Была ли счастлива молодая мать?.. Нам не понять. Счастье для людей той эпохи изменилось так, что наши оценки вряд ли уместны. Оно как-то растворилось в буднях, борьбе, в каждодневной ненависти – оно поблескивало так, как искорки во тьме. Наверное, мать улыбнулась в тот миг, когда младенец явился на свет. А в миг следующий ей уже надо было думать о том, чтоб он выжил.
Он выжил. Это было непросто, но он выжил. Видно, его мать была хорошей матерью. Она сумела сохранить ему жизнь, пока он был совсем беззащитен. Конечно, она берегла бы его и потом, но смерть унесла ее, когда мальчику было пять лет.
Гоблины каким-то путем разнюхали, что группа людей прячется там, в бывшем микрорайоне Максимовка, в подвале супермаркета, – и нагрянули туда.
Бабай смутно помнил мать и тех людей, что жили тогда с ними, – но на всю жизнь в его память врезалась страшная картина.
Взрыв! – и обвалился потолок.
– Атас! – крикнул один парень – и тут же был убит.
В пролом обрушилась нечисть.
Рев. Вопли. Стоны. Выстрелы!
Кто-то из мужчин успел схватить ружья, открыть огонь – это не спасло их, но спасло детей. К счастью, враги не знали, что в убежище есть два запасных хода: жизнь научила людей быть предусмотрительными. Когда гоблины ворвались и кинулись на людей, девятилетняя сестра Бабая (тогда еще Руслана) подхватила мальчишку и кинулась бежать. Последнее, что он успел увидеть в родном своем подвале, – то, как один из мужчин бросился навстречу чудищам со здоровенным кухонным ножом в руке. Этим кинжалом он что есть сил ударил гоблина в пах – дикий рев сотряс стены, и страшная рука с когтями снесла храбрецу полголовы. Кровь хлынула рекой.
Потом, спустя много лет, Бабай часто вспоминал того человека. Вернее, не позволял себе забыть о нем. Он, пацан, жил потому, что тот парень погиб, отдав мальчишке свою жизнь, – это было ясно, яснее некуда.
И так же он не забывал свою сестру. Сводную, получается: от кого родила ее когда-то мать – никто теперь уже не знал. Сестра не дала малышу пропасть. Когда они все: две женщины, один парень лет пятнадцати и четверо детей – спаслись бегством, именно она, сестра, подсказала взрослым, куда им идти. Она была бойкая, смелая девчонка, успела разведать все окрестности и выяснила, что есть отличный, глубокий и просторный бункер под аэродромом авиазавода – ближе к Уфимке, километрах в трех отсюда.
Удалось успешно добраться туда. Девятилетняя девочка оказалась спасительницей! Она, конечно, детским разумом своим не могла этого понять, но вышло точно так. Около аэродрома было озерцо, и за годы безлюдья рыбы расплодилось там видимо-невидимо; а еще выяснилось, что рядом – поля одичавших ржи, бобов и репы. Это и спасло маленькую группу от голодной смерти. Им удалось сделать запасы на зиму, в бункере было сравнительно тепло. Оказалось, между прочим, что бункер этот не что иное, как конечный пункт целого чуть ли не метро, соединяющего аэродром с заводом. Это сообразила одна из женщин, она же вместе с подростком отправилась туда, в глубь тоннеля. Один парень не пошел, побоялся. Он был трус.

3
Да, этот юнец по кличке Поддувало был трус. Там, в подвале, он первый кинулся со всех ног, тем и спасся... Пути Господни неисповедимы: трусость – подлая вещь, но если б не она, то пресеклась бы одна, пусть тоненькая, но живая все же веточка человеческого рода.
Поддувало и другими талантами не сиял: сутулый, хилый. Малышей норовил исподтишка ударить или пнуть – ни за что ни про что, а так, от мелкой злобы, всегда в нем коптившей. И похож-то он был на выморочную бледную поганку: блеклый, с жидкими волосами, длинным прыщавым носом...
Однако не бывает так, чтобы обделено оказалось человеческое существо. Достался дар и Поддувале. Но если у большинства людей он оказывается распределен более-менее равномерно, то у плюгавого юноши все ушло в сексуальную неистовость. В этом деле он был прямо сверхчеловек!
Озабочен он был всегда. Вечно руки у него блуждали в карманах, что-то тянули, теребили там. И норовил развратничать с маленькими девочками: показывал им член, скверно кривлялся, причмокивал. А девочки-то были не лыком шиты – тут же с криком бежали к женщинам:
– Тетя Фая! Тетя Оля! Поддувало опять х... показывает! – Лексикон у них был самый натуральный.
В ответ слышался страшный мат – и Фая, и Оля в словах тоже не стеснялись. Они и в прежней-то жизни принцессами не были, а от этой огрубели и очерствели до предела. Обе жестоко били Поддувалу – тот валился на кафельный пол и вскрикивал:
– Лежачего не бьют! Лежачего не бьют!
