Мы здесь, в Крайнем Поле, живем в глуши, а он, едва приехав сюда, мне, понятно, доверяться не стал.
— А что насчет отца?
— Ну; его-то слишком занимают собственные проблемы, чтобы интересоваться, что именно замышляет Монфор. Честно говоря, я убежден в том, что ему это не понравилось бы, но… — тут он заговорщически улыбнулся, — возможно, его, в конце концов, удастся переубедить.
— Хотелось бы мне, чтобы здешним бароном был ты, — мечтательно промолвила Ребекка.
— Ну, уж нет, — вырвалось у Рэдда. — Здесь и постельничим-то быть плохо.
Какое-то время они просидели в молчании; причем Ребекка мысленно пеняла себе, что ей не удалось выудить достаточно информации из Тарранта, а Рэдд размышлял над внезапным интересом своей питомицы к политическим делам. Он никогда ничего не скрывал от нее по причине ее юного возраста или принадлежности к слабому полу и не собирался заниматься этим сейчас, но до сих пор ее главным образом интересовало прошлое — с его интригами, его романтичностью и, не в последнюю очередь, его отдаленностью. Судя по всему, внезапный интерес к проблемам сегодняшнего дня был вызван историей с расстроенной помолвкой: из-за этого и политика стала для нее как бы личным делом.
— Ты живешь жизнью привилегированного сословия, Ребекка, — в конце концов, сказал Рэдд. — Да, честно говоря, и я тоже.
— Мне это известно.
Ее синие глаза были строги и печальны.
— А Монфор пытается провести в жизнь реформы, которые поставят под угрозу имеющиеся у нас привилегии.
Она кивнула, но промолчала. Теперь она начала понимать, что ее жизнь может измениться независимо от того, выйдет она замуж или нет.
— Ты ведь помнишь, когда тебе было лет этак двенадцать, — продолжил Рэдд, — я рассказывал тебе о крестьянах, которых заманили в подлую западню. Ценность их земли упала после того, как им пришлось разделить ее между своими детьми, а налог начали собирать не с земли, а подушно, да к тому же в те времена случились скверные урожаи. А положение только ухудшалось, ведь пропитание, которого им не удавалось раздобыть на собственном клочке земли, становилось на рынке все дороже. Припоминаешь?
Ребекка медленно кивнула.
— И большинство из них попало в рабство к землевладельцам, — тихо сказала она.
— А ты помнишь, что ты тогда заявила?
— Нет.
— Ты тогда возмутилась: это же несправедливо! И ты была совершенно права. Это было сущим несчастьем и остается вопиющей несправедливостью до сих пор. В мире вообще много несправедливости, но если Монфор преуспеет в своих начинаниях, это будет означать, что мы как минимум движемся в правильном направлении.
После страхов и волнений, пережитых на протяжении трех дней, поставивших под угрозу весь мир, в котором до сих пор жила Ребекка, пара месяцев прошли в состоянии некоторой скуки и определенной растерянности. В замке не осталось никого, с кем можно бы поговорить на тему о политической ситуации Эрении и о том, как эта ситуация может повлиять на собственную жизнь девушки. Крайнее Поле, казалось, было последней точкой, до которой доходили известия о продолжающемся и развивающемся в центральных частях страны противостоянии.
Предсказания Рэдда относительно того, как поведет себя Бальдемар, сбылись на все сто. Барон заметно состарился и вроде бы приутих, но, по крайней мере, нельзя было сказать, будто он пребывает в безутешном горе. Таррант прислал ему обещанные деньги, а Фарранд вроде бы не строил планов мести, во всяком случае, об этом ничего не было известно. Вскоре начало казаться, будто недавних событий и вовсе не было.
Лето перешло в осень, и шахматная доска на площади перед замком стерлась как бы сама собой. И, за редкими исключениями, люди позабыли о злополучном состязании.
Лишь Клюни с Ансельмой частенько размышляли о партии в «живые шахматы» и о событиях, случившихся по ее завершении. Храня слово, данное Тарранту, они делали вид, будто ничего не знают ни самом Галене, ни о том, куда он подевался, но для них оказалось чрезвычайно тяжким испытанием воздерживаться от каких бы то ни было контактов Ребеккой. Им было лишь известно, что она предприняла кое-что, чтобы позволить выиграть своем «защитнику», и что ее поддержка носила чрезвычайно необычный характер. Алхимик с женой чувствовали себя просто невыносимо — и знать об этом, и не иметь возможности что-нибудь с собственным знанием поделать. Они, однако, понимали, что не должны вмешиваться в развитие событий, какое бы любопытство, да и желание помочь ни испытывали, так что, в конце концов, они решили запастись терпением. И пусть, пока суд да дело, все идет своим чередом.
