Лента может не выдержать до
тех пор, пока он вернется. И тогда он окажется в ловушке.
Следующие полчаса он в поте лица ковырял защелку ножом и пальцами,
держа светильник в зубах. В конце концов ему удалось сломать пружину.
Тогда он полностью вынул защелку. Люк после этого внешне выглядел
абсолютно нормально, но теперь его можно было открыть изнутри простым
толчком. Только после этого он позволил себе спуститься и закрыть люк над
головой.
Он начал было ползти на четвереньках, держа светильник в зубах, но
почти сразу же остановился. Проклятый балахон мешал ему ползти. Он поднял
его до талии. Но балахон упорно сползал обратно.
Тогда он вернулся к шахте люка, снял с себя упрямое одеяние, оставил
его здесь же, и снова пополз, но уже обнаженным, если не считать ножа,
привязанного к руке, да светильника во рту. Теперь ползти было довольно
легко, но полностью встать на четвереньки ему не удалось. Руки в локтях
приходилось сгибать, а при этом неудобно было ползти с задранным задом, да
еще попадались места пересечения трубопроводов, где приходилось проползать
буквально на брюхе.
Не мог он определить и преодоленного расстояния. Однако, оказалось,
что через каждые тридцать или около того футов в стенах туннеля имеются
стыки. Он стал считать их, и попытался в уме сопоставить пройденное
расстояние со схемой.
Вот уже позади два люка... поворот налево и другой туннель под
следующим люком... проползти еще около ста пятидесяти футов и еще под
одним люком...
Приблизительно через час он оказался под люком, который по его мнению
был ближайшим к Барбаре.
Если только он не заблудился в недрах Дворца... Если он правильно
помнил сложную схему... Если схема была последней (Может быть хоть за
прошедшие две тысячи лет научились своевременно вносить поправки в
чертежи!)... Если только Киска не ошиблась в определении местонахождения
Барбары таким новым и необычным для нее способом... Если Барбара все еще
находилась там же...
Он в неудобной позе попытался приложить ухо к крышке люка.
Он услышал детский плач.
Минут через десять он услышал над головой баюканье, кто-то прошел
мимо, затем вернулся и встал над крышкой.
Хью напрягся и приготовился к отступлению. Места было так мало, что
самым очевидным казалось ползти задом наперед, что он и попытался
проделать.
Но это было настолько неудобно, что он вернулся к шахте и там, ценой
невероятных усилий и ободранной кожи на боках, ему удалось развернуться.
Когда ему стало казаться, что прошли уже многие часы, он решил, что
потерялся. Он уже начал раздумывать; от чего он умрет: от голода или от
жажды? Или, может быть, какой-нибудь ремонтник испытает нервное
потрясение, наткнувшись на него здесь?
Но он продолжал ползти.
Руки его наткнулись на балахон раньше, чем он увидел. Пятью минутами
позже он уже был одет; через семь минут, он уже стоял в коридоре, а крышка
люка была закрыта. Он буквально заставил себя не пуститься бегом в свои
комнаты.
Киска не спала.
Он и не подозревал об этом до тех пор, пока она не вошла вслед за ним
в ванную. В ванной она широко раскрыла глаза и с ужасом произнесла:
- О, дорогой мой! Бедные колени! Бедные локти!
- Я споткнулся и упал.
Она не стала спорить, а только настояла на том, что сама вымоет его и
смажет и заклеит ссадины. Когда она собиралась заняться его грязной
одеждой, он резко приказал ей отправляться в постель. Он ничего не имел
против того, что она занялась бы его балахоном, но на нем лежал его нож, и
ему пришлось долго маневрировать, чтобы все время находиться между ней и
балахоном, прежде чем удалось прикрыть нож складками одежды.
Киска молча отправилась спать. Хью спрятал нож на прежнее место
(слишком высоко расположенное для Киски), вернулся в комнату и обнаружил,
что малютка плачет. Он стал гладить ее, утешать, сказал, что не хотел быть
с ней грубым, потом налил ей в утешение дополнительную порцию Счастья.
Потом он посидел с ней до тех пор, пока не забылась в счастливом сне.
После всего этого он даже и не стал пытаться заснуть без наркотика.
Киска заснула, положив одну руку на одеяло. Ее ручка напомнила Хью ту,
которую он видел полдня назад в мясницкой.
