На снимке запечатлен прямоугольник из черного пластика с тремя печатными латинскими буквами и стрелой под ними, указующей влево. Прямоугольник свисает на двух тонких цепочках с квадрата грязной белой акустической плиты потолка.
– PIE, – прочитал Ландсман. – Пирог. Пироги. Пирожковая.
– Вывалилась в результате моего новаторского метода интенсивного обследования вещественных доказательств. Должно быть, приклеилась к кармашку, иначе твой тонкий нюх ее бы ущучил. Узнаешь?
– Узнаю.
В аэропорту, обслуживающем северный город Якови, откуда скромный еврей может отправиться искать скромные приключения в скромном северном краю, в отдаленном закутке здания затерялось скромное заведение, кормящее посетителей пирогами – и только пирогами. Американскими пирогами. Окошко в кухню, где греют атмосферу пять духовок – и все. Около окошка стенная доска, на которой владельцы заведения, пара мрачных клондайков и их молчаливая дочь, выписывают товар дня, его цену и начинку: черника, яблоки, ревень, абрикос, банан и сливки…
Пироги вкусные, можно даже сказать, что заслужили скромную славу. Каждый посетитель аэропорта может их оценить, ходят даже байки о чудиках, специально прилетающих из Джуно и Фербенкса, чтобы этих пирогов отведать. Покойная сестра Ландсмана особенно любила кокосовый сливочный.
– Ну, так что скажешь? – спросил Берко.
– Да-да… – вздохнул Ландсман. – В тот самый момент, когда я входил в комнату покойника, я сказал себе: «Ландсман, ищи пироги!»
– Думаешь, это ничего не значит?
– Ничего ничего не значит. Все что-то значит, – ворчит Ландсман и вдруг чувствует, что горло его сжала невидимая рука, а глаза горят невыплаканными слезами. Конечно, сказалось недосыпание, сказалась постоянная компания сувенирного стопарика… Образ Наоми, склонившейся над бумажной одноразовой тарелочкой с куском пирога, загребающей его пластмассовой вилочкой. Вот она улыбается, прищурившись, набив рот корочкой, сливками, кремом, сладкой начинкой, в простой животной веселости… – Черт, Берко… Хотел бы я сейчас отведать этого пирога…
– Знаешь, и я бы тоже не отказался…
7
Вот уже двадцать семь лет управление полиции округа Ситка размещается в одиннадцати модулях-контейнерах на пустыре за древним русским приютом. Говорили, что до этого шаткие, тесные контейнеры без окон и почти без дверей жили в Слиделе, штат Луизиана, где в них размещался библейский колледж. Отдел по расследованию тяжких преступлений смог выгородить зону отдыха, кабинеты для каждого из двух дежурных детективов, сангигиенический отсек с душевой кабиной, унитазом и раковиной, дежурным помещением (четыре отсека, четыре стула, четыре телефона, доска для записей, ряд почтовых щелей), камеру для допросов и столовку с кофеваркой и крохотным холодильником, а главное – с питомником плесени, который в стародавние времена отлился в форму ложа любви. Этот питомник и вылез навстречу Ландсману и Берко, когда «суперспорт» врылся покрышками в гравий возле модулей отдела. Выносил грибной диван персонал из обслуги, двое филиппинцев-уборщиков.
– Глянь-ка, гриб зашевелился, – пробормотал Берко.
Кто только – включая и самого Ландсмана – ни осыпал эту позорную лежанку руганью, кто только ни грозился разнести ее в щепки, пустить дрейфом по заливу, либо просто выкинуть на помойку… Но увидеть вынос… Ландсмана охватило ощущение очередной невосполнимой потери. Потери достаточно тяжкой, чтобы не сразу обратить внимание на еще одно действующее лицо трагедии. Женщина с черным зонтом в ярко-оранжевой парке, отороченной ярко-зеленым синтетическим мехом. Правая рука ее с вытянутым вперед указующим перстом напоминает жест архангела Михаила, по поручению Всевышнего изгоняющего Адама и Хаву из сквера культуры и отдыха под названием «Эдем». На лоб женщины вывалился из капюшона парки круто завинченный локон волос, яркостью не намного уступающих ее одеянию. Этот настырный локон все время отравляет ей жизнь. Преклонив колени перед каким-нибудь пятном на полу, склонившись с лупой к фотоснимку, она то и дело раздраженно сдувает его.