Жизнь в замке вновь пошла привычным размеренным и ленивым шагом, заставив Ребекку с Эмер и скучать, и не ведать покоя одновременно. Эмер к тому же была опечалена исчезновением Галена. Никто не знал, куда он подевался, а ни сама Эмер, ни Ребекка не владели розыскными способностями, присущими Пайку. Попытки Эмер подыскать Галену замену на любовном поприще в кругу местной молодежи оказались не совсем удовлетворительными и в любом случае непродолжительными. Через какое-то время Эмер решила вообще не вспоминать про Галена, а Ребекка терялась, не зная, как утешить подругу.
Беспокойство Ребекки усиливалось врожденным чувством вины перед обществом. «Ты живешь жизнью привилегированного сословия». По сравнению с эти все остальное утрачивало значение, а как помочь горю, она не знала. Даже ее обычный интерес к волшебству и магии несколько ослабел. Она отныне не испытывала ничего, хотя бы отдаленно напоминающего былые грезы наяву или тот магический треугольник, благодаря которому партия в «живые шахматы» получила столь необычное завершение; что же касается Рэдда, то он по-прежнему не воспринимал всерьез ее стремления проникнуться эзотерическими познаниями. Картина, находившаяся в Восточной башне, хранила тайну и оставалась тайной, но теперь эта тайна утратила для Ребекки притягательную силу. Даже ее сны стали ничем не примечательными — и это продолжалось до тех пор, пока однажды вечером, сама того не подозревая, нянюшка не вызвала цепочку ассоциаций, которые позднее отозвались и во сне Ребекки.
Открыв дверь в собственную спальню, Ребекка обнаружила, что нянюшка подметает пол. Она уже собиралась было сказать старушке, что той не стоит себя утруждать, когда нянюшка, не заметив появления своей питомицы, запела детскую песенку, которую Ребекка отлично знала, хотя и не слышала уже долгие годы.
Белая пыль, белая пыль, белая пыль на полу.
Берись за метлу, берись за метлу, берись за метлу.
Вымети все, вымети все, вымети дочиста все!
Белое небо да будет над нами, белое небо — и все!
Распевая песенку, нянюшка старалась орудовать метой в такт собственным словам, как поступило бы на ее месте и дитя, — Ребекка вспомнила, что и сама делала так, когда была маленькой. Сначала старушка сделала вид, будто поскользнулась на белой пыли, потом угрожающе взмахнула метлой и закончила, воздев очи горе, словно в воображаемое небо и впрямь поднялась сметенная ею с пола белая пыль, тем самым изменив его цвет.
И тут последовал припев:
И шалунью, и малышку —
Всех пущу плясать вприпрыжку.
Всем конец, кого мы сдунем, —
И малышкам, и шалуньям!
— Так я себя в детстве не вела, — пробормотала нянюшка, и Ребекка вспомнила, что последняя строчка припева служила сигналом для всех поющих: они должны были броситься наземь и замереть.
Хотя пелось все это на бесхитростный и веселый мотивчик, у Ребекки заскребли кошки на сердце. Впервые она поняла подлинный смысл наивной песенки. Казалось бы, невинные строчки рассказывали о том, как идущая с неба соль завалила человеческие жилища, и о том, как люди предприняли отчаянную и безуспешную попытку вымести сухую, похожую на пыль, соленую смерть. «Всем конец, кого мы сдунем, — и малышкам, и шалуньям» — эти строки, когда-то вызывавшие столько радости, сейчас показались страшнее всего. «Всем конец».
«Как, должно быть, страшно все это было», — невольно задрожав, подумала Ребекка.
И тут она шагнула в комнату. Нянюшка, которую застали за столь неподобающим ее возрасту занятием, ничуть не растерялась.
— Уже почти закончила, — весело сообщила она. — А где это ты пропадала весь день?
— Да нигде.
Ребекка все еще была под гипнотическим воздействием детской песенки.
— Дурью маешься, — сурово заметила нянюшка. — Все что угодно, только не бездельничать. Иначе увянешь до поры.
— Я запомню это, нянюшка, — вяло улыбнувшись, отозвалась Ребекка.
