, как под наношлемом. Конечно, полностью отключиться от тела не удалось — органы чувств исправно поставляли сведения; но, отвязавшись от них сознанием, Дик пробился наконец к тому тоненькому каналу, по которому поступали данные от шестого чувства, от пилотского пространственного чутья.
Он определил свое местоположение относительно покинутого детского комбината и бустерной пещеры. Он также почувствовал, в каком направлении следует двигаться, если он хочет выйти наружу. И пошел, освещая себе путь слабеющим люминофором и вновь читая розарий. Иногда ему казалось что кто-то крадется сзади — но понять, то ли и вправду кто-то крадется, то ли это эхо, он не мог.
Это продолжалось немало времени. Тело его устало и изболелось, люминофор погас, но он успел выбраться в длинный прямой туннель явно искусственного происхождения, и продолжал идти по нему даже в полной темноте. Он шел, пока не натолкнулся на очередную решетку, ощупал ее всю, насколько мог дотянуться, и нигде не нашел возможности пролезть. Прутья были приварены достаточно широко, чтобы пролез мальчик, но Дик при всей своей небогатырской кондиции, протиснуться все же не мог.
Он знал, что именно эта решетка загораживает ход туда, куда ему нужно, и что осталось совсем немного. Застонав от досады, он сел на пол, потом лег. Ноги его замерзли, одежда все еще не высохла, он был разбит, голоден и смертельно устал. Сейчас он не знал, откажется ли от бустера, выращенного на трупах. Голова болела, веки наливались свинцом, во рту было сухо, а пустой желудок будто сжался в кулак и колотил в диафрагму.
Дик подумал — стоит ли ему усилием воли поднимать себя и искать другой ход или нужно все-таки отдохнуть? Учитывая, кто шляется там, чуть подальше и пониже, спать вроде бы не следовало, а с другой стороны — ему придется еще хуже, если он окончательно измочалит себя, а выхода так и не найдет. Эти твари возьмут его тепленьким — а после отдыха он хотя бы сможет отбиться…
Дик примотал флорд к руке, скрючился сидя под стеной и погрузился в дремоту.
Сон его был нехорошим. Есть такая дурацкая разновидность снов, когда тебя снится, что ты не спишь, и все на прежнем месте, только что-то одно не так: вот и Дику снилось, что он крючится здесь, у решетки, от холода, голода и жажды, только решетка эта и вся эта преисподняя почему-то не здесь, а на Сунасаки, и ему шесть-семь лет. Маленькому ребенку, затерявшемуся в темноте, не стыдно было плакать — и он всплакнул. Вслух или про себя, в реальности или во сне, но у него вырвалось:
— Домой хочу… Домой!
При этом какая-то часть его сознания все еще оставалась совершено бодрствующей и прекрасно помнила, как оно все на самом деле — никакого дома у него нет и не может быть. Но эта часть существовала отдельно от другой. Дик не удивился бы, если бы оказалось, что он раздвоился, и юноша с маленьким мальчиком сидят рядом.
Тут чья-то рука сквозь решетку коснулась его плеча, и женский голос сказал:
— Почему ты плачешь, маленький? Ты потерялся?
— Да, — сказал малыш, и от удивления даже перестал реветь.
— Иди ко мне, я отведу тебя домой.
Малыш встал, взялся за прутья решетки руками и просунул между ними голову.
— Ну, смелее, — подбодрила его женщина, пригладив колючий «ёжик» его волос. — Ты же знаешь, если голова пролезет, то и все пролезет.
Мальчик повозился-повозился, просовываясь бочком — и выбрался с той стороны. Женщина взяла его за руку и повела.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Райан, — ответил мальчик. — Мама зовет меня Ран.
— А фамилия?
— Йонои.
Больше они не говорили. Широкий рукав женщины щекотал мальчику руку, он слышал, как в темноте шелестят ее хакама, и слышал еще один звук — постукивание трости по полу и по стенам. Женщина была слепа, вот почему она так уверенно ориентировалась в непроглядной темноте. Все происходило по законам сна: мальчик не сомневался, что женщина знает, где его дом, хотя откуда бы ей это знать, тем более что и дома-то никакого нет? Тем не менее, он доверял ей полностью. Такой абсурд бывает лишь во сне.
Впереди забрезжил свет. Мальчик зажмурился и закрыл глаза рукой: дневное сияние было слишком ярко для них.
— Дальше сам, — сказала женщина. — Там твой дом.
И мальчик поверил ей, хотя, опять же, прекрасно знал, что никакого дома там нет и не может быть. А женщина исчезла, как ее и не было, вокруг же сгустилась тьма.
