На улице было
холодно. Я спокойно стоял, сунув руки в карманы, и смотрел на него.
Наконец он выдавил:
- Кейт Рид не поверил тебе. Но Кейт никому не верит, если речь идет о
духах.
- А ты мне веришь?
Джордж озабоченно поддакнул.
- Потому что ты сам видел духа, ведь так? - спросил я. У меня не было
в этом уверенности, но что-то в выражении его глаз, какой-то страх,
неуверенность и глубоко скрытое страдание сказали мне: этот человек своими
глазами видел духа.
- Я, гмм... я слышал голос моего брата, Уилфа, - выдавил он хриплым
голосом.
- Ты и видел его, или только слышал?
Джордж опустил голову и уставился в землю. Потом поднял голову и
сказал:
- Зайди внутрь. Кое-что тебе покажу.
Я вошел за ним в дом. Когда я закрывал за собой дверь, далеко над
океаном раздалось первое ворчание бури и неожиданный порыв ветра захлопал
садовой калиткой. Джордж провел меня в гостиную, подошел к темному
дубовому столу, стоявшему рядом с камином, открыл его и начал копаться
внутри. Наконец он вытащил большую фотографию, оправленную в рамку, и
подал ее мне так торжественно, как будто вручал почетный диплом.
Я внимательно осмотрел фотографию, даже проверил, что на ее обороте.
Это был черно-белый снимок, представляющий автостраду на фоне деревьев.
Окрестности были мне знакомы. На обочине дороги стоял автомобиль. И все.
Самый неинтересный фотоснимок, какой я видел в жизни.
- Ну и что? - бросил я. - Я не очень понимаю, что я здесь должен
видеть.
Джордж снял очки и сунул их в футляр.
- Найди здесь моего брата, - ответил он, указывая на фотографию.
Я напряг зрение.
- Я не вижу его. Здесь же никого нет.
- Вот именно, - буркнул Джордж. - На этой фотографии был мой брат, он
стоял перед объективом. Потом, две или три недели назад, я стал замечать,
что он понемногу отодвигается, на каких-то шесть или семь футов, но все
еще стоит. Вначале я не обратил на это внимание, думал, что у меня уже
старческий склероз. Но через неделю он исчез за поворотом дороги.
Потому-то я и снял эту фотографию со стены. Мой брат ушел с этой
фотографии, вот и все. Не знаю, ни как он это сделал, ни почему он это
сделал.
Я отдал ему фотографию.
- То же самое творится и с моими фотографиями Джейн, - сказал я. -
Они меняются. Они выглядят почти так, как и раньше, но не совсем.
- Как ты думаешь, что это значит? - спросил Джордж. Он резко схватил
меня за руку и посмотрел прямо мне в лицо. - Думаешь, это колдовство?
- В определенном смысле, - ответил я. - Мне очень трудно это
объяснить. Но пара человек из Музея Пибоди исследует это дело. Может, они
найдут способ обеспечить покой твоему брату. И Джейн. И всем другим духам,
которые посещают Грейнитхед. По крайней мере, я надеюсь, что это им
удастся.
Джордж опять надел очки.
- Я слышал плач Уилфа, - сказал он, с грустью всматриваясь в пустую
дорогу, изображенную на фотографии. - Ночь за ночью я слышал его плач в
комнате для гостей на втором этаже. Там никого не было, во всяком случае,
я никого не видел. Но я слышал этот ужасный, отчаянный плач и бесконечные
рыдания. Я даже не могу выразить, как это все выводит меня из себя, Джон.
Я сжал его руку успокаивающим жестом.
- Не переживай так, Джордж. Ты, наверно, думаешь, что Уилф несчастен,
но ты можешь и ошибаться. Может, ты воспринимаешь только самую грустную
часть его посмертного существования. Может, личность человека после смерти
распадается на части, и где-то там может существовать счастливый Уилф, не
только этот грустный.
Джордж пожал плечами.
- Я не очень могу в такое поверить, Джон, но спасибо за утешение.
- Не представляю, как бы я мог утешить тебя, - признался я. - Сам я
знаю лишь одно: эти парни, из Пибоди, думают, что открыли причину этих
явлений.
- Так что же это? Излучение или что-то еще в таком роде?
- Не совсем. Расскажу подробнее, когда узнаю больше. Я дам тебе
знать. Обещаю. При условии, что ты тоже сдержишь свое обещание и
пригласишь меня на покер.
Мы подали друг другу руки, собственно, неизвестно почему. Потом я
оставил Джорджа дальше поправлять изгородь, сел в машину и поехал по
кочкам Аллеи Квакеров домой.
Всю дорогу с пристани я боялся этого возвращения. Я тащился по
Восточнобережному шоссе со скоростью менее двадцати миль в час, к ярости
едущего за мной водителя грузовика. Но наконец я приехал на место. Вот уже
у подножья холма стоит мой дом, выглядящий убого, старо и грустно под
пасмурным небом. Я развернулся и, паркуясь у дома, решил, что проведу
здесь ночь в последний раз. Дом казался мне таким холодным и враждебным,
что я не хотел в нем больше жить.
Охваченный недобрым предчувствием, я вышел из машины и подошел к
двери. Разболтанный ставень постукивал на ветру: крючок выскочил из петли
в стене во время ненастья. Ставень так и будет стучать так всю ночь, если
я не принесу лестницу и не закреплю его. Я открыл входную дверь и вошел в
дом. В нем ничего не изменилось. Тот же холод, та же вонь гнили и та же
атмосфера заброшенности и ужаса.