— Главное дело — не сидеть сложа руки, — продолжила выговор нянюшка. — Тогда и грустить перестанешь. — Она подошла к дверям. — Спокойной ночи, малышка.
Оставшись в одиночестве, Ребекка не сумела избавиться от страшных образов, навеянных песенкой, и долгое время пролежала без сна.
Соль просачивалась в ее комнату изо всех щелей. Набивалась из-под двери, сыпалась с потолка, врывалась в открытое окно, белыми фонтанчиками била из-под пола. Ребекка изо всех сил старалась избавиться от нее, но вместо каждой убранной ею пригоршни тут же набиралось шесть новых. Затем дверь широко распахнулась, оконные рамы треснули, половицы встали дыбом, и соляной потоп стал воистину неукротимым. Ребекка попробовала, было спастись бегством, но ей это не удалось. Ее медленно засыпали белые кристаллы и вот, она была уже не в силах и шевельнуться, только голова ее еще торчала наружу, а соль по-прежнему прибывала и прибывала. «Нет! — Она уже задыхалась. — На помощь!»
И тут появилась женщина, высокая и стройная; она прошла сквозь соль, как будто это был прозрачный и чистый воздух. Из заполнившей комнату белизны она извлекла незримые буквы и воспользовалась ими как неким волшебным строительным материалом.
А С Т И Г
Бессмысленные сочетания букв, слова, которые вовсе не были словами, превратились во сне в клетку, в которой Ребекка почему-то почувствовала себя в безопасности.
Ч Ч Н
«Но что же это должно значить?»
Ш Е Е У С
«Как оно может защитить меня?»
Б Т
Женщина, ничего не отвечая ей, колдовскими движениями извлекала из пустоты все новые и новые буквы.
М Й О Л З
И соли не стало. И Ребекка опять пребывала в безопасности и прониклась такой всепоглощающей благодарностью, что рванулась вперед, желая обнять свою спасительницу. Однако та исчезла, и в комнате остался только свет, еще недавно струившийся из ее глаз, и слова, звучавшие на сладкую и грустную музыку, — слова, очаровавшие Ребекку еще сильнее.
«Для тебя, дитя, мой свет не померкнет и вовек».
Ребекка проснулась глубокой ночью, как сетями опутанная одеялами и простынями. Ночные кошмары были для нее не в диковинку, но нынешний ее странным образом воодушевил. Ужас обернулся счастьем, а услышанная музыка все еще звучала у девушки в ушах.
Глава 23
На следующее утро Эмер принесла известия, которые — по меньшей мере, на какое-то время — заставили Ребекку позабыть о таинственном сновидении.
— В Крайнем Поле открывается ярмарка, — радостно возвестила ее подруга. — Начнется сегодня в полдень!
Ярмарочные дни всегда сулили веселье обитателям замка и жителям города, хотя Ребекка никогда не вкушала это удовольствие в полной мере. Ее предыдущий опыт, связанный с ярмарками, был почерпнут, так сказать, из вторых рук — в форме рассказов Эмер и остальных о том, что за диковин они накупили. В тех редких случаях, когда Ребекке разрешали самой отправиться на ярмарку, отец сводил это удовольствие к минимуму, распоряжаясь, чтобы девочку сопровождала целая толпа челяди и стражников, иначе, мол, там с нею что угодно может случиться. И хотя ей доводилось присутствовать на ярмарочных представлениях, впечатления о празднике оставались скорее тусклыми. Большинство бродячих артистов старались не надрываться и вовсе не выкладывались перед маленькой девочкой, знатное происхождение и высокое положение которой всячески подчеркивалось присутствием вооруженных воинов, как коршуны следящих за тем, чтобы артисты не позволили себе чего-нибудь лишнего.
Традиция бродячих художников — в число которых входили музыканты, живописцы, сказители и тому подобные — соблюдалась в Эрении на протяжении многих столетий. Ее истоки были связаны с представлением о том, что такие люди ближе к Паутине, что они причастны к тайнам духа, который и проявляет себя в их разнообразных дарованиях. В стародавние времена это, возможно, и соответствовало действительности, но ко времени появления на свет самой Ребекки искусство выродилось, художники стали простыми ремесленниками и мысль, об их связи с высокими и тонкими материями, казалась просто абсурдной. И все же традиция сохранялась, и множество мастеров ярмарочного жанра — во всем многообразии их способностей — зарабатывали себе на хлеб с маслом, предлагая свои услуги в замках знати и в городских домах, в которых жили богачи.