Женщина поворачивается к машине Ландсмана – тоже раздраженно – и ждет, когда тот наконец заглушит двигатель. Ландсман из-за баранки замечает, что, судя по ее состоянию, женщина уже успела перебрать две-три-четыре лишних чашки кофе, или же кто-то еще успел разозлить ее сегодня один-два-три раза. Нижняя губа женщины нервно дергается, резкий пых – локон взлетает и тут же падает обратно. Ландсман двенадцать лет был на этой женщине женат, пять лет работал с ней в одном отделе. От смены ее настроений достаточно настрадался.
– А теперь ты мне скажи, что ничего не знал. Об этом… – бросает он Берко и выключает зажигание.
– Я и сейчас об этом ничего не знаю. И знать не хочу. И надеюсь, что закрою глаза, сосчитаю до трех, снова открою – и с облегчением вздохну. Все спокойно, все по-прежнему.
Ландсман проверяет рецепт Берко. Открывает глаза.
– Ага, сейчас… Если бы… Слушай, подожди минуту в машине.
– Пожалуйста, пожалуйста. Хоть час.
Десять секунд на десяток шагов по гравию парковочного участка. На счет «три» Бина уже изображает на лице радушие, она счастлива его встретить. Счет «раз» отведен был озабоченности и кокетливому беспокойству. После краткой интермедии пять секунд готовности к контакту. В случае его непротивления.
– Какого дьявола? – спрашивает Ландсман с вежливой нейтральностью. Жаль, конечно, ее разочаровывать, но…
– Два месяца тебе предстоит провести в обществе бывшей жены, – без запинки отвечает Бина. – Мужайся… А там… – Она слегка поводит ладонью.
Сразу после развода Бина отправилась на юг, на какие-то годичные курсы повышения квалификации, повышения по службе. По возвращении заняла ответственный пост детектива-инспектора отдела по расследованию тяжких преступлений в Якови, «Северной Венеции» острова Чичагова. Там нашла приложение своим талантам и опыту, исследуя периодически повторяющиеся по шаблону случаи отхода в мир иной безработных моряков-рыбаков вследствие переохлаждения при спонтанном засыпании на свежем воздухе в состоянии алкогольного опьянения. Ландсман не видел ее с похорон сестры. По сожалению во взгляде, которым Бина удостоила его колымагу, он видит, что соскользнул по социальной лестнице еще ниже.
– Не рад меня видеть, Меир? Как тебе нравится моя парка?
– В высшей степени… э-э… оранжевая.
– Надо, чтобы тебя издали замечали, – объясняет она. – Не то примут за медведя и подстрелят.
– Очень, очень эффектно. И к цвету глаз подходит.
Бина воспринимает комплимент, как будто банку с содовой, которую, как она сильно подозревает, щедрый даритель предварительно интенсивно взболтал.
– Таким образом, я заключаю, что ты удивлен моим появлением.
– Да, разумеется, очень удивлен, – спохватился Ландсман.
– Во всем виноват Фельзенфельд, – вздыхает Бина.
Опять Фельзенфельд. Сначала Шпрингер прошлой ночью, теперь… Что ж, все ясно, не такие задачки решали. Это тебе не Подольски поймать.
– Свалил, что ли, Фельзенфельд?
– Позавчера. Вчера в Мельбурн дунул, в Австралию. Там у его жены сестра.
– И теперь я, значит, твой подчиненный. – Он понимает, что это никоим образом не интриги Бины, что эта работа для нее, даже на два месяца, – существенное достижение, служебный рост. И все равно у него в голове все это не укладывается. – Да брось ты. Не может этого быть.
