Он только что имел приятную беседу с шеф-поваром, доставившую ему
много радости. Он утверждал, что даже из самого шефа, несмотря на то, что
он стар и жилист, получилось бы гораздо лучшее жаркое, чем то, которое он
подал к столу Их Милости накануне вечером. Одной из своих обязанностей,
которую Мемток добровольно возложил на себя, было лично пробовать все, что
предстояло отведать его повелителю, несмотря на риск оказаться отравленным
и невзирая на то, что гастрономические вкусы Их Милости разительно
отличались от его собственных. Это было одним из тех бесчисленных
способов, с помощью которых Мемток входил лично во все детали, тщание,
которое в его еще сравнительно небольшом возрасте, возвысило его до
нынешнего значительного поста.
Шеф-повар проворчал еще что-то и Мемток отослал его его, отпустив
недвусмысленный намек о том, что поваров в наши дни найти не так уж
трудно. Затем с удовольствием вернулся к прерванным бумажным делам.
Перед ним лежали груды бумаг, так как он только что закончил переезд
из Дворца в Летний Дворец - тридцать восемь Избранных и всего лишь
четыреста шестьдесят три слуги; летняя резиденция обслуживалась только
костяком персонала. Эти переезды, случающиеся дважды в год, требовали
массы бумаг - заказы, наряды, описи, платежные документы, грузовые
накладные, перечни обязанностей, депеши - и он все больше склонялся к
мысли попросить патрона найти какого-нибудь юнца посимпатичнее, вырезать
ему язык и обучить обязанностям письмоводителя. Но затем он отбросил эту
идею: Мемток не доверял слугам, которые умели читать, писать и производить
арифметические действия, это всегда вело к тому, что ими овладевали всякие
идеи, даже если они не могли говорить.
А правда заключалась в том, что Мемтоку нравилась эта возня с
бумагами и он не хотел делить ее с кем-либо. Его руки так и летали над
ворохом бумаг, проверяя цифры, ставя подписи, резолюциями одобряя платежи.
Перо он держал довольно странно - между первыми тремя пальцами правой руки
- больших пальцев на руках у него не было.
Он прекрасно обходился и без них, и теперь уже с большим трудом мог
бы вспомнить, что это значит - иметь их. Да он в них и не нуждался. Он
вполне мог держать ложку, перо и хлыст и без их помощи, а больше ему
ничего держать в руках и не нужно было.
Более того, ему не только не недоставало их, но он даже гордился их
отсутствием: оно доказывало, что он служил своему повелителю в двух
основных ипостасях - на конюшне, когда он был помоложе, а затем, вот уже
на протяжении многих лет в качестве вышколенного слуги. Любой из слуг в
возрасте старше четырнадцати лет (за небольшим исключением), был способен
либо на то, либо на другое. И очень немногие способны были пройти путь,
подобный пройденному Мемтоком - от конюха до управляющего - может быть
только несколько сотен человек на всей Земле. Эти немногие говорили друг с
другом, как равные. Они считали себя элитой.
Кто-то поскребся в дверь.
- Войдите! - крикнул он, а увидев вошедшего, прорычал. - Чего нужно?
Рык был совершенно автоматическим, но ему действительно был очень не
по душе этот слуга и по очень серьезной причине: он не обязан был
подчиняться Мемтоку. Он был представителем другой касты - касты охотников,
стражников, хранителей и загонщиков, и подчинялся Мажордому-хранителю.
Мажордом считал себя равным главному управляющему по рангу, и формально
так оно и было. Однако, большие пальцы на руках у него были.
Одной из основных причин, по которым Летний Дворец был не по душе
Мемтоку, являлось то, что здесь ему приходилось иметь дело с той
разновидностью слуг, которые имели непростительный недостаток - они не
находились у него в подчинении. В принципе, стоило ему только хотя бы
намекнуть Их Милости и любого из них постигла бы заслуженная кара, но
просить он не любил, с другой стороны, тронь он только кого-либо из них в
надежде остаться безнаказанным, мерзавец непременно пожаловался бы своему
начальнику. А Мемток считал, что разногласия между старшими слугами ведут
к падению нравов среди подчиненных.
- Послание от Повелителя. Их Милость изволит пребывать на обратном
пути во дворец. С Их Милостью четыре захваченных дикаря и эскорт.