Он совершенно выбился из сил и напиток сразу же усыпил его. Но покоя
не было и во сне. Ему приснилось, что он на званом обеде, при черном
галстуке и одет соответствующим образом. Но вот только меню ему что-то не
нравилось. Венгерский гуляш... французское жаркое... мясо по-китайски...
сэндвичи с мясом... фазанья грудинка... - но все это было из свинины.
Хозяин дома настаивал, чтобы он попробовал каждое блюдо. - Ну же, ну! -
подбадривал он с ледяной улыбкой на устах - откуда вы знаете, что вам это
не нравится? Один бычок три сбережет, вы должны полюбить такую пищу.
Хью стонал во сне, но никак не мог проснуться.
За завтраком Киска ничего не сказала и это его более чем устраивало.
Двух часов кошмарного сна было совершенно недостаточно, но он должен был
идти в свой кабинет и делать вид, что работает. В основном он просто
сидел, уставясь на обрамленную схему, висящую над его рабочим столом, даже
не пытаясь смотреть на экран включенного ридера. После ленча он ускользнул
к себе и попытался вздремнуть. Но в дверь осторожно постучался инженер и
со многими извинениями попросил взглянуть на смету холодильной установки.
Хью налил гостю щедрую дозу Счастья и сделал вид, что внимательно изучает
ничего не говорящие ему цифры. Когда прошло достаточное количество
времени, он похвалил молодого человека, написал записку Мемтоку, в которой
рекомендовал смету к утверждению.
В письме Барбары, которое он получил вечером, всячески
приветствовалась идея организации литературно-дискуссионного клуба по
переписке и содержались весьма интересные мысли о творчестве Марка Твена.
Но Хью интересовали только первые слова предложений:
"Я ПРАВИЛЬНО ПОНЯЛА ТЕБЯ МИЛЫЙ ВОПРОС"
19
"ДОРОГАЯ МЫ ДОЛЖНЫ БЕЖАТЬ НА ТОЙ НЕДЕЛЕ ИЛИ ДАЖЕ РАНЬШЕ БУДЬ ГОТОВА В
НОЧЬ ПОСЛЕ ПИСЬМА СОДЕРЖАЩЕГО СЛОВА СВОБОДА ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОДИНОЧЕСТВО"
В течение следующих трех дней письма Хью к Барбаре были длинными и в
них обсуждалось все, что угодно, начиная с того, как Марк Твен пользуется
коллоквиальными идиомами и кончая влиянием прогрессивных методов обучения
на ослабление норм грамматики. Ее ответы также были продолжительными,
равно "литературными", и в них сообщалось, что она будет готова открыть
люк, подтверждалось, что она все поняла, что у нее почти не припасено
продовольствие, нет ножа, нет обуви, но что подошвы ее ног стали
мозолистыми, и что единственное, о чем она беспокоится, это чтобы близнецы
не расплакались или не проснулись ее соседки по комнате, особенно те две,
которые еще кормят своих детей по ночам грудью. Но пусть Хью ни о чем не
беспокоится, она постарается все устроить.
Хью взял полную бутылку Счастья и припрятал ее в люке, ближайшем к
комнате Барбары. Затем он велел ей сказать товаркам, что она украла ее и
напоить их так, чтобы они не проснулись, или проснулись, но в таком
состоянии, что ничего кроме глупого хихиканья издать бы не смогли. И еще,
если можно, влить в близнецов столько зелья, чтобы они не плакали, чтобы с
ними не происходило в дороге.
Лишний раз рисковать, относя бутылку, Хью смертельно не хотелось. Но
он ухитрился извлечь из этой вылазки пользу. Он не только засек по часам в
кабинете затраченное время и запомнил все изгибы лабиринта до мельчайших
подробностей, но и взяв с собой куль, в котором были свитки, и который
наверняка был значительно тяжелее ребенка. Куль он привязал к груди
полоской материи, оторванной от украденного чехла читающего устройства в
кабинете. Он сделал две такие перевязи: одну для себя и одну для Барбары,
приспособив их так, чтобы привязанного ребенка можно было передвинуть на
спину и нести по-папуасски.
Он обнаружил, что нести ребенка таким образом было довольно трудно,
но вполне возможно, и отметил про себя места, где нужно было быть особенно
осторожным и продвигаться потихоньку, чтобы не придавить "драгоценную
ношу" и в то же время, чтобы не зацепиться за что-нибудь перевязью.
