- Джордж, - спросил я. - Не слышал ли ты, чтобы кто-то шлялся здесь
ночью? Около двух или трех часов утра?
Джордж задумчиво выпятил губы, а потом покачал головой.
- Я слышал ветер ночью, это точно. Но ничего больше. Никто не ходил
по дороге. А почему тебя это так интересует?
- Сам толком не знаю.
Джордж задумчиво посмотрел на меня, а потом сказал:
- Лучше возвращайся домой и переоденься в сухое. Не обращайся так
мерзко со своим здоровьем только потому, что Джейн уже нет. Может, попозже
заскочишь к нам поиграть в карты? Старый Кейт Рид наверняка появится, если
приведет в порядок свой ржавый тарантас.
- Может быть, приду, Джордж, большое спасибо.
Джорджи уехал, и я снова остался один под дождем. Я прошел по аллее и
вернулся под дверь. Ну, подумал я, не буду же я стоять тут целую ночь. Я
повернул ключ в замке и толкнул дверь, которая как всегда протестующе
протяжно заскрипела. Меня приветствовала темнота и знакомый запах дыма и
старого дерева.
- Есть ли здесь кто-то? - закричал я. Глупейший вопрос на этом свете.
Здесь никого не было, кроме меня. Джейн погибла уже больше месяца назад, и
хотя я не хотел об этом думать, но вынужден был постоянно помнить про это,
все время вспоминать ее последние секунды жизни, как в автомобильных
катастрофах, которые часто показывают по телевизору, где безвольные
манекены вылетают через переднее стекло. Только здесь были не манекены, а
Джейн и наш еще не родившийся ребенок.
Я вошел в дом. Не подлежало сомнению, что атмосфера изменилась;
казалось, за время моего отсутствия кто-то немного переставил мебель.
Сначала я подумал; черт, я был прав, сюда кто-то вломился. Но часы,
стоявшие в холле, по-прежнему тикали с тошнотворным однообразием, а
картина XVIII века, изображающая охоту на лис, висела на своем обычном
месте. Джейн подарила мне эту картину на Рождество; сентиментальная
шуточка, напоминание об обстоятельствах, при которых мы встретились.
Помню, в тот день я хотел поиграть ей на охотничьем роге, исключительно из
петушиного хвастовства, но смог лишь затрубить громко, бессмысленно и
страшно неэлегантно, как если бы пернул гиппопотам. До сих пор я еще слышу
ее веселый смех.
Я запер за собой дверь и пошел наверх, в спальню, чтобы переодеться в
сухую одежду. Меня постоянно преследовало неприятное ощущение, что кто-то
был здесь, касался моих вещей, брал их в руки и снова клал на место. Я был
уверен, что положил расческу на стол, а не на ночной столик. А мой
будильник остановился.
Я натянул синий свитер с высоким воротником и джинсы, а потом
спустился вниз и налил себе остатки "Шивас Регал". У меня было намерение
купить в Салеме бутылку чего-нибудь покрепче, но из-за Эдварда Уордвелла и
этой истории с картиной совсем забыл зайти в магазин. Я залпом проглотил
виски и пожалел, что больше нет. Может, позже, когда будут исправлены
прохудившиеся небеса, я пройдусь до Грейнитхед и куплю пару бутылок вина и
несколько порций готового обеда, например, лазаньи. Я уже смотреть не мог
на эскалопы Солсбери, даже под угрозой пыток. Эскалопы Солсбери - без
сомнения самая отвратительная и невкусная еда во всей Америке.
И именно в этот момент я снова услышал шепот, как будто где-то в доме
двое шушукались обо мне вполголоса. С минуту я сидел неподвижно и
вслушивался, но чем больше я напрягал слух, тем отчетливее слышал лишь шум
ветра или звон воды в желобах водостока. Наконец я встал, вышел в холл с
пустым стаканом в руке и закричал:
- Эй!
Никакого ответа. Лишь непрестанный стук ставней за окнами. Только вой
ветра и отдаленный шум моря. "Извечный шепот все звенит на мрачных берегах
морей". Снова Китс. Я чуть не выругал Джейн за этого ее Китса.
Я вошел в библиотеку. В ней было холодно и сыро. Под большой латунной
лампой, которая когда-то висела в каюте капитана Генри Принса на корабле
"Астроя II", находился столик, заваленный письмами, счетами и каталогами
аукциона прошлого месяца. На подоконнике стояло пять или шесть фотографий
в рамках. Джейн в день получения диплома. Джейн и я в саду перед домом.
