– Бабушка, что случилось? – спросила она с тревогой, садясь в кровати.
Выцветшие глаза бабки скользнули по верхней одежде, в которой спала Ники, но никаких комментариев не последовало.
– Что теперь? – не отвечая на вопрос, продолжала она. – Под суд пойдет. Сломала жизнь и себе, и ребенку…
Внезапно бабушка решила сменить тональность пригорюнилась и завела:
– Ох, горюшко, наказание мое за грехи…
Эта тема была Ники тоже знакома: бабка готовилась устроить нечто вроде ритуального погребального плача на тему «загубили вы мою жизнь», который не вдруг прервешь. Глядя на нее, было невозможно понять, искренне ли она печалится, или искусно лицемерит, получая удовольствие от самого лицедейства. Ники об этом и не думала. Все ее мысли были о маме.
– Да что случилось-то? – рявкнула она.
– Сиротка ты теперь! – простонала бабка. Ники осознала ее слова и побелела.
– Что с мамой? – выговорила она непослушными губами.
– …И пойдет теперь беспутная Людка по этапу… в Сибирь, на Колыму… – с подвыванием самозабвенно выводила бабка.
– Бабушка! Что с ней?!
– Сожителя своего убила! – трагически объявила бабка, неохотно прервав «плач». – Буржуя толстомордого!
– Толика, что ли?
У Ники невольно отлегло от сердца. Хоть новость была и ужасной, но не настолько, как она было подумала.
– Труп найден у нее в квартире, – доложила бабка в стиле «криминальной хроники». – На полу в кухне, задушенный. И отпечатки пальцев Людкины на евонной шее.
– А где мама? В тюрьме?
– Нет, – как будто с сожалением сказала бабка. – Ищут. Сбежала куда-то, хахаля укокошив. Не иначе как умом тронулась. Я всегда говорила, что этим и закончится…
Бабка принялась рассуждать о дурной наследственности, склонности к психическим болезням, а потом о разных уголовных статьях.
– Может, и послабление выйдет, если убийство в состоянии аффекта или психическое отклонение. Не в тюрьму упекут, так в психушку, хрен редьки не слаще…
Ники не слушала. Ужасная новость не укладывалась в голове. Как ее мягкая, тихая, безвольная мама смогла убить…
– Когда это случилось? – сдавленным голосом спросила Ники.
– Сегодня ночью. Около четырех, по заключению врача. По окоченению определили…
Бабка снова принялась рассуждать, теперь о диагностике времени момента смерти по состоянию трупа. Возникало ощущение, что эти подробности доставляют ей удовольствие.
«В два часа ночи Толик был у меня в палате и разговаривал со мной, – мысли Ники обратились к ночным событиям. – Потом он говорил в коридоре с бабкой, и она что-то ему сказала, что его ужасно испугало… И он поехал отсюда прямо к маме. И она его… убила?»
– Это точно мама? – вслух спросила Ники.
– Кто же еще. Сказала же – отпечатки ее…
Ники снова задумалась. И чем больше она думала, тем безотраднее ей казалось будущее.
– Что же с нами дальше будет? – вырвалось у нее.
Бабка прервала болтовню, выпрямила спину, поджала губы, и на глазах превратилась в пожилую эсэсовку, надзирательницу из концлагеря. Это была одна из самых неприятных ее ипостасей. Она означала: «Приказы тут отдаю я. За неповиновение – газовая камера!»
– Что-что? Мамашу твою скоро найдут и отправят в женскую колонию лет на десять. А ты, – безапелляционным тоном закончила она, – будешь теперь жить у меня, у своей ближайшей родственницы. Собирайся.
Дорога казалась бесконечной. Они ехали и ехали на северо-восток, куда-то в Полюстрово. Трамвай подолгу стоял на остановках, на светофорах, пропускал автомобили, тащился по многокилометровым проспектам и все никак не мог доехать в нужное место. Бабушка жила ужасно далеко. Ники и не думала, что в Питере есть такие отдаленные районы. Чуждые, как будто это был другой город, или даже другой мир. Параллельная вселенная с незнакомыми новостройками, рекламными щитами, одинаковыми ларьками у перекрестков. Садясь в трамвай, Ники прочитала на его боку название конечной остановки: «крематорий». Офигеть можно!