– В наши дни все возможно. Газет не читаешь.
Тут лицо ее просветлело, морщины разгладились, и Ландсман понял, каких усилий ей стоит общение с ним. Он понял, что сзади подошел Берко.
– Все в сборе, – констатировала Бина.
Ландсман повернулся. Берко остановился у него за спиной. Движется он бесшумно, объясняя это свой индейской кровью. Ландсман, правда, склонен объяснять бесшумность передвижения своеобразием походки друга, мягкостью, с которой его снегоступы касаются земли.
– Уже, уже, – реагирует Берко. С первого же знакомства, когда Ландсман привел домой Бину, она и Берко объединенными усилиями принялись рядить его в домашние клоуны, всячески донимать, беззлобно подшучивать. Бина протянула Берко руку, он сердечно ее встряхнул.
– Добро пожаловать домой, детектив Ландсман.
– Инспектор, – поправила она. – Гельбфиш. Снова.
– Прошу прощения. Ошибся. Дважды, – усмехнулся Берко. – Как в Якови?
– Нормально.
– Понравилось?
– Как сказать… Не заметила.
– Познакомилась с кем-нибудь?
Бина покачала головой и покраснела. Потом она поняла, что покраснела, и краска на ее лице сгустилась еще больше.
– Работала. Просто работала.
Густо-розовый диван исчез за углом контейнера-модуля, и Ландсмана посетило еще одно озарение.
– Похоронная команда на подходе.
Он имел в виду комиссию министерства внутренних дел, учрежденную на время переходного периода, подготовку Реверсии, похороны их полицейского управления. Вот уже год управление лихорадит, какой-то слышен шепот, какая-то канцелярская белиберда, какие-то регистрации, рекомендации, бюрократический балет. И если что-то пойдет наперекосяк, всегда можно будет свалить все на «этих евреев».
– Мистер Большая Лопата появится в понедельник, – кивает она. – Самое позднее – во вторник.
– Фельзенфельд, – с отвращением ворчит Ландсман. – Три бельма ему в глаз… – Чего еще от этого типа ждать? Слинял за три дня до появления шомера из похоронной команды.
Из трейлера вываливаются еще двое работяг, выносят библиотечку порнографии и портрет президента Соединенных Штатов, цветная печать на картоне. Стандартный портрет, все на месте. Подбородок попкой, раздвоенный; фотозагар игрока в гольф, лихая обветренность яхтсмена-квортербэка, нападающего-непопадающего, неисчерпаемые резервы фотоэнергии и фотоуверенности. Детективы при случае натягивали на портрет дамские трусики в кружавчиках и обстреливали его катышками смоченной туалетной бумаги.
– Время кроить саван для нашей конторы, – изрекает Берко, глядя вслед портрету.
– Нет, ты еще ничего не понял, – говорит Бина, и Ландсман догадывается по ее интонации, что у нее куча новостей, одна другой хуже. – Пошли, ребята, – приглашает Бина, как пригласил бы любой инспектор на ее месте, и Ландсман должен повиноваться. Пять минут назад мысль выполнять распоряжения бывшей жены показалась бы ему абсурдной, но, видя, как она кивнула в сторону модуля, он надеется, что все его чувства и эмоции в ее отношении, если таковые еще уцелели, утонут в серости служебной субординации.
Как и полагается в ситуации поспешного бегства, офис Фельзенфельда выглядел так, будто хозяин вышел только что с намерением вскоре вернуться. Снимки в рамках, полузасохшие комнатные растения в горшках, батарея бутылок сельтерской и куча противокислотной медицинской жвачки.