Но бабы его все-таки били.
Ясный перец – они презирали его до глубины души. И при том – что делать! – обе жили с ним такой половой жизнью, какой не живут самые страстные влюбленные. Обе если не разумом, то какой-то глубинной женской сущностью понимали: надо, невзирая ни на что, наплодить как можно скорей как можно больше ребятни. Что они и делали.
За девять лет житья в аэродромном бункере они принесли одиннадцать детей: Ольга – четыре, а Фая – семь. Первая была холодновата, секс с Поддувалой был ей невмоготу, и занималась она этим лишь из чувства долга перед человечеством. Фая же, бывшая служащая МВД, была натура ненасытная, хоть и постарше Ольги лет на пять. Ей Поддувало, правда, тоже тошен был, и она его полноценным человеком не считала, но признавала, что никто из ее мужиков, здоровых, взрослых и красивых, не мог так достать, «до самых печенок», как этот недоделок... Он же мог совокупляться в любую секунду, неистощимо: казалось, что ни мозгов, ни мышц в его организме нет – одна сперма.
Из одиннадцати детей выжило шесть. Четверо Фаининых, два Ольгиных. Три мальчика, три девочки. Подросла и сестренка Бабая, стала девушкой. Разумеется, она понимала, что ей придется быть с Поддувалой; как это ее радовало, можно себе представить. Тот из подростка превратился в молодого человека, щуплого, плешивого и старообразного. На девушку он пялился плотоядно, гоготал, давился слюной... Фая и Ольга осаживали его, материли. Случались и потасовки.
Ребятня – Бабай и его ровесники, мальчик Костя и девочка Снежана – за эти годы сдружились, водой не разольешь. Окрестности они изучили как свои пять пальцев, пытались и по подземному пути проникнуть на завод, однако женщины им это строго-настрого запретили. Ребята помалкивали, но меж собой, понятно, уговорились когда-нибудь добраться туда...
Жизнь казалась устоявшейся. Долго ли она могла продлиться?.. – этот вопрос не задавал никто. Либо по малолетству, либо по глупости, либо от слишком сильного понимания, что жить надо, пока живешь.
Катастрофа грянула внезапно.
Пришло лето – точнее, не совсем пришло, был конец мая, но очень тепло, все буйно зеленело, вовсю цвела сирень, ее пышные гроздья мотались на теплом ветру. День был такой ясный!.. Синее-синее небо раскинулось над миром, а солнце сияло так, словно помолодело вдруг лет эдак на миллиард.
Потом Бабай часто вспоминал, что в тот день его с самого утра давило тяжкое, мрачное предчувствие, и корил себя за то, что не прислушался к нему. На юность ссылок он не делал – юности ведь у них не было никакой. В четырнадцать лет уже они были взрослые люди.
Сестра с Ольгой пошли на озеро. Поддувало послонялся по бункеру, начал домогаться Фаины. Она сперва огрызнулась, но этот маньяк не отставал, и Фая недолго противилась – с возрастом ее ненасытность не пропала, хотя перевалило ей уже за сорок и последнему ее младенцу не было и года.
Итак, герои-любовники уединились в небольшом отсеке и скоро заохали там, застонали. Отчаянно скрипел деревянный топчан. Малышня на это никакого внимания не обращала: самые крохотные дремали, укутанные в тряпки; те, кто постарше, тихонько играли во что-то – они умели быть тихими, хотя никто их специально тому не учил. Сама жизнь научила.
А Бабая все глодало какое-то нехорошее чувство. Он беспокоился за сестру, чего раньше не было. Гнал от себя беспокойство. Ходил по бункеру, сунув руки в карманы, часто сплевывал на пол. Что-то не то, что-то не так было вокруг – а что, он не знал.
В который раз он отшагал от стены до стены, круто развернулся...
И как тогда, вновь взорвался мир.
С адским грохотом рухнул потолок подвала, и адский рев ударил в уши.
Несколько секунд напрочь вышибло из памяти. Были, не были?.. Бабай увидел себя бегущим по тоннелю. Сказать бы – со всех ног, да не скажешь: бежал и волок на руках и за руки ребятню, и бежавшие перед ним Снежана с Костей тоже тащили кого-то, а Костя еще отчаянно жужжал фонариком с ручным генератором – в тоннеле был кромешный мрак.
И сзади тоже. Бабай обернулся на бегу. Вроде должен зиять проем – ан нет, хоть глаз коли.
Костя как будто услыхал эти мысли. Он тоже оглянулся и, задыхаясь, прокричал:
– Это... завалило все! Ударило, ну и весь потолок посыпался. Дураки они! Надо не так...
– Беги! – оборвал Бабай. – Дураки не дураки, а разгребут завал – тогда держись!