Дик проснулся. А может, не проснулся. Раздвоение исчезло, юноша снова полностью поглотил мальчика — но при этом на губах у него еще было, как печать, это имя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Он упал на колени, высказав свое мнение об этой решетке словами хоть и из синдэнского лексикона, но все же из той его части, которая выдавала в сохэях воинов, а не монахов. Отдышался, проверил, идет ли кровь из носа — нет, не идет — нащупал эту решетку рукой и начал обшаривать ее, ища возможности добраться до бустера.
Прутья решетки были сварены под косым углом, ячейки — достаточно широки, чтобы Дик мог просунуть руку. Кроме того, глаза его приспособились, и тьма уже не казалась такой густой и плотной, прорезанной только светящимися жилками. Дик различил во мраке тяжелые, как тучи, наплывы и наросты бустерного гриба, громоздящиеся брюхатыми башнями, уходящие куда-то в гулкую глубину пещеры. Ни до одной из них он не мог дотянуться рукой — но ближайшая была вполне доступна для флорда, выдвинутого на метр. Дик мог бы отхватить кусок лезвием и поддеть на острие, вытащив сквозь решетку.
Удалось ему это не с первого раза. Видимо пласт гриба в избранном месте был толще, чем он думал, пришлось ударить несколько раз, прежде чем что-то там отвалилось и шмякнулось наземь. Дик начал всматриваться, чтобы увидеть, куда оно упало, и вроде как разглядел. Повернув флорд, он проткнул свою добычу острием и поднял. Она оказалась тяжелее, чем он предполагал. Это удивило Дика — пористое «тело» бустера имело сравнительно небольшую плотность и довольно большие куски весили мало. Юноша увидел, что часть поддетого куска светится и понял, что подхватил вместе с бустером комок отбросов, пронизанных грибницей. Он подтащил кусок к решетке и сбросил там на пол, чтобы очистить от дряни, рассечь на части и протащить сквозь ячейку. Укоротил лезвие и ударил почти наугад — и тут флорд наткнулся на что-то твердое. Он рассек это что-то без особых трудностей, флорд есть флорд — но в бустере вообще ничего твердого не должно быть! Дик пощупал рукой и нащупал…
…Руку. Человеческую ладонь. Он разрубил ее напополам — кости, вот что сопротивлялось клинку.
Жуткое рукопожатие оставило на ладони юноши довольно много разложившейся, недоеденной бустером плоти. Дик заорал, отдернул руку и, вцепившись в свой флорд крепче, чем черт в грешную душу, бросился наутек. Тыкаясь слепо в стены, он нашел-таки коридор и побежал — точнее, быстро поплелся — по нему. За спиной его перекликались какие-то голоса, а может быть, то было эхо его собственного вопля — он не хотел останавливаться и задумываться. Руку он вытирал о мокрые стены, ссаживая ладонь, и готов был скорее оставить ее вообще без кожи, чем терпеть на ней трупные остатки, а они все никак не хотели сходить. Зловоние преследовало его, и рвота заставила остановиться на минуту. Приступ был коротким, но, судя по субъективным ощущениям, Дик злостно нарушил закон сохранения вещества: наблевал вдвое больше, чем съел с утра.
Дальше он пошел вперед уже медленно, шатаясь на ходу, бормоча какую-то нелепую самодельную литанию на трех известных ему языках, обращаясь ко всем знакомым святым речью, наполовину состоящей из ругательств. Его человеческому терпению пришел конец, его испытывали слишком долго. На Картаго гораздо больше мерзостей, чем может вынести человек. Может быть, даже больше, чем может вынести Бог… И тут, словно в подтверждение его мыслей, земля разверзлась, и юноша кувыркнулся в бездну.
Бездна оказалась глубиной метра два. Дик не сломал себе ни кости, хоть и здорово ушиб колени и в кровь разбил голову.
Придя в себя, он понял три вещи. Первое: он никогда больше не будет есть бустер в Пещерах Диса. Второе: он выбежал из пещеры не тем коридором, каким вошел в нее, заблудился и окончательно отрезал себе обратную дорогу, свалившись в этот выем. И третье: здесь кто-то есть, кроме него, и этот кто-то сейчас попытается им закусить. Последнее очень легко было понять из того, что «кто-то» (весьма вонючий) сопел и облизывался, бормоча: «Целый… теплый совсем… вкусный, да…», а его рука, довольно большая и крепкая, обрывала на Дике рубашку.