Джейн с родителями. Джейн и я перед гостиницей в Нью-Хемпшире. Джейн,
щурящая глаза на зимнем солнце. По очереди я брал их в руки и с грустью
рассматривал.
Однако было в них что-то удивительное. Каждая выглядела немного
иначе, чем я помнил. Я был уверен, что в тот день, когда я сфотографировал
Джейн в саду, она стояла на тропинке, а не на лужайке - она недавно купила
себе новые замшевые туфельки цвета вина и не хотела их испортить. Кроме
того, я заметил кое-что еще. В темном, оправленном в свинец стекле окна,
примерно в пяти или шести футах за спиной Джейн, я заметил удивительное
светлое пятно. Это могла быть лампа или обычное отражение света, однако
это пятно тревожно напоминало бледное женское лицо с ввалившимися глазами,
которое мелькнуло в окне так быстро, что аппарат не успел его отчетливо
зафиксировать.
Я знал, что в тот день здесь не было никого, кроме меня и Джейн. Я
очень внимательно обследовал фотографию, но так и не смог установить, чем
являлось это пятно.
Я еще раз просмотрел все фотографии.
Трудно определить, почему, но у меня было впечатление, что на всех
снимках люди и предметы были смещены. Незначительно, но заметно. Например,
я когда-то сфотографировал Джейн около памятника Джонатану Поупу,
основателю пристани Грейнитхед и "отцу торговли чаем". Я был уверен, что,
когда в последний раз смотрел на эту фотографию, Джейн стояла справа от
памятника, а теперь она находилась слева от него. Фотография явно не была
перевернута при печатании, поскольку надпись "Джонатан Поуп" шла на снимке
как положено, слева направо. Я повнимательнее присмотрелся к фотографии,
потом отвел ее подальше от глаз, но так и не заметил никаких
подозрительных следов. Кроме изменившегося положения Джейн, я открыл еще
один тревожный факт: казалось, кто-то пробежал перед аппаратом и
отвернулся в ту секунду, когда щелкнул затвор. Это могла быть женщина в
длинном коричневом платье или длинном коричневом плаще. Ее лицо получилось
на фотографии смазанным, но были видны темные ямы глаз и невыразительная
полоска губ.
Неожиданно я задрожал от страха. То ли смерть Джейн потрясла меня до
такой степени, что у меня появились галлюцинации и я постепенно сдвигался
по фазе, то ли дом на Аллее Квакеров был безумным, его заселило чье-то
ледяное присутствие, какая-то могучая, чужая и сверхъестественная сила.
Где-то в доме тихо закрылась дверь. Так закрывает двери сиделка,
выходя из комнаты смертельно больного пациента.
На одну ужасную секунду мне показалось, что я слышу чьи-то шаги на
лестнице. Спотыкаясь, я выбежал в холл. Там никого не было. Никого, кроме
меня и мучающих меня воспоминаний.
Я вернулся в библиотеку. На столике лежала фотография Джейн в саду
перед домом. Я еще раз взял ее в руки и присмотрелся, морща брови. В ней
также было что-то неладное, но я никак не мог понять, что же именно. Джейн
улыбалась мне, как обычно; дом за ее спиной выглядел совершенно нормально,
если не считать бледного отражения в стекле. Но что-то все же изменилось,
что-то было не так. Мне казалось, что Джейн не стоит на лужайке, что
кто-то поддерживает ее сзади, так, как на ужасных полицейских фотографиях,
представляющих жертв убийства. С фотографией в руке я подошел к окну и
выглянул в сад.
Фотография, похоже, делалась во второй половине дня, поскольку солнце
висело низко над горизонтом и на земле лежали удлиненные тени. Тень Джейн
доходила до середины тропинки, поэтому, хоть она и стояла какими-то
десятью футами дальше, за лавровой живой изгородью, скрывавшей ее ноги, я
мог точно определить, где во время съемки стояла моя жена.
Я переворачивал фотографию и так и сяк, сравнивая ее с расположением
сада. Постепенно меня охватило такое отчаяние, что я был готов биться
головой о стекло. Ведь это же было НЕВОЗМОЖНО!!! Это было совершенно и
абсолютно НЕВОЗМОЖНО!!! Однако я держал в руках доказательство обратного:
эту иронически усмехающуюся фотографию. Это было невозможно, однако и
неоспоримо.
На фотографии Джейн стояла в единственном месте сада, где не мог бы
стоять ни один человек: на креплении садовых качелей.