Настроение у Ники и до того было отвратительное. Как она ни рвалась домой, бабка ее не пустила. В ответ на просьбу собрать вещи категорически отказала – дескать, все равно квартира опечатана, там милиционер в засаде сидит… Теперь Ники сидела, с фальшивым интересом уставясь в немытое окно трамвая, и всерьез обдумывала идею побега. Надо вернуться домой, думала она. Затаиться во дворе и ждать маму. Вдруг она не знает, что в доме ее караулит милиционер? Даже если мама действительно убила Тиля, Ники ее ни секунды не осуждала. Но по поводу убийства у нее были серьезные сомнения. Не может быть, чтобы ее хрупкая, слабая мама задушила такого бугая, как Толик. «Ее подставили, – думала Ники, мрачно косясь на сидящую напротив бабушку. – Надо ее найти и все ей рассказать. В первую очередь – то, что подслушала ночью в больнице. Потом – про Эрлина, про Арсана… Мамочка, что с нами творится?»
Блочные девятиэтажки по сторонам проспекта сменились бетонными заборами, железными воротами и безликими корпусами заводов. Трамвай въехал в промзону. Ники вдруг стало неуютно. В ее душу вселилась смутная, необъяснимая тревога. И чем дальше в неизвестные места увозил ее трамвай, тем тревожнее ей становилось.
– Долго еще? – буркнула Ники. – По-моему, мы уже за город выехали.
Бабка ответила не сразу. Всю дорогу она поражала Ники непривычной молчаливостью.
– Мне надо на работу заехать, – проронила она. – На пять минуток.
– А я думала, ты на пенсии.
– Попробуй-ка проживи на пенсию в этой стране.
– А где ты работаешь? Не в крематории, надеюсь?
– Нет, конечно, – оскорбилась бабка, – на «Полюстровских минеральных водах». Вахтером.
Внимание Ники отвлек вид за окном. Бетонные заборы неожиданно расступились, трамвай выехал на заснеженное поле и поехал по дуге, объезжая какое-то место в центре. Туда вела раскатанная дорога, неожиданно обрываясь на середине поля. По этой дороге один за другим подъезжали самосвалы, доверху нагруженные грязнущим снегом, высыпали снег и уезжали. При этом никаких куч в центре поля заметно не было.
– Чего это они делают? – с интересом спросила Ники, указывая на очередь грузовиков со снегом.
– Грязный снег ссыпают под землю, – объяснила бабушка. – Видишь – яма?
Трамвай между тем подъехал поближе, и Ники сумела разглядеть то, на что указывала бабушка. Действительно, в центре поля виднелась огромная квадратная яма, черный провал на белом снегу, исчерченном следами от шин.
– Что за яма?
– Тут подземные пустоты выходят наружу, – со знанием дела объяснила бабка. – Вот их и используют для пользы городского хозяйства. Надо же куда-то мусор девать.
– А что там, внизу?
– Откуда ж я знаю? Там бог знает какая глубина. Думаю, туда никто не спускался…
Ники, как загипнотизированная, таращилась на яму. Провал даже не был огорожен. «Если какой-нибудь самосвал подъедет слишком близко, ухнет прямо туда, – представила она, – целиком провалится. И не достанут…»
– Уж такие тут местности, – сочла нужным пояснить бабушка. – Под землей у нас пять больших рек. Это помимо пещер, плывунов, болот и прочего. Тут, в Полюстрово, река выходит к самой поверхности. И артезианскиую воду они тут добывают…
Трамвай остановился.
– Конечная! – объявил кондуктор. Немногочисленные пассажиры вышли из трамвая и кучкой направились к проходной какого-то завода через дорогу. Бабушка замешкалась.
– Нам туда? – спросила Ники.
– Нет, туда, – бабушка указала в сторону ямы. Ники резко остановилась.
– Нет, правда?
– Правда, правда, – проворчала бабушка и потянулась, чтобы взять за руку Ники. Ники отскочила.
– Зачем нам туда?
– Затем! – повысила голос бабка. – Спорить еще будет, пигалица! Велено – пошли, значит, пошли!
Тревожные предчувствия Ники достигли предела. Подслушанные ночью разговоры ожили в ее памяти. Ники пристально посмотрела на бабушку. Ее поведение казалось ей непонятным и зловещим.
«Искалечить» – вспомнились Ники ее слова.
– Что ты там застряла? – сердито крикнула бабка.
Заревел очередной самосвал, поднимая кузов на дыбы, и в черную яму с грохотом обрушилась лавина грязного снега, исчезая в бездонном подземелье.
«Сейчас мы подойдем к яме, и она меня туда скинет. И никогда не найдут…»
– Вероника! – требовательно окликнула бабка. – Не дури…
Ники, мгновенно приняв решение, развернулась и бросилась бежать прочь от ямы, в ту сторону, откуда они приехали.
Позади раздались истошные вопли бабки. Ники только прибавила скорости. По сторонам мелькали фонари, бетонные секции забора. Ники неслась как ветер, пробежав на одном дыхании не меньше километра. Когда она выдохлась, то яма осталась далеко позади. Ники окружали незнакомые новостройки. Тяжело дыша, Ники оглянулась – она еще не чувствовала себя в безопасности, – свернула в первые попавшиеся дворы и пошла быстрым шагом, на ходу успокаивая дыхание.