Тупость этого создания спасла юноше жизнь: оно не обратило внимания на флорд, который Дик примотал розарием к запястью, прежде чем рубить бустер; может, оно совсем не понимало, что такое флорд. Когда Дик рубанул на голос, оно вскрикнуло:
— Больно!
Дик ударил еще несколько раз, и оно больше не кричало, только булькало. Оброненный им люминофор валялся поблизости. Босыми ногами паренек почувствовал подтекающую лужу крови и всхлипнул:
— Господи!
Страх пронизал его душу и тело, как грибница бустера пронизывает труп; и как бустер на отбросах, страх рос и раздувался. Это было хуже, чем в камере смертников. Хуже, чем на помосте, под взглядами толпы и плетьми. Хуже, чем на арене, по колено в кровавой воде. Много хуже. Он понял, что готов умереть самой страшной смертью, быть заживо сожженным или сваренным, или забитым насмерть, или истертым в жерновах — но там, на Божьем свету, и чтобы после смерти похоронили по-людски, а не сожрали, напрямую или через бустер. Не в силах терпеть молча, он тихонечко завыл.
«Что ж ты не сказал ему, что оно — человек?» — прозвучал в голове голос искусителя. — «Что ж ты не перекрестил его? Глядишь, оно бы и прониклось».
— Уйди, — вслух простонал Дик. — Уйди, дьявол!
«А может быть, в этом и есть твоя миссия? Может, это и есть конечный пункт — вот эти недолюди, загнанные в самый мрак и самый смрад? Ты же мечтал поцеловать прокаженного, мой капитан? Ну, так вот он, прокаженный. И, похоже, твой поцелуй сказался на нем летальным образом».
Дик поднял оброненный существом люминофор и рассмотрел при его жалком свете раскромсанного противника. Это был наполовину человек, наполовину гем. Сильной и крепкой была только левая его рука; по-детски маленькая правая не доставала ему даже до пояса и вдобавок была скрючена. Вот, почему мутант так долго возился с одеждой Дика. И он все еще жил. Четыре раны, нанесенные юношей, были смертельны, но ни одна не пресекла жизнь сразу. Последняя, проходящая через яремную вену, выпускала остатки крови. Не было нужды добивать несчастного людоеда — счет шел уже на секунды, а смерть от потери крови, говорят, одна из самых приятных.
— Мне жаль, — сказал Дик, совладав со стучащими зубами. — Если бы ты помог мне, а не нападал, я бы помог тебе. А теперь мы оба умрем. Я прощаю тебя, а ты прости меня.
Мутант умер прежде, чем Дик договорил, но душа-то его, наверное, все слышала.
«Что-то ты легко убиваешь. Я не помню, чтобы тебя терзала совесть за четыре уже совершенных тобой убийства. Ах, да, это же была мразь — двое рейдеров, баба-язычница, и ее охранница — вообще не человек. Ну, а это вообще можно убийством не считать. Ведь оно — явный нелюдь, и ты ни капли не страдаешь по поводу его смерти. Признайся в этом самому себе, будь хоть раз искренним, не насилуй себя».
Дик узнал, чьим голосом говорит демон. Скрипнув зубами, он закатил рукав на левой руке и нанес себе пять довольно глубоких порезов. Теперь никто, ни человек, ни бес, не мог сказать, что он не страдает из-за того, что отнял пять жизней.
Единственным трофеем Дик взял люминофор. Оружие мутанта — костяной нож и дубинку — он даже не тронул. Казалось, все, чего касалось это создание, зачумлено, и будь у него плазменник — он сжег бы тело.
Пещера явно была не логовом существа, а его охотничьими угодьями. А может быть, оно ходило за бустером, может быть, там, где Дик сверзился, существовал и подъем… Дик не хотел это проверять.
Говорят, что добрым христианам даже дьявол помогает, хоть и против воли. Искуситель своей злой насмешкой ввел Дика в раздражение, но зато рассеял кромешный ужас. Большой страх ушел, остались три маленьких: телесный, тот, который давит коленом на мочевой пузырь; деятельный — от которого ноги бегут быстрее, а голова варит лучше — и старый, детский, застрявший в голове с тех еще времен, когда Дик выживал в канализации Курогава. От первого избавиться было просто — отойти в сторонку и облегчиться — а от двух других избавляться даже и не хотелось, потому что были они сейчас скорее на пользу, чем во вред. Предстояло решить, куда нужно идти — и идти, пока не издохнет люминофор.
Дик закрыл глаза и сосредоточился, как под наношлемом. Конечно, полностью отключиться от тела не удалось — органы чувств исправно поставляли сведения; но, отвязавшись от них сознанием, Дик пробился наконец к тому тоненькому каналу, по которому поступали данные от шестого чувства, от пилотского пространственного чутья.