6
Я стремглав вылетел из дома и понесся по аллее между рядами
сотрясаемых ветром тисов. Я добежал до главного грейнитхедского шоссе, а
потом свернул на северо-восток, к торговому центру, где начинались
деревенские постройки. Отрезок пути туда-обратно был порядочным, мили три,
но я обычно ходил пешком, поскольку только так я мог хоть немного
размяться. А сейчас я желал еще промокнуть и промерзнуть, чтобы увериться,
что еще не свихнулся и что дождь и ветер вокруг меня истинны, а не
порождения моего бреда. Откуда-то справа донесся собачий лай, упорный и
действующий на нервы, как визг непослушного ребенка. Потом неожиданный
порыв ветра подхватил сухие листья, так что они завертелись перед моими
глазами. В такие ночи с домов слетают крыши, ломаются телевизионные
антенны и на дороги падают деревья. В такие ночи тонут корабли и гибнут
моряки. Дождь и ветер. Жители Грейнитхед называют их "дьявольскими
ночами".
Я бежал мимо домов моих соседей. Скромный домик с двускатной крышей,
принадлежащий миссис Хараден. Живописная беспорядочная усадьба Бедфордов
со множеством балконов и обнесенных оградой клумб. Суровая готическая
вилла под номером семь, где жил Джордж Мартин. В домах было светло и
тепло, мигали экраны телевизоров, люди ужинали; и каждое окно в эту
холодную дождливую ночь было как воспоминание о счастливом прошлом.
Я чувствовал себя одиноким и очень перепуганным, а когда приблизился
к шоссе, то меня охватило предчувствие, что кто-то за мной идет. Мне
пришлось собрать всю свою храбрость, чтобы оглянуться. Но... слышны ли
чьи-то шаги? Не затаил ли кто-то дыхание? Не покатился ли камень, задетый
чьей-то нетерпеливой ногой?
Я долго брел под дождем и ветром по главной дороге, ведущей к
торговому центру Грейнитхед. Мимо меня проехало несколько автомобилей, но
ни один из них не задержался, чтобы подвезти меня, и я тоже не пытался их
задерживать. Не считая этого, дорога была пуста, только перед домом Уолша
трое молодых людей в непромокаемых куртках снимали с изгороди вывороченное
из земли поваленное дерево. Один из них заметил:
- Как хорошо, что мы не выплыли сегодня вечером.
А я как раз припомнил песенку, любопытную песенку из "Старого
Салема":
Но нашим уловом был лишь скелет,
Что сердце сжимает в зубах.
Еще через минуту я увидел огни фонарей на автостоянке у лавки и
красную светящуюся надпись: "Открыто с 8 утра до 11 вечера". Витрина вся
запотела, но внутри можно было различить яркие цвета современной
действительности и нескольких покупателей. Я открыл дверь, вошел и вытер
ноги о половичок.
- Как плавалось, мистер Трентон? - вскричал Чарли Манци из-за стойки.
Чарли был веселым толстяком с большой копной черных курчавых волос,
способным, однако, на самое злобное ехидство.
Я поспешно стряхнул воду с плаща, дрожа, как промокший пес.
- Я как раз всерьез задумался, не стоит ли сменить автомобиль на
каноэ из бересты, - заявил я. - Здесь ведь самое дождливое место на всем
Божьем свете.
- Вы так думаете? - бросил Чарли, нарезая салями, - на Гавайях, на
горе Байлеале, кажется, выпадает четыреста шестьдесят дюймов осадков в
год. Что в десять раз больше, чем здесь. Так что не жалуйтесь.
Я забыл, что хобби Чарльза - рекорды. Метеорологические рекорды,
бейсбольные, рекорды высоты, скорости и тучности, рекорды в поедании дыни,
стоя на голове. Жители холма Квакеров знали, что в присутствии Чарли Манци
никогда нельзя называть что бы то ни было наилучшим или наихудшим в мире -
Чарли всегда мог доказать, что это не так. Самая низкая температура,
зафиксированная на североамериканском континенте составляет минус 81
градус по Фаренгейту, и было это в местности Сноу на Юкконе в 1947 году,
так что не пытайтесь убедить Чарли, будто нынешняя ночь - "наверно, самая
холодная ночь в истории Америки".
Для хозяина чрезвычайно многопрофильной лавки Чарли был дружелюбен,
болтлив и любил пошутить с клиентами. По существу, веселые перебранки с
Чарли главным образом и привлекали клиентов в его грейнитхедский
магазинчик - если не считать той мелочи, что для многих из них это была
ближайшая лавка в округе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56