– Располагайтесь, – предложила Бина, развернув к себе мягкое конторское кресло на колесиках и по-хозяйски в нем располагаясь. Под скинутой ядовито-оранжевой паркой оказались пыльно-коричневый брючный костюм и простая белая блузка. Этот наряд больше соответствовал представлениям Ландсмана о вкусе Бины. Он неудачно попытался абстрагироваться от распиравшего блузку тяжелого бюста, родинки и веснушки которого до сих пор еще не стерлись из его зрительной и тактильной памяти. Они с Берко повесили верхнюю одежду на крюки у двери, держа головные уборы в руках, уселись на стулья. Взгляды жены Фельзенфельда и его детей все так же направлены на посетителей кабинета, все так же удивлен своей безвременной кончиной болтающийся на леске лосось с отпускного фото беглого хозяина кабинета.
– В общем так, ребята, – решительно начала Бина, известная обоим своей манерой приступать к делу без долгих предисловий. – Ситуация у нас с вами, конечно, не фонтан. Не улучшает ее и то, что один из вас мой бывший муж, а другой, гм, кузен. – Она эмоционально припечатала по-американски: – Shit. – И по инерции привесила еще фразочку на том же наречии: – Know what I'm saying? Так?
Судя по паузе, Бина ожидала ответа. Ландсман всем корпусом повернулся к Берко.
– Ты, что ли, кузен?
Бина улыбнулась, показывая, что ей не смешно. Она протянула руку назад и вытащила из шкафа стопку блеклых голубых сшивателей, толщиной не менее полдюйма каждый, все помечены красными пластиковыми наклейками. При виде этих папок сердце Ландсмана екнуло, как будто он увидел свое отражение в зеркале.
– Видите?
– Да, инспектор Гельбфиш, я вижу, – заверил Берко голосом фальшивым и неискренним.
– И знаете, что это такое?
– Неужто незавершенка? – подивился Ландсман.
– Знаете, чем хорош этот забытый Богом Якови?
Они молчали, ожидая продолжения.
– Дождь. Две сотни дюймов в год. Любого остряка проймет. Любой национальности, даже самой остроумной.
– Сильный дождь, – уважительно заметил Берко.
– Так вот, прошу прочистить уши и слушать повнимательнее. Еще два месяца – и в нашу захолустную контору нагрянут федеральные умники с федеральными целями и федеральными улыбочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– PIE, – прочитал Ландсман. – Пирог. Пироги. Пирожковая.
– Вывалилась в результате моего новаторского метода интенсивного обследования вещественных доказательств. Должно быть, приклеилась к кармашку, иначе твой тонкий нюх ее бы ущучил. Узнаешь?
– Узнаю.
В аэропорту, обслуживающем северный город Якови, откуда скромный еврей может отправиться искать скромные приключения в скромном северном краю, в отдаленном закутке здания затерялось скромное заведение, кормящее посетителей пирогами – и только пирогами. Американскими пирогами. Окошко в кухню, где греют атмосферу пять духовок – и все. Около окошка стенная доска, на которой владельцы заведения, пара мрачных клондайков и их молчаливая дочь, выписывают товар дня, его цену и начинку: черника, яблоки, ревень, абрикос, банан и сливки…
Пироги вкусные, можно даже сказать, что заслужили скромную славу. Каждый посетитель аэропорта может их оценить, ходят даже байки о чудиках, специально прилетающих из Джуно и Фербенкса, чтобы этих пирогов отведать. Покойная сестра Ландсмана особенно любила кокосовый сливочный.
– Ну, так что скажешь? – спросил Берко.
– Да-да… – вздохнул Ландсман. – В тот самый момент, когда я входил в комнату покойника, я сказал себе: «Ландсман, ищи пироги!»
– Думаешь, это ничего не значит?