Выяснилось, что все это возможно и он вернулся к себе, не став будить
Киску - сегодня он дал ей необычно большую порцию Счастья. Он положил на
место свитки, спрятал ножи и светильник, промыл колени и локти и смазал
их, затем сел и написал длинное дополнение к предыдущему письму к Барбаре,
в котором объяснил, как найти бутылку. В дополнение высказывались
некоторые соображения, возникшие в ходе дискуссии о философских воззрениях
Хемингуэя, и отмечалось, что, как ни странно, в одном из своих
произведений писатель говорит, что "свобода - это прежде всего
одиночество", а в другом утверждается прямо противоположное... и так
далее.
На следующий вечер он опять дал Киске усиленную дозу Счастья, сказав,
что в бутылке осталось совсем немного и что ее нужно допить, а завтра он
принесет новую.
- О, но тогда я совсем поглупею, - пробормотала Киска. - И перестану
нравиться вам.
- Пей, пей! За меня не волнуйся, как-нибудь переживем. Для чего еще и
жить как не для удовольствия?
Через полчаса Киска уже не могла даже без посторонней помощи
добраться до постели. Хью побыл с ней до тех пор, пока она не начала
всхрапывать. Потом встал, бережно прикрыл ее одеялом, поцеловал на
прощание и некоторое время постоял, с жалостью глядя на нее.
Через несколько минут он уже спускался в люк.
Там он снял балахон, сложил в него все, что ему удалось собрать -
пищу, обувь, парик, две баночки с кремом, в который был замешан коричневый
пигмент. Он не очень-то рассчитывал на грим и почти не верил в него, но в
случае, если их застигнет рассвет до того, как они дойдут до гор, он
собирался загримировать их всех, сделать из балахонов какое-то подобие
штанов и накидки, которые, как ему было известно, были обычной одеждой
свободных крестьян-Избранных - "бедного черного отребья" - как называл их
Джо, и попытаться продержаться в таком виде до темноты.
Одну из перевязей он нацепил на себя, другую положил в тючок и
пополз. Он торопился, так как время теперь решало все. Если даже Барбаре
удалось напоить товарок, если им без труда удастся забраться в туннель,
если передвижение по туннелям займет не более часа - что довольно
сомнительно, при наличии близнецов - им не удастся выбраться за пределы
имения раньше полуночи. Тогда у них будет всего пять часов темноты, за
которые они должны добраться до гор. Интересно, смогут ли они идти со
скоростью три мили в час? Вряд ли, поскольку обуви у Барбары не было, а на
руках у них обоих будут близнецы, местность им незнакома, а кругом темно.
Горы, как будто, начинались милях в пятнадцати от имения. Им придется
очень и очень трудно, даже если все будет идти по плану.
Он заторопился к помещениям прислуги, не жалея локтей и коленей.
Бутылки на месте не было - он ощупал место, где прикрепил ее. Тогда
он расположился поудобнее и сосредоточился на том, чтобы унять бешено
бьющееся сердце, замедлил дыхание и расслабился. Он попытался ни о чем не
думать.
Это помогло, он даже начал впадать в легкую дремоту, но мгновенно
пришел в себя, услышав, как поднимается крышка люка.
Барбара действовала совершенно бесшумно. Она передала ему одного из
их сыновей, которого он сразу же положил в туннеле, насколько хватило
длины рук, затем второго - он положил его рядом с первым, затем протянула
ему трогательный маленький узелок с пожитками.
Но поцеловал он ее только когда они оба были уже внизу - буквально
через несколько секунд после - и когда крышка с легким стуком захлопнулась
над ними.
Она, всхлипывая, прильнула к нему; он сурово прошептал ей на ухо,
чтобы она не шумела и объяснил, что делать. Она тут же затихла: им
предстояло заняться делом.
В таком тесном пространстве приготовиться к передвижению было
мучительно трудно. Здесь негде было развернуться и одному, не говоря уже о
двоих. Только безвыходность их положения позволила им сделать все, что
нужно. Сначала он помог ей снять более короткое одеяние, которое носили
прислуги, затем, она легла ногами в туннель и он привязал ей одного из
близнецов. Затем он привязал второго на себя и все узлы были затянуты так,
чтобы дети держались как можно крепче. Затем Хью сделал из ее одежды
маленький узелок, а рукавами привязал его к своей левой лодыжке так, что
при движении тот волочился за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
тех пор, пока он вернется. И тогда он окажется в ловушке.