Она шла наугад очень долго – так же долго, как ехала сюда, – понятия не имея, где оказалась и куда направляется, движимая одной целью: оторваться подальше от бабки. Когда над городом зашло солнце, совершенно выдохшаяся Ники случайно прибрела на берег Невы. Берег тоже был чужой – какие-то верфи, баржи, – но по крайней мере это была Нева. А далеко на западе, на фоне красного закатного неба чернел знакомый силуэт Смольного собора.
«Ой, в той же стороне Леннаучфильм!» – вспомнила Ники. На душе у нее просветлело.
«Отлично! Вот туда я и пойду, – решила она. – Буду там жить, пока не найдется мама!»
И с новыми силами пошагала вдоль набережной, чувствуя себя так, словно возвращается домой.
Глава 41
Ночь на Леннаучфильме
В студии группы «Утро понедельника» шумел чайник и раздавалась громкая болтовня Нафани. Ники, предвкушая, как упадет на стул и вытянет уставшие ноги, распахнула дверь. На неработающей колонке был накрыт стол: батон, лещ, плавленный сырок и початая банка кабачковой икры. За «столом» восседал Нафаня, дымил безникотиновой сигаретой и добродушно поглядывал на гостя, с жадностью поедающего гигантский бутерброд из перечисленных ингредиентов. С лица Ники медленно сполза улыбка.
– Завьялов?! – прошипела она.
Лешка поднял голову и, что-то промычав набитым ртом, приветственно кивнул. Судя по его виду, он чувствовал здесь себя вполне непринужденно.
– Ники, здорово! – обрадовался Нафаня. – А мы тут ужинаем, присоединяйся. Ты вовремя, через десять минут осталась бы только кабачковая икра…
Ники рухнула на свободный стул и бросила угрюмый взгляд на Лешку. Почему-то Завьялов не вызывал в ней былой ненависти. Наверно, из-за истории с ногтями. Ники старалась об этом не думать. Вспоминая полный призрачных хищников кровавый океан, в который ее утянул демон когтей, она чувствовала злость и стыд.
– Фу, ноги болят! Сегодня прошла километров десять! Что он тут делает? – буркнула она, обращаясь к Нафане.
– Вот, пришел, – развел руками Нафаня. – Я сижу тут, слышу, кто-то скребется. Открываю дверь – а там этот юный пионэр! Говорит, тебя искал. Чего ж его, обратно гнать? Ведь ноги поломает в темноте. Ничего, мы тут с ним потрендели за жизнь – нормальный пацан, наш человек…
Ники, не дослушав, перебила:
– Нафаня, я поживу здесь на точке, ладно?
– Нет проблем, – безо всякого удивления отозвался гитарист. Просьбу Ники он воспринял как данность, как, впрочем, принимал любые жизненные перемены. – Одолжи у «каббалистов» раскладушку, у них вроде была, если не сломали.
– По фиг, я и на полу спать могу. Нафаня, дай булку, а? Жрать хочу дико, с утра ничего не ела.
Прежде чем Нафаня успел пошевелиться, Лешка протянул Ники недоеденный бутерброд-гигант. Ники с каменным лицом взяла его, демонстративно отвернулась и впилась в него зубами.
– Вот что, Нафаня, – с набитым ртом проговорила Ники, расправляясь с бутербродом. – Никому не говори, что я здесь поселилась. И ребят предупреди, чтобы молчали. Если будут звонить из милиции – вы меня не видели…
Нафаня тихо присвистнул.
– Ты чего, из дому сбежала?
– А особенно – если позвонит моя бабушка! – продолжала Ники.
При слове «бабушка » Лешка встрепенулся и выразительно кашлянул. Ники покосилась на него и нахмурилась. Этот обмен взглядами не ускользнул от Нафани, но он истолковал его по-своему и, докурив сигарету, решительно поднялся из-за «стола ».
– Ладно, молодежь, мне пора ехать, – сказал он. – Имейте в виду, завтра в одиннадцать сюда припрется Михалыч.
– Я поняла.
– Главное, ничего тут не подожгите. Ну пока, Ники. Бывай, пионэр, заходи еще.
Нафаня надел куртку, отдал Ники ключи, повесил на плечо электрогитару в чехле и вышел за дверь.
– Спасибо! – крикнул ему вслед Лешка.
На «точке» застыло неловкое молчание. Ники казалась полностью поглощенной очередным бутербродом из остатков батона и рыбьего хвоста. Лешка рассматривал ее исподтишка, пытаясь разглядеть в ней черты божественности, и не находил. Даже в ее матери что-то такое чувствовалось – может быть, контраст между ее заурядной внешностью и властными манерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54