Приказано немедленно подняться на крышу для встречи повелителя и получения
распоряжений насчет пленников. Все.
- Все? Черт побери, что это значит - "Все!"? Какие еще пленники? И во
имя Дяди, когда он прибывает?
- Все! - стоял на своем посланец. - Послание передано двадцать минут
назад. Я искал вас повсюду.
- Вон!
Самым важным в сообщении было то, что Их Милость возвращается домой,
а не отсутствует всю ночь. Шеф-повар, Начальник Протокола, Музыкальный
Директор, Домоправитель, начальники всех департаментов - он не успевал
отдавать приказы: настолько много нужно было их отдать. При этом он не
переставал размышлять. Четыре дикаря? Но кому какое дело до дикарей?
На крыше он оказался вполне своевременно. Он обязательно должен был
быть там, раз прибывает сам Лорд Протектор.

После прибытия на место, Хью так и не сумел повидаться с Барбарой.
Когда поле "предохранительного ремня" исчезло, перед ним предстал
совершенно лысый белый человек со злым выражением лица, резкими движениями
и хлыстом. Одет он был в белое одеяние, напоминавшее Хью ночную рубашку,
если бы не красно-золотая нашивка на правом плече, которую Хью
предположительно определил как эмблему повелителя. Та же эмблема
повторялась в рубинах и золоте на медальоне, висящем на груди коротышки на
тяжелой золотой цепочке.
Человек оглядел его с головы до ног с видимым презрением, и затем
передал его с рук на руки другому белому в ночной рубашке. У этого уже не
было медальона, но зато хлыст был. Хью потер руку и решил, что не стоит
проверять так же эффективен ли этот простой хлыст, как и тот, который был
у их повелителя.
Проверил это Дьюк. Сердитый коротышка дал какие-то указания их новому
стражу и ушел. Тот отдал какой-то приказ, который Хью, оценив интонации и
жест, понял как: "Ладно, вы, пошли", - и пошел.
Дьюк заупрямился. Тогда их провожатый слегка коснулся хлыстом его
лодыжки. Дьюк закричал. Остаток пути он проделал хромая - вниз по спуску,
затем в очень быстрый лифт, и в конце концов - в освещенную, со стенами,
выкрашенными в белый цвет, комнату без окон, которая слегка напоминала
больницу.
На сей раз Дьюк сразу понял приказ раздеться и стимуляции с помощью
хлыста не потребовалось. Он выругался, но повиновался. Хью отнесся к
приказу совершенно спокойно. Кажется, он начал понимать систему. Хлыст
применяли здесь так же, как опытный всадник применяет шпоры - заставляя
беспрекословно повиноваться, но не причиняя вреда.
Из первой комнаты их перегнали во вторую, поменьше, где в них со всех
сторон ударили струи воды. Оператор находился на галерее вверху. Он криком
привлек их внимание, а затем жестами показал, что они должны скрестись.
Они начали соскребывать с себя грязь. Водяные струи исчезли и их
обдало жидким мылом. Они еще раз помылись, их сполоснули, после чего им
пришлось помыться еще раз. Мытье сопровождалось жестами, недвусмысленно
свидетельствовавшими о том, каким тщательным должно быть мытье. Струи воды
стали очень горячими, затем холодными и, наконец, сменились потоками
горячего воздуха.
Хью все это напоминало автоматическую посудомойку, но все же,
помывшись, они стали намного чище, чем когда-либо за все время своего
пребывания в этом мире. Помощник банщика затем налепил им на брови полоски
липкого пластыря, втер им в голову какую-то эмульсию, затем ее же - в их
бороды, уже довольно заметные, так как в этот день они не брились, в их
спины и грудь, ноги и руки и, в конце концов, в их лобки. Прежде чем Дьюк
подчинился последней процедуре, он сподобился заработать еще одно угощение
хлыстом. Зато после этого, когда им хошь - не хошь, пришлось вытерпеть
клизмы, Дьюк стиснул зубы, но подчинился. Ватерклозет присутствовал здесь
в виде небольшого отверстия в полу, и где кружился водоворот. Затем им
очень коротко обстригли ногти на руках и на ногах.
После этого их снова вымыли. Вода смыла наклейки на бровях. А заодно
и все их волосы. Когда они вышли из бани, они были абсолютно лысыми, если
не считать бровей.