– Ничего ничего не значит. Все что-то значит, – ворчит Ландсман и вдруг чувствует, что горло его сжала невидимая рука, а глаза горят невыплаканными слезами. Конечно, сказалось недосыпание, сказалась постоянная компания сувенирного стопарика… Образ Наоми, склонившейся над бумажной одноразовой тарелочкой с куском пирога, загребающей его пластмассовой вилочкой. Вот она улыбается, прищурившись, набив рот корочкой, сливками, кремом, сладкой начинкой, в простой животной веселости… – Черт, Берко… Хотел бы я сейчас отведать этого пирога…
– Знаешь, и я бы тоже не отказался…
7
Вот уже двадцать семь лет управление полиции округа Ситка размещается в одиннадцати модулях-контейнерах на пустыре за древним русским приютом. Говорили, что до этого шаткие, тесные контейнеры без окон и почти без дверей жили в Слиделе, штат Луизиана, где в них размещался библейский колледж. Отдел по расследованию тяжких преступлений смог выгородить зону отдыха, кабинеты для каждого из двух дежурных детективов, сангигиенический отсек с душевой кабиной, унитазом и раковиной, дежурным помещением (четыре отсека, четыре стула, четыре телефона, доска для записей, ряд почтовых щелей), камеру для допросов и столовку с кофеваркой и крохотным холодильником, а главное – с питомником плесени, который в стародавние времена отлился в форму ложа любви. Этот питомник и вылез навстречу Ландсману и Берко, когда «суперспорт» врылся покрышками в гравий возле модулей отдела. Выносил грибной диван персонал из обслуги, двое филиппинцев-уборщиков.
– Глянь-ка, гриб зашевелился, – пробормотал Берко.
Кто только – включая и самого Ландсмана – ни осыпал эту позорную лежанку руганью, кто только ни грозился разнести ее в щепки, пустить дрейфом по заливу, либо просто выкинуть на помойку… Но увидеть вынос… Ландсмана охватило ощущение очередной невосполнимой потери. Потери достаточно тяжкой, чтобы не сразу обратить внимание на еще одно действующее лицо трагедии. Женщина с черным зонтом в ярко-оранжевой парке, отороченной ярко-зеленым синтетическим мехом. Правая рука ее с вытянутым вперед указующим перстом напоминает жест архангела Михаила, по поручению Всевышнего изгоняющего Адама и Хаву из сквера культуры и отдыха под названием «Эдем». На лоб женщины вывалился из капюшона парки круто завинченный локон волос, яркостью не намного уступающих ее одеянию. Этот настырный локон все время отравляет ей жизнь. Преклонив колени перед каким-нибудь пятном на полу, склонившись с лупой к фотоснимку, она то и дело раздраженно сдувает его.
Женщина поворачивается к машине Ландсмана – тоже раздраженно – и ждет, когда тот наконец заглушит двигатель. Ландсман из-за баранки замечает, что, судя по ее состоянию, женщина уже успела перебрать две-три-четыре лишних чашки кофе, или же кто-то еще успел разозлить ее сегодня один-два-три раза. Нижняя губа женщины нервно дергается, резкий пых – локон взлетает и тут же падает обратно. Ландсман двенадцать лет был на этой женщине женат, пять лет работал с ней в одном отделе. От смены ее настроений достаточно настрадался.
– А теперь ты мне скажи, что ничего не знал. Об этом… – бросает он Берко и выключает зажигание.
– Я и сейчас об этом ничего не знаю. И знать не хочу. И надеюсь, что закрою глаза, сосчитаю до трех, снова открою – и с облегчением вздохну. Все спокойно, все по-прежнему.
Ландсман проверяет рецепт Берко. Открывает глаза.
– Ага, сейчас… Если бы… Слушай, подожди минуту в машине.
– Пожалуйста, пожалуйста. Хоть час.
Десять секунд на десяток шагов по гравию парковочного участка. На счет «три» Бина уже изображает на лице радушие, она счастлива его встретить. Счет «раз» отведен был озабоченности и кокетливому беспокойству. После краткой интермедии пять секунд готовности к контакту. В случае его непротивления.
– Какого дьявола? – спрашивает Ландсман с вежливой нейтральностью. Жаль, конечно, ее разочаровывать, но…
– Два месяца тебе предстоит провести в обществе бывшей жены, – без запинки отвечает Бина. – Мужайся… А там… – Она слегка поводит ладонью.