На ярмарках же дело обстояло несколько по-иному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— А что насчет отца?
— Ну; его-то слишком занимают собственные проблемы, чтобы интересоваться, что именно замышляет Монфор. Честно говоря, я убежден в том, что ему это не понравилось бы, но… — тут он заговорщически улыбнулся, — возможно, его, в конце концов, удастся переубедить.
— Хотелось бы мне, чтобы здешним бароном был ты, — мечтательно промолвила Ребекка.
— Ну, уж нет, — вырвалось у Рэдда. — Здесь и постельничим-то быть плохо.
Какое-то время они просидели в молчании; причем Ребекка мысленно пеняла себе, что ей не удалось выудить достаточно информации из Тарранта, а Рэдд размышлял над внезапным интересом своей питомицы к политическим делам. Он никогда ничего не скрывал от нее по причине ее юного возраста или принадлежности к слабому полу и не собирался заниматься этим сейчас, но до сих пор ее главным образом интересовало прошлое — с его интригами, его романтичностью и, не в последнюю очередь, его отдаленностью. Судя по всему, внезапный интерес к проблемам сегодняшнего дня был вызван историей с расстроенной помолвкой: из-за этого и политика стала для нее как бы личным делом.
— Ты живешь жизнью привилегированного сословия, Ребекка, — в конце концов, сказал Рэдд. — Да, честно говоря, и я тоже.
— Мне это известно.
Ее синие глаза были строги и печальны.
— А Монфор пытается провести в жизнь реформы, которые поставят под угрозу имеющиеся у нас привилегии.
Она кивнула, но промолчала. Теперь она начала понимать, что ее жизнь может измениться независимо от того, выйдет она замуж или нет.
— Ты ведь помнишь, когда тебе было лет этак двенадцать, — продолжил Рэдд, — я рассказывал тебе о крестьянах, которых заманили в подлую западню. Ценность их земли упала после того, как им пришлось разделить ее между своими детьми, а налог начали собирать не с земли, а подушно, да к тому же в те времена случились скверные урожаи. А положение только ухудшалось, ведь пропитание, которого им не удавалось раздобыть на собственном клочке земли, становилось на рынке все дороже. Припоминаешь?
Ребекка медленно кивнула.
— И большинство из них попало в рабство к землевладельцам, — тихо сказала она.
— А ты помнишь, что ты тогда заявила?
— Нет.
— Ты тогда возмутилась: это же несправедливо! И ты была совершенно права. Это было сущим несчастьем и остается вопиющей несправедливостью до сих пор. В мире вообще много несправедливости, но если Монфор преуспеет в своих начинаниях, это будет означать, что мы как минимум движемся в правильном направлении.
После страхов и волнений, пережитых на протяжении трех дней, поставивших под угрозу весь мир, в котором до сих пор жила Ребекка, пара месяцев прошли в состоянии некоторой скуки и определенной растерянности. В замке не осталось никого, с кем можно бы поговорить на тему о политической ситуации Эрении и о том, как эта ситуация может повлиять на собственную жизнь девушки. Крайнее Поле, казалось, было последней точкой, до которой доходили известия о продолжающемся и развивающемся в центральных частях страны противостоянии.
Предсказания Рэдда относительно того, как поведет себя Бальдемар, сбылись на все сто. Барон заметно состарился и вроде бы приутих, но, по крайней мере, нельзя было сказать, будто он пребывает в безутешном горе. Таррант прислал ему обещанные деньги, а Фарранд вроде бы не строил планов мести, во всяком случае, об этом ничего не было известно. Вскоре начало казаться, будто недавних событий и вовсе не было.
Лето перешло в осень, и шахматная доска на площади перед замком стерлась как бы сама собой. И, за редкими исключениями, люди позабыли о злополучном состязании.
Лишь Клюни с Ансельмой частенько размышляли о партии в «живые шахматы» и о событиях, случившихся по ее завершении. Храня слово, данное Тарранту, они делали вид, будто ничего не знают ни самом Галене, ни о том, куда он подевался, но для них оказалось чрезвычайно тяжким испытанием воздерживаться от каких бы то ни было контактов Ребеккой. Им было лишь известно, что она предприняла кое-что, чтобы позволить выиграть своем «защитнику», и что ее поддержка носила чрезвычайно необычный характер. Алхимик с женой чувствовали себя просто невыносимо — и знать об этом, и не иметь возможности что-нибудь с собственным знанием поделать. Они, однако, понимали, что не должны вмешиваться в развитие событий, какое бы любопытство, да и желание помочь ни испытывали, так что, в конце концов, они решили запастись терпением. И пусть, пока суд да дело, все идет своим чередом.