Следующие полчаса он в поте лица ковырял защелку ножом и пальцами,
держа светильник в зубах. В конце концов ему удалось сломать пружину.
Тогда он полностью вынул защелку. Люк после этого внешне выглядел
абсолютно нормально, но теперь его можно было открыть изнутри простым
толчком. Только после этого он позволил себе спуститься и закрыть люк над
головой.
Он начал было ползти на четвереньках, держа светильник в зубах, но
почти сразу же остановился. Проклятый балахон мешал ему ползти. Он поднял
его до талии. Но балахон упорно сползал обратно.
Тогда он вернулся к шахте люка, снял с себя упрямое одеяние, оставил
его здесь же, и снова пополз, но уже обнаженным, если не считать ножа,
привязанного к руке, да светильника во рту. Теперь ползти было довольно
легко, но полностью встать на четвереньки ему не удалось. Руки в локтях
приходилось сгибать, а при этом неудобно было ползти с задранным задом, да
еще попадались места пересечения трубопроводов, где приходилось проползать
буквально на брюхе.
Не мог он определить и преодоленного расстояния. Однако, оказалось,
что через каждые тридцать или около того футов в стенах туннеля имеются
стыки. Он стал считать их, и попытался в уме сопоставить пройденное
расстояние со схемой.
Вот уже позади два люка... поворот налево и другой туннель под
следующим люком... проползти еще около ста пятидесяти футов и еще под
одним люком...
Приблизительно через час он оказался под люком, который по его мнению
был ближайшим к Барбаре.
Если только он не заблудился в недрах Дворца... Если он правильно
помнил сложную схему... Если схема была последней (Может быть хоть за
прошедшие две тысячи лет научились своевременно вносить поправки в
чертежи!)... Если только Киска не ошиблась в определении местонахождения
Барбары таким новым и необычным для нее способом... Если Барбара все еще
находилась там же...
Он в неудобной позе попытался приложить ухо к крышке люка.
Он услышал детский плач.
Минут через десять он услышал над головой баюканье, кто-то прошел
мимо, затем вернулся и встал над крышкой.
Хью напрягся и приготовился к отступлению. Места было так мало, что
самым очевидным казалось ползти задом наперед, что он и попытался
проделать.
Но это было настолько неудобно, что он вернулся к шахте и там, ценой
невероятных усилий и ободранной кожи на боках, ему удалось развернуться.
Когда ему стало казаться, что прошли уже многие часы, он решил, что
потерялся. Он уже начал раздумывать; от чего он умрет: от голода или от
жажды? Или, может быть, какой-нибудь ремонтник испытает нервное
потрясение, наткнувшись на него здесь?
Но он продолжал ползти.
Руки его наткнулись на балахон раньше, чем он увидел. Пятью минутами
позже он уже был одет; через семь минут, он уже стоял в коридоре, а крышка
люка была закрыта. Он буквально заставил себя не пуститься бегом в свои
комнаты.
Киска не спала.
Он и не подозревал об этом до тех пор, пока она не вошла вслед за ним
в ванную. В ванной она широко раскрыла глаза и с ужасом произнесла:
- О, дорогой мой! Бедные колени! Бедные локти!
- Я споткнулся и упал.
Она не стала спорить, а только настояла на том, что сама вымоет его и
смажет и заклеит ссадины. Когда она собиралась заняться его грязной
одеждой, он резко приказал ей отправляться в постель. Он ничего не имел
против того, что она занялась бы его балахоном, но на нем лежал его нож, и
ему пришлось долго маневрировать, чтобы все время находиться между ней и
балахоном, прежде чем удалось прикрыть нож складками одежды.
Киска молча отправилась спать. Хью спрятал нож на прежнее место
(слишком высоко расположенное для Киски), вернулся в комнату и обнаружил,
что малютка плачет. Он стал гладить ее, утешать, сказал, что не хотел быть
с ней грубым, потом налил ей в утешение дополнительную порцию Счастья.
Потом он посидел с ней до тех пор, пока не забылась в счастливом сне.
После всего этого он даже и не стал пытаться заснуть без наркотика.
Киска заснула, положив одну руку на одеяло. Ее ручка напомнила Хью ту,
которую он видел полдня назад в мясницкой.