Сразу после развода Бина отправилась на юг, на какие-то годичные курсы повышения квалификации, повышения по службе. По возвращении заняла ответственный пост детектива-инспектора отдела по расследованию тяжких преступлений в Якови, «Северной Венеции» острова Чичагова. Там нашла приложение своим талантам и опыту, исследуя периодически повторяющиеся по шаблону случаи отхода в мир иной безработных моряков-рыбаков вследствие переохлаждения при спонтанном засыпании на свежем воздухе в состоянии алкогольного опьянения. Ландсман не видел ее с похорон сестры. По сожалению во взгляде, которым Бина удостоила его колымагу, он видит, что соскользнул по социальной лестнице еще ниже.
– Не рад меня видеть, Меир? Как тебе нравится моя парка?
– В высшей степени… э-э… оранжевая.
– Надо, чтобы тебя издали замечали, – объясняет она. – Не то примут за медведя и подстрелят.
– Очень, очень эффектно. И к цвету глаз подходит.
Бина воспринимает комплимент, как будто банку с содовой, которую, как она сильно подозревает, щедрый даритель предварительно интенсивно взболтал.
– Таким образом, я заключаю, что ты удивлен моим появлением.
– Да, разумеется, очень удивлен, – спохватился Ландсман.
– Во всем виноват Фельзенфельд, – вздыхает Бина.
Опять Фельзенфельд. Сначала Шпрингер прошлой ночью, теперь… Что ж, все ясно, не такие задачки решали. Это тебе не Подольски поймать.
– Свалил, что ли, Фельзенфельд?
– Позавчера. Вчера в Мельбурн дунул, в Австралию. Там у его жены сестра.
– И теперь я, значит, твой подчиненный. – Он понимает, что это никоим образом не интриги Бины, что эта работа для нее, даже на два месяца, – существенное достижение, служебный рост. И все равно у него в голове все это не укладывается. – Да брось ты. Не может этого быть.
– В наши дни все возможно. Газет не читаешь.
Тут лицо ее просветлело, морщины разгладились, и Ландсман понял, каких усилий ей стоит общение с ним. Он понял, что сзади подошел Берко.
– Все в сборе, – констатировала Бина.
Ландсман повернулся. Берко остановился у него за спиной. Движется он бесшумно, объясняя это свой индейской кровью. Ландсман, правда, склонен объяснять бесшумность передвижения своеобразием походки друга, мягкостью, с которой его снегоступы касаются земли.
– Уже, уже, – реагирует Берко. С первого же знакомства, когда Ландсман привел домой Бину, она и Берко объединенными усилиями принялись рядить его в домашние клоуны, всячески донимать, беззлобно подшучивать. Бина протянула Берко руку, он сердечно ее встряхнул.
– Добро пожаловать домой, детектив Ландсман.
– Инспектор, – поправила она. – Гельбфиш. Снова.
– Прошу прощения. Ошибся. Дважды, – усмехнулся Берко. – Как в Якови?
– Нормально.
– Понравилось?
– Как сказать… Не заметила.
– Познакомилась с кем-нибудь?
Бина покачала головой и покраснела. Потом она поняла, что покраснела, и краска на ее лице сгустилась еще больше.
– Работала. Просто работала.
Густо-розовый диван исчез за углом контейнера-модуля, и Ландсмана посетило еще одно озарение.
– Похоронная команда на подходе.
Он имел в виду комиссию министерства внутренних дел, учрежденную на время переходного периода, подготовку Реверсии, похороны их полицейского управления. Вот уже год управление лихорадит, какой-то слышен шепот, какая-то канцелярская белиберда, какие-то регистрации, рекомендации, бюрократический балет. И если что-то пойдет наперекосяк, всегда можно будет свалить все на «этих евреев».
– Мистер Большая Лопата появится в понедельник, – кивает она. – Самое позднее – во вторник.