Жизнь в замке вновь пошла привычным размеренным и ленивым шагом, заставив Ребекку с Эмер и скучать, и не ведать покоя одновременно. Эмер к тому же была опечалена исчезновением Галена. Никто не знал, куда он подевался, а ни сама Эмер, ни Ребекка не владели розыскными способностями, присущими Пайку. Попытки Эмер подыскать Галену замену на любовном поприще в кругу местной молодежи оказались не совсем удовлетворительными и в любом случае непродолжительными. Через какое-то время Эмер решила вообще не вспоминать про Галена, а Ребекка терялась, не зная, как утешить подругу.
Беспокойство Ребекки усиливалось врожденным чувством вины перед обществом. «Ты живешь жизнью привилегированного сословия». По сравнению с эти все остальное утрачивало значение, а как помочь горю, она не знала. Даже ее обычный интерес к волшебству и магии несколько ослабел. Она отныне не испытывала ничего, хотя бы отдаленно напоминающего былые грезы наяву или тот магический треугольник, благодаря которому партия в «живые шахматы» получила столь необычное завершение; что же касается Рэдда, то он по-прежнему не воспринимал всерьез ее стремления проникнуться эзотерическими познаниями. Картина, находившаяся в Восточной башне, хранила тайну и оставалась тайной, но теперь эта тайна утратила для Ребекки притягательную силу. Даже ее сны стали ничем не примечательными — и это продолжалось до тех пор, пока однажды вечером, сама того не подозревая, нянюшка не вызвала цепочку ассоциаций, которые позднее отозвались и во сне Ребекки.
Открыв дверь в собственную спальню, Ребекка обнаружила, что нянюшка подметает пол. Она уже собиралась было сказать старушке, что той не стоит себя утруждать, когда нянюшка, не заметив появления своей питомицы, запела детскую песенку, которую Ребекка отлично знала, хотя и не слышала уже долгие годы.
Белая пыль, белая пыль, белая пыль на полу.
Берись за метлу, берись за метлу, берись за метлу.
Вымети все, вымети все, вымети дочиста все!
Белое небо да будет над нами, белое небо — и все!
Распевая песенку, нянюшка старалась орудовать метой в такт собственным словам, как поступило бы на ее месте и дитя, — Ребекка вспомнила, что и сама делала так, когда была маленькой. Сначала старушка сделала вид, будто поскользнулась на белой пыли, потом угрожающе взмахнула метлой и закончила, воздев очи горе, словно в воображаемое небо и впрямь поднялась сметенная ею с пола белая пыль, тем самым изменив его цвет.
И тут последовал припев:
И шалунью, и малышку —
Всех пущу плясать вприпрыжку.
Всем конец, кого мы сдунем, —
И малышкам, и шалуньям!
— Так я себя в детстве не вела, — пробормотала нянюшка, и Ребекка вспомнила, что последняя строчка припева служила сигналом для всех поющих: они должны были броситься наземь и замереть.
Хотя пелось все это на бесхитростный и веселый мотивчик, у Ребекки заскребли кошки на сердце. Впервые она поняла подлинный смысл наивной песенки. Казалось бы, невинные строчки рассказывали о том, как идущая с неба соль завалила человеческие жилища, и о том, как люди предприняли отчаянную и безуспешную попытку вымести сухую, похожую на пыль, соленую смерть. «Всем конец, кого мы сдунем, — и малышкам, и шалуньям» — эти строки, когда-то вызывавшие столько радости, сейчас показались страшнее всего. «Всем конец».
«Как, должно быть, страшно все это было», — невольно задрожав, подумала Ребекка.
И тут она шагнула в комнату. Нянюшка, которую застали за столь неподобающим ее возрасту занятием, ничуть не растерялась.
— Уже почти закончила, — весело сообщила она. — А где это ты пропадала весь день?
— Да нигде.
Ребекка все еще была под гипнотическим воздействием детской песенки.
— Дурью маешься, — сурово заметила нянюшка. — Все что угодно, только не бездельничать. Иначе увянешь до поры.
— Я запомню это, нянюшка, — вяло улыбнувшись, отозвалась Ребекка.
— Главное дело — не сидеть сложа руки, — продолжила выговор нянюшка. — Тогда и грустить перестанешь. — Она подошла к дверям. — Спокойной ночи, малышка.