Бежали сколько смогли. Но вот выбились из сил дети, захныкали, повалились на пол... Тогда сделали привал. Фонариком жужжали по очереди, пока руки не устанут.
Принялись подсчитывать потери. Ясно, что Фаю с Поддувалой накрыло на глушняк. Вместе с ними погибли и трое самых маленьких: годовалый мальчонка и две маленькие девочки. Остальные спаслись – дети своей эпохи, они были пугливые, как зверьки, и инстинкт выживания, ослабленный за века цивилизации, в них легко вернулся на подобающее ему место.
– А сестра твоя? – спросила Снежана. – И Ольга?..
Бабай хмуро пожал плечами. Что он мог ответить?
– Не знаю, – сказал он. – Ладно, нечего зевать. Пошли!
Пошли. Тоннель несколько раз поворачивал то влево, то вправо, казалось, вот-вот он кончится, но не кончался... Ребята потеряли время. Сколько они шли? Полчаса? Час? Два?.. Кто-то вновь из малявок вновь начал всхлипывать, но на него цыкнули, и он затих.
– Должны прийти, – твердил Костя. – Там завод был, туда дорога... Раньше ездили.
Снежана поддакивала. Бабай молчал. Он считал, что языком молоть – пустая трата сил. Конечно, должны прийти! Не бесконечное же это метро. Вопрос в том, куда они придут и что их там встретит...

4
Костя первый вскрикнул:
– Есть!
– Тихо! – рыкнул Бабай.
Костя послушно смолк и водил лучом фонаря по сторонам. Мальцы сопели и шмыгали носами.
Тоннель кончился подземным залом – здоровым, побольше их бункера. Вдоль стен смутно угадывались контуры каких-то машин, видимо компрессоров. Здесь и пахло чем-то машинным: когда-то нагретым, а теперь давно остывшим металлом, маслом, окислами... так и не выветрилось.
– Тише, – повторил Бабай едва слышно. – Костя, ну-ка тихо.
Луч плавно погас. Тьма.
И тишина. И детвора смолкла. Как нет их!
И в этом безмолвии прозвучал голос:
– Люди.
Он был негромкий, но разнесся по всему подвалу. И вмиг в ответ взвизгнула Снежана:
– Люди!! – и разрыдалась.
Видно, так разрядился стресс. И заревели следом малыши.
Вспыхнули фонари, замелькали беспорядочно.
– Ребята! Свои! Не стреляй!.. – Хотя Бабаю с Костей стрелять было не из чего.
Плач. Мельтешение лучей. Лица, руки.
– Вы кто? Откуда? А-а... А мы тут давно. Ну, пойдем к нам, наверх. Нет, гоблинов нету. То есть бывают, но нас они хрен достанут. Правда, теперь могут по тоннелю пройти, но и так не найдут! Пошли, не бойсь... Да не реви ты! Слышь, чего она ревет?
– Отходняк, – кратко сказал Бабай.
В этом углу заводской территории, в двух цехах и вокруг них обитала группа ребят такого же примерно возраста: трое парней – Очкарик, Витек, Кишка; и две девчонки – Гулька Конопатая и Бешеная Тумбочка (прозванная так из-за маленького роста, особенностей сложения и абсолютно сумасшедшего темперамента). Как они нашли друг друга?.. Долгая история. Жили такой компанией уже больше года, довольно спокойно. Гоблины сюда почти не заглядывали. По заводу шастают, бывает, но не шибко. Он их не особо интересует.
– А-а, – Бабай махнул рукой. – Мы девять лет спокойно прожили, а на десятый...
И рассказал, что случилось. Новые друзья повздыхали, покивали. Кишка – длинный, худой парень – сказал с ненавистью:
– Сволочь эту мочить надо. Насмерть! А мы, блин, от них лишь прячемся да бегаем.
– Давай мочи, – усмехнулся Бабай. – Как? Из пальца?
– Ну, у нас-то кое-что есть... – Очкарик вздохнул. – Но это не то, конечно. А оружие должно быть!
– Где?
– Да в том и дело, что не знаем... У вас там, на аэродроме, ничего похожего не было?
– Даже не пахло.
– Вот-вот... – Очкарик вновь вздохнул, поправил очки. – Вслепую искать – не найдешь. Библиотеку бы найти!
– Чего?!
– Где книги хранятся, – пояснил интеллектуал. Грамота в этом мире вроде бы не требовалась.
Читать? – некогда. Писать?! – тем более. Правда, Фая немного научила старших ребят разбирать буквы – они не могли понять, зачем это надо, а она все талдычила, что пригодится; больше ничего втолковать не могла – педагог она была, мягко говоря, неважнецкий.
Очкарик же был интеллигентом бог весть в каком колене. Родители его и в этом хаосе сумели сохранить семью, сверх того ухитрились привить сыну любовь к чтению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44