– Фельзенфельд, – с отвращением ворчит Ландсман. – Три бельма ему в глаз… – Чего еще от этого типа ждать? Слинял за три дня до появления шомера из похоронной команды.
Из трейлера вываливаются еще двое работяг, выносят библиотечку порнографии и портрет президента Соединенных Штатов, цветная печать на картоне. Стандартный портрет, все на месте. Подбородок попкой, раздвоенный; фотозагар игрока в гольф, лихая обветренность яхтсмена-квортербэка, нападающего-непопадающего, неисчерпаемые резервы фотоэнергии и фотоуверенности. Детективы при случае натягивали на портрет дамские трусики в кружавчиках и обстреливали его катышками смоченной туалетной бумаги.
– Время кроить саван для нашей конторы, – изрекает Берко, глядя вслед портрету.
– Нет, ты еще ничего не понял, – говорит Бина, и Ландсман догадывается по ее интонации, что у нее куча новостей, одна другой хуже. – Пошли, ребята, – приглашает Бина, как пригласил бы любой инспектор на ее месте, и Ландсман должен повиноваться. Пять минут назад мысль выполнять распоряжения бывшей жены показалась бы ему абсурдной, но, видя, как она кивнула в сторону модуля, он надеется, что все его чувства и эмоции в ее отношении, если таковые еще уцелели, утонут в серости служебной субординации.
Как и полагается в ситуации поспешного бегства, офис Фельзенфельда выглядел так, будто хозяин вышел только что с намерением вскоре вернуться. Снимки в рамках, полузасохшие комнатные растения в горшках, батарея бутылок сельтерской и куча противокислотной медицинской жвачки.
– Располагайтесь, – предложила Бина, развернув к себе мягкое конторское кресло на колесиках и по-хозяйски в нем располагаясь. Под скинутой ядовито-оранжевой паркой оказались пыльно-коричневый брючный костюм и простая белая блузка. Этот наряд больше соответствовал представлениям Ландсмана о вкусе Бины. Он неудачно попытался абстрагироваться от распиравшего блузку тяжелого бюста, родинки и веснушки которого до сих пор еще не стерлись из его зрительной и тактильной памяти. Они с Берко повесили верхнюю одежду на крюки у двери, держа головные уборы в руках, уселись на стулья. Взгляды жены Фельзенфельда и его детей все так же направлены на посетителей кабинета, все так же удивлен своей безвременной кончиной болтающийся на леске лосось с отпускного фото беглого хозяина кабинета.
– В общем так, ребята, – решительно начала Бина, известная обоим своей манерой приступать к делу без долгих предисловий. – Ситуация у нас с вами, конечно, не фонтан. Не улучшает ее и то, что один из вас мой бывший муж, а другой, гм, кузен. – Она эмоционально припечатала по-американски: – Shit. – И по инерции привесила еще фразочку на том же наречии: – Know what I'm saying? Так?
Судя по паузе, Бина ожидала ответа. Ландсман всем корпусом повернулся к Берко.
– Ты, что ли, кузен?
Бина улыбнулась, показывая, что ей не смешно. Она протянула руку назад и вытащила из шкафа стопку блеклых голубых сшивателей, толщиной не менее полдюйма каждый, все помечены красными пластиковыми наклейками. При виде этих папок сердце Ландсмана екнуло, как будто он увидел свое отражение в зеркале.
– Видите?
– Да, инспектор Гельбфиш, я вижу, – заверил Берко голосом фальшивым и неискренним.
– И знаете, что это такое?
– Неужто незавершенка? – подивился Ландсман.
– Знаете, чем хорош этот забытый Богом Якови?
Они молчали, ожидая продолжения.
– Дождь. Две сотни дюймов в год. Любого остряка проймет. Любой национальности, даже самой остроумной.
– Сильный дождь, – уважительно заметил Берко.
– Так вот, прошу прочистить уши и слушать повнимательнее. Еще два месяца – и в нашу захолустную контору нагрянут федеральные умники с федеральными целями и федеральными улыбочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53