Оставшись в одиночестве, Ребекка не сумела избавиться от страшных образов, навеянных песенкой, и долгое время пролежала без сна.
Соль просачивалась в ее комнату изо всех щелей. Набивалась из-под двери, сыпалась с потолка, врывалась в открытое окно, белыми фонтанчиками била из-под пола. Ребекка изо всех сил старалась избавиться от нее, но вместо каждой убранной ею пригоршни тут же набиралось шесть новых. Затем дверь широко распахнулась, оконные рамы треснули, половицы встали дыбом, и соляной потоп стал воистину неукротимым. Ребекка попробовала, было спастись бегством, но ей это не удалось. Ее медленно засыпали белые кристаллы и вот, она была уже не в силах и шевельнуться, только голова ее еще торчала наружу, а соль по-прежнему прибывала и прибывала. «Нет! — Она уже задыхалась. — На помощь!»
И тут появилась женщина, высокая и стройная; она прошла сквозь соль, как будто это был прозрачный и чистый воздух. Из заполнившей комнату белизны она извлекла незримые буквы и воспользовалась ими как неким волшебным строительным материалом.
А С Т И Г
Бессмысленные сочетания букв, слова, которые вовсе не были словами, превратились во сне в клетку, в которой Ребекка почему-то почувствовала себя в безопасности.
Ч Ч Н
«Но что же это должно значить?»
Ш Е Е У С
«Как оно может защитить меня?»
Б Т
Женщина, ничего не отвечая ей, колдовскими движениями извлекала из пустоты все новые и новые буквы.
М Й О Л З
И соли не стало. И Ребекка опять пребывала в безопасности и прониклась такой всепоглощающей благодарностью, что рванулась вперед, желая обнять свою спасительницу. Однако та исчезла, и в комнате остался только свет, еще недавно струившийся из ее глаз, и слова, звучавшие на сладкую и грустную музыку, — слова, очаровавшие Ребекку еще сильнее.
«Для тебя, дитя, мой свет не померкнет и вовек».
Ребекка проснулась глубокой ночью, как сетями опутанная одеялами и простынями. Ночные кошмары были для нее не в диковинку, но нынешний ее странным образом воодушевил. Ужас обернулся счастьем, а услышанная музыка все еще звучала у девушки в ушах.
Глава 23
На следующее утро Эмер принесла известия, которые — по меньшей мере, на какое-то время — заставили Ребекку позабыть о таинственном сновидении.
— В Крайнем Поле открывается ярмарка, — радостно возвестила ее подруга. — Начнется сегодня в полдень!
Ярмарочные дни всегда сулили веселье обитателям замка и жителям города, хотя Ребекка никогда не вкушала это удовольствие в полной мере. Ее предыдущий опыт, связанный с ярмарками, был почерпнут, так сказать, из вторых рук — в форме рассказов Эмер и остальных о том, что за диковин они накупили. В тех редких случаях, когда Ребекке разрешали самой отправиться на ярмарку, отец сводил это удовольствие к минимуму, распоряжаясь, чтобы девочку сопровождала целая толпа челяди и стражников, иначе, мол, там с нею что угодно может случиться. И хотя ей доводилось присутствовать на ярмарочных представлениях, впечатления о празднике оставались скорее тусклыми. Большинство бродячих артистов старались не надрываться и вовсе не выкладывались перед маленькой девочкой, знатное происхождение и высокое положение которой всячески подчеркивалось присутствием вооруженных воинов, как коршуны следящих за тем, чтобы артисты не позволили себе чего-нибудь лишнего.
Традиция бродячих художников — в число которых входили музыканты, живописцы, сказители и тому подобные — соблюдалась в Эрении на протяжении многих столетий. Ее истоки были связаны с представлением о том, что такие люди ближе к Паутине, что они причастны к тайнам духа, который и проявляет себя в их разнообразных дарованиях. В стародавние времена это, возможно, и соответствовало действительности, но ко времени появления на свет самой Ребекки искусство выродилось, художники стали простыми ремесленниками и мысль, об их связи с высокими и тонкими материями, казалась просто абсурдной. И все же традиция сохранялась, и множество мастеров ярмарочного жанра — во всем многообразии их способностей — зарабатывали себе на хлеб с маслом, предлагая свои услуги в замках знати и в городских домах, в которых жили богачи.
На ярмарках же дело обстояло несколько по-иному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48