Банщик заставил их прополоскать рот, опять же показав им, что от них
требуется и затем длинно сплюнув в водоворот. Они прополоскали рот трижды
- жидкость была приятна на вкус, хотя и немного едковата - и когда
закончили эту процедуру, Хью обнаружил, что его зубы теперь кажутся более
чистыми, чем когда-либо раньше. Он почувствовал себя абсолютно чистым,
оживленным, и просто-таки сочащимся благополучием, но вместе с тем у него
остался от всего этого неприятный осадок, как будто над ним издевались.
Их провели в следующую комнату и обследовали.
Обследовавший их человек носил обычную белую ночную рубашку и
небольшую эмблему на тонкой золотой цепочке, но не нужно было диплома,
чтобы догадаться о его профессии. У постели больного он вел себя так, что
вряд ли когда-нибудь разбогател бы практикуя, решил Хью. Он внимательно
осмотрел его, затем обследовал. В нем было что-то от военного врача, он
вел себя не то что бы недоброжелательно, но довольно безразлично.
Он очень удивился и заинтересовался съемным мостом, который обнаружил
во рту Хью. Он внимательно осмотрел его, затем обследовал дыру, которую
тот прикрывал, передал мост одному из своих помощников и отдал какое-то
распоряжение. Помощник ушел и Хью подумал о том, что жевать ему будет не
так удобно, как раньше.
Врач потратил на них по часу или даже больше, пользуясь
инструментами, которых Хью никогда не видывал - единственными тестами,
знакомыми ему, были измерения роста, веса и давления. С ними обоими что-то
делали, но ни одна манипуляция не причинила им боли - никаких скальпелей
или подкожных инъекций. За это время мост принесли обратно и Хью получил
разрешение вставить его на место.
Но обследования и процедуры часто казались им унизительными, хотя и
не болезненными. После одной из них, когда Хью уложили на стол, с которого
только что отпустили Дьюка, молодой человек спросил:
- Ну и как тебе все это, отец?
- Отдыхаю.
Дьюк фыркнул.
То, что оба пациента имели шрамы после операций аппендициты,
показалось врачу не менее интересным, чем съемный мост. Жестами он
изобразил боль в животе, а затем большим пальцем указал на местоположение
аппендицита. Хью с трудом удалось выразить согласие, так как
утвердительное кивание головой, как ему показалось, носило здесь смысл
отрицания.
Ассистент вошел опять и вручил врачу какой-то предмет, который
оказался еще одним мостом. Хью было велено открыть рот; старый мост был
извлечен и прилажен новый. Хью ощупал его языком и ощущение было такое,
будто он ощупывает собственные зубы. Врач исследовал у них все зубы,
очистил их и запломбировал - совершенно безболезненно, но и без анестезии,
насколько понял Хью.
После этого Хью был внезапно "связан" (опять невидимое поле),
укреплен на столе в положении на спине, а ноги его были подняты и
разведены в стороны. Затем подкатили еще один столик и Хью понял, что его
собираются оперировать - а затем с ужасом понял и то, какого рода операция
его ожидает.
- Дьюк! Дьюк! Не давай им схватить тебя! Попробуй вырвать у него
хлыст!!!
Но Дьюк колебался слишком долго. Врач не держал хлыста в руке, но
зато всегда имел его под рукой. Дьюк рванулся к нему, но врач оказался
проворнее. Через несколько мгновений Дьюк уже был уложен на спину с
разведенными ногами, еще не успев оправиться от настигшей его ошеломляющей
боли. Но они оба продолжали протестовать, насколько это было в их
положении возможно.
Врач задумчиво посмотрел на них, и был вызван конвоир, который
сопровождал их сюда. В конце концов пришлось вызвать злющего коротышку с
большим медальоном, который пришел, оценил ситуацию, и вихрем умчался.
После этого пришлось подождать. Главный врач в это время занялся тем,
что заставил своих ассистентов закончить приготовления к операции и теперь
уже ее характер не оставлял ни малейших сомнений. Дьюк заметил, что лучше
бы им сегодня утром оказать сопротивление и погибнуть как мужчины, чем вот
так позорно ожидать своей участи здесь, как поросятам. Да они бы и
дрались, как подобает мужчинам, напомнил он отцу, если бы тот не струсил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53