Он совершенно выбился из сил и напиток сразу же усыпил его. Но покоя
не было и во сне. Ему приснилось, что он на званом обеде, при черном
галстуке и одет соответствующим образом. Но вот только меню ему что-то не
нравилось. Венгерский гуляш... французское жаркое... мясо по-китайски...
сэндвичи с мясом... фазанья грудинка... - но все это было из свинины.
Хозяин дома настаивал, чтобы он попробовал каждое блюдо. - Ну же, ну! -
подбадривал он с ледяной улыбкой на устах - откуда вы знаете, что вам это
не нравится? Один бычок три сбережет, вы должны полюбить такую пищу.
Хью стонал во сне, но никак не мог проснуться.
За завтраком Киска ничего не сказала и это его более чем устраивало.
Двух часов кошмарного сна было совершенно недостаточно, но он должен был
идти в свой кабинет и делать вид, что работает. В основном он просто
сидел, уставясь на обрамленную схему, висящую над его рабочим столом, даже
не пытаясь смотреть на экран включенного ридера. После ленча он ускользнул
к себе и попытался вздремнуть. Но в дверь осторожно постучался инженер и
со многими извинениями попросил взглянуть на смету холодильной установки.
Хью налил гостю щедрую дозу Счастья и сделал вид, что внимательно изучает
ничего не говорящие ему цифры. Когда прошло достаточное количество
времени, он похвалил молодого человека, написал записку Мемтоку, в которой
рекомендовал смету к утверждению.
В письме Барбары, которое он получил вечером, всячески
приветствовалась идея организации литературно-дискуссионного клуба по
переписке и содержались весьма интересные мысли о творчестве Марка Твена.
Но Хью интересовали только первые слова предложений:
"Я ПРАВИЛЬНО ПОНЯЛА ТЕБЯ МИЛЫЙ ВОПРОС"
19
"ДОРОГАЯ МЫ ДОЛЖНЫ БЕЖАТЬ НА ТОЙ НЕДЕЛЕ ИЛИ ДАЖЕ РАНЬШЕ БУДЬ ГОТОВА В
НОЧЬ ПОСЛЕ ПИСЬМА СОДЕРЖАЩЕГО СЛОВА СВОБОДА ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОДИНОЧЕСТВО"
В течение следующих трех дней письма Хью к Барбаре были длинными и в
них обсуждалось все, что угодно, начиная с того, как Марк Твен пользуется
коллоквиальными идиомами и кончая влиянием прогрессивных методов обучения
на ослабление норм грамматики. Ее ответы также были продолжительными,
равно "литературными", и в них сообщалось, что она будет готова открыть
люк, подтверждалось, что она все поняла, что у нее почти не припасено
продовольствие, нет ножа, нет обуви, но что подошвы ее ног стали
мозолистыми, и что единственное, о чем она беспокоится, это чтобы близнецы
не расплакались или не проснулись ее соседки по комнате, особенно те две,
которые еще кормят своих детей по ночам грудью. Но пусть Хью ни о чем не
беспокоится, она постарается все устроить.
Хью взял полную бутылку Счастья и припрятал ее в люке, ближайшем к
комнате Барбары. Затем он велел ей сказать товаркам, что она украла ее и
напоить их так, чтобы они не проснулись, или проснулись, но в таком
состоянии, что ничего кроме глупого хихиканья издать бы не смогли. И еще,
если можно, влить в близнецов столько зелья, чтобы они не плакали, чтобы с
ними не происходило в дороге.
Лишний раз рисковать, относя бутылку, Хью смертельно не хотелось. Но
он ухитрился извлечь из этой вылазки пользу. Он не только засек по часам в
кабинете затраченное время и запомнил все изгибы лабиринта до мельчайших
подробностей, но и взяв с собой куль, в котором были свитки, и который
наверняка был значительно тяжелее ребенка. Куль он привязал к груди
полоской материи, оторванной от украденного чехла читающего устройства в
кабинете. Он сделал две такие перевязи: одну для себя и одну для Барбары,
приспособив их так, чтобы привязанного ребенка можно было передвинуть на
спину и нести по-папуасски.
Он обнаружил, что нести ребенка таким образом было довольно трудно,
но вполне возможно, и отметил про себя места, где нужно было быть особенно
осторожным и продвигаться потихоньку, чтобы не придавить "драгоценную
ношу" и в то же время, чтобы не зацепиться за что-нибудь перевязью.