Он определил свое местоположение относительно покинутого детского комбината и бустерной пещеры. Он также почувствовал, в каком направлении следует двигаться, если он хочет выйти наружу. И пошел, освещая себе путь слабеющим люминофором и вновь читая розарий. Иногда ему казалось что кто-то крадется сзади — но понять, то ли и вправду кто-то крадется, то ли это эхо, он не мог.
Это продолжалось немало времени. Тело его устало и изболелось, люминофор погас, но он успел выбраться в длинный прямой туннель явно искусственного происхождения, и продолжал идти по нему даже в полной темноте. Он шел, пока не натолкнулся на очередную решетку, ощупал ее всю, насколько мог дотянуться, и нигде не нашел возможности пролезть. Прутья были приварены достаточно широко, чтобы пролез мальчик, но Дик при всей своей небогатырской кондиции, протиснуться все же не мог.
Он знал, что именно эта решетка загораживает ход туда, куда ему нужно, и что осталось совсем немного. Застонав от досады, он сел на пол, потом лег. Ноги его замерзли, одежда все еще не высохла, он был разбит, голоден и смертельно устал. Сейчас он не знал, откажется ли от бустера, выращенного на трупах. Голова болела, веки наливались свинцом, во рту было сухо, а пустой желудок будто сжался в кулак и колотил в диафрагму.
Дик подумал — стоит ли ему усилием воли поднимать себя и искать другой ход или нужно все-таки отдохнуть? Учитывая, кто шляется там, чуть подальше и пониже, спать вроде бы не следовало, а с другой стороны — ему придется еще хуже, если он окончательно измочалит себя, а выхода так и не найдет. Эти твари возьмут его тепленьким — а после отдыха он хотя бы сможет отбиться…
Дик примотал флорд к руке, скрючился сидя под стеной и погрузился в дремоту.
Сон его был нехорошим. Есть такая дурацкая разновидность снов, когда тебя снится, что ты не спишь, и все на прежнем месте, только что-то одно не так: вот и Дику снилось, что он крючится здесь, у решетки, от холода, голода и жажды, только решетка эта и вся эта преисподняя почему-то не здесь, а на Сунасаки, и ему шесть-семь лет. Маленькому ребенку, затерявшемуся в темноте, не стыдно было плакать — и он всплакнул. Вслух или про себя, в реальности или во сне, но у него вырвалось:
— Домой хочу… Домой!
При этом какая-то часть его сознания все еще оставалась совершено бодрствующей и прекрасно помнила, как оно все на самом деле — никакого дома у него нет и не может быть. Но эта часть существовала отдельно от другой. Дик не удивился бы, если бы оказалось, что он раздвоился, и юноша с маленьким мальчиком сидят рядом.
Тут чья-то рука сквозь решетку коснулась его плеча, и женский голос сказал:
— Почему ты плачешь, маленький? Ты потерялся?
— Да, — сказал малыш, и от удивления даже перестал реветь.
— Иди ко мне, я отведу тебя домой.
Малыш встал, взялся за прутья решетки руками и просунул между ними голову.
— Ну, смелее, — подбодрила его женщина, пригладив колючий «ёжик» его волос. — Ты же знаешь, если голова пролезет, то и все пролезет.
Мальчик повозился-повозился, просовываясь бочком — и выбрался с той стороны. Женщина взяла его за руку и повела.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Райан, — ответил мальчик. — Мама зовет меня Ран.
— А фамилия?
— Йонои.
Больше они не говорили. Широкий рукав женщины щекотал мальчику руку, он слышал, как в темноте шелестят ее хакама, и слышал еще один звук — постукивание трости по полу и по стенам. Женщина была слепа, вот почему она так уверенно ориентировалась в непроглядной темноте. Все происходило по законам сна: мальчик не сомневался, что женщина знает, где его дом, хотя откуда бы ей это знать, тем более что и дома-то никакого нет? Тем не менее, он доверял ей полностью. Такой абсурд бывает лишь во сне.
Впереди забрезжил свет. Мальчик зажмурился и закрыл глаза рукой: дневное сияние было слишком ярко для них.
— Дальше сам, — сказала женщина. — Там твой дом.
И мальчик поверил ей, хотя, опять же, прекрасно знал, что никакого дома там нет и не может быть. А женщина исчезла, как ее и не было, вокруг же сгустилась тьма.
Дик проснулся. А может, не проснулся. Раздвоение исчезло, юноша снова полностью поглотил мальчика — но при этом на губах у него еще было, как печать, это имя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127