Выяснилось, что все это возможно и он вернулся к себе, не став будить
Киску - сегодня он дал ей необычно большую порцию Счастья. Он положил на
место свитки, спрятал ножи и светильник, промыл колени и локти и смазал
их, затем сел и написал длинное дополнение к предыдущему письму к Барбаре,
в котором объяснил, как найти бутылку. В дополнение высказывались
некоторые соображения, возникшие в ходе дискуссии о философских воззрениях
Хемингуэя, и отмечалось, что, как ни странно, в одном из своих
произведений писатель говорит, что "свобода - это прежде всего
одиночество", а в другом утверждается прямо противоположное... и так
далее.
На следующий вечер он опять дал Киске усиленную дозу Счастья, сказав,
что в бутылке осталось совсем немного и что ее нужно допить, а завтра он
принесет новую.
- О, но тогда я совсем поглупею, - пробормотала Киска. - И перестану
нравиться вам.
- Пей, пей! За меня не волнуйся, как-нибудь переживем. Для чего еще и
жить как не для удовольствия?
Через полчаса Киска уже не могла даже без посторонней помощи
добраться до постели. Хью побыл с ней до тех пор, пока она не начала
всхрапывать. Потом встал, бережно прикрыл ее одеялом, поцеловал на
прощание и некоторое время постоял, с жалостью глядя на нее.
Через несколько минут он уже спускался в люк.
Там он снял балахон, сложил в него все, что ему удалось собрать -
пищу, обувь, парик, две баночки с кремом, в который был замешан коричневый
пигмент. Он не очень-то рассчитывал на грим и почти не верил в него, но в
случае, если их застигнет рассвет до того, как они дойдут до гор, он
собирался загримировать их всех, сделать из балахонов какое-то подобие
штанов и накидки, которые, как ему было известно, были обычной одеждой
свободных крестьян-Избранных - "бедного черного отребья" - как называл их
Джо, и попытаться продержаться в таком виде до темноты.
Одну из перевязей он нацепил на себя, другую положил в тючок и
пополз. Он торопился, так как время теперь решало все. Если даже Барбаре
удалось напоить товарок, если им без труда удастся забраться в туннель,
если передвижение по туннелям займет не более часа - что довольно
сомнительно, при наличии близнецов - им не удастся выбраться за пределы
имения раньше полуночи. Тогда у них будет всего пять часов темноты, за
которые они должны добраться до гор. Интересно, смогут ли они идти со
скоростью три мили в час? Вряд ли, поскольку обуви у Барбары не было, а на
руках у них обоих будут близнецы, местность им незнакома, а кругом темно.
Горы, как будто, начинались милях в пятнадцати от имения. Им придется
очень и очень трудно, даже если все будет идти по плану.
Он заторопился к помещениям прислуги, не жалея локтей и коленей.
Бутылки на месте не было - он ощупал место, где прикрепил ее. Тогда
он расположился поудобнее и сосредоточился на том, чтобы унять бешено
бьющееся сердце, замедлил дыхание и расслабился. Он попытался ни о чем не
думать.
Это помогло, он даже начал впадать в легкую дремоту, но мгновенно
пришел в себя, услышав, как поднимается крышка люка.
Барбара действовала совершенно бесшумно. Она передала ему одного из
их сыновей, которого он сразу же положил в туннеле, насколько хватило
длины рук, затем второго - он положил его рядом с первым, затем протянула
ему трогательный маленький узелок с пожитками.
Но поцеловал он ее только когда они оба были уже внизу - буквально
через несколько секунд после - и когда крышка с легким стуком захлопнулась
над ними.
Она, всхлипывая, прильнула к нему; он сурово прошептал ей на ухо,
чтобы она не шумела и объяснил, что делать. Она тут же затихла: им
предстояло заняться делом.
В таком тесном пространстве приготовиться к передвижению было
мучительно трудно. Здесь негде было развернуться и одному, не говоря уже о
двоих. Только безвыходность их положения позволила им сделать все, что
нужно. Сначала он помог ей снять более короткое одеяние, которое носили
прислуги, затем, она легла ногами в туннель и он привязал ей одного из
близнецов. Затем он привязал второго на себя и все узлы были затянуты так,
чтобы дети держались как можно крепче. Затем Хью сделал из ее одежды
маленький узелок, а рукавами привязал его к своей левой лодыжке так, что
при движении тот волочился за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53