Прежде всего нужно было растопить камин в гостиной. Когда языки
пламени стали лизать поленья, я налил себе выпить и, все еще не снимая
плаща, вошел в кухню, проверить, что у меня есть на ужин. Конечно, я мог
съесть бифштекс Солсбери, или курицу в соусе, или консервированное мясо,
подогрев его. Но мне почему-то не хотелось ни на первого, ни на второго,
ни на третьего. По чему я действительно тосковал, так это по жаркому с
красным перцем, приготовленному Джейн, жгучему от перца и густому от
фасоли по испанским рецептам. Мне стало жаль и Джейн, и самого себя.
Мигающий призрак, три ночи кряду навещавший меня, почти изгладился из
памяти, успев стереть в моем мозгу образ любимого лица Джейн, так что
когда я пытался вспомнить ее, мне с ужасом приходила на память эта
ужасающая электрическая маска.
- Джейн, - прошептал я сам для себя, а может, даже немного и для нее.
Ведь Данте писал: "Нет ничего грустнее, чем вспоминать о счастливых
временах во время бедствия". Меня выучил этому фрагменту мой бывший шеф из
"Мидвестерн Кемикал Билдинг".
- Джон, - раздался в ответ чей-то шепот.
Она была здесь, в этом доме. Я знал, что она здесь. Ветер, который
вздыхал в камине, балки потолка и оштукатуренные стены были пропитаны ее
присутствием. Никакие экзорсисты не могли изгнать ее отсюда, поскольку она
стала частью дома и - каким-то удивительным образом - частью меня самого.
Инстинктивно я знал, что пусть даже я уеду подальше отсюда, в Сент-Луис,
или дальше, или вообще на Западное побережье, Джейн всегда будет со мной.
Она будет шептать мне и уговаривать, чтобы я ее любил, она будет втягивать
меня все глубже в призрачный мир электрического чистилища, пока наконец
моя жизнь не станет невыносимой. Я любил ее, когда она умерла, но я знал,
что если она и дальше будет меня мучить, то я в конце концов ее
возненавижу. Может, именно это и сгубило миссис Саймонс. Она не захотела
потакать прихотям своего умершего мужа, и тот ее убил. Как долго это
продлится, пока меня не настигнет такой же конец?
Я подумал, что, наверно, мертвые ревнуют живых. Брак Чарли Манци
распался, поскольку появился дух его сына. Джордж Маркхем все больше
беспокоился о своем умершем брате. Моя связь с Джилли была под угрозой,
пока я не отошлю дух Джейн на покой. Один черт знает, сколько осиротевших
жителей Салема и Грейнитхед открыло, что умершие родные ревниво защищают
свои права и не позволяют иметь чувственные связи с другими людьми.
Прошлой ночью я думал, встречу ли я после смерти Джейн. Что она
шептала мне сегодня утром, когда я бултыхался в воде? "Не оставляй меня".
Как будто хотела, чтобы я тоже умер и чтобы мы снова были вместе. Я
задумался, не то же ли случилось и с миссис Гулт? Может быть, ее позвала
умершая мать? Чувствовала ли она, что сможет быть счастлива только тогда,
когда совершит самоубийство и присоединится к своей матери в мерцающем
мире духов?
Может, я проявляю склонность к поспешным выводам, так же, как Эдвард.
Но я начал подозревать, что все эти сверхъестественные явления имели одну
цель: вызвать у осиротевших людей нелюбовь к реальному, материальному
миру, убедить их в том, что лишь после смерти они смогут найти счастье и
покой. Совсем так, будто мертвые изгоняли из жизни живых, в то время как
живые должны изгонять мертвых. И хотя я не знал, имело ли это что-то общее
с "Дэвидом Дарком", я пришел к выводу, что Эдвард прав и что тут действуют
могучие зловещие силы.
Я допил виски и вернулся в гостиную, чтобы налить себе еще порцию.
Часы в холле заскрежетали, а потом пробили шесть вечера. Было позже, чем я
думал: после четырех часов время для меня будто ускорилось. Огонь в камине
трещал и гудел. Я подложил еще пару поленьев.
Лишь тогда я случайно посмотрел на картину с "Дэвидом Дарком",
которую Эдвард оставил прислоненной к креслу. Картина выглядела немного
иначе, хоть я и не мог сказать, что в ней изменилось. Я поднял ее и
внимательно изучил в свете лампы. Она казалась мне более темной, более
хмурой, как будто в ней не хватало солнца. И я был уверен, что когда
рассматривал ее раньше, то не видел этого угрожающего скопления туч с
правой стороны.
Может, эта картина действовала как спиритическая лакмусовая бумага?
Когда в воздухе висела опасность, она темнела и приобретала грозный вид.
Даже нарисованные волны вздымались выше, а нарисованные деревья гнулись
ниже под напором невидимого ветра.
Я положил картину на пол. Сегодня ночью, подумал я, наступит что-то
вроде конфронтации: я и Бедфорды с одной стороны встанем лицом к лицу с
духами Грейнитхед. Порыв дождя ударил в оконное стекло. Я оцепенел,
замерзший, несмотря на огонь в камине, и молился от всей души, чтобы
наконец закончился этот гротескный, кошмарный сон наяву.

19
Весь вечер я надеялся, что Бедфорды не придут. Наконец часы пробили
половину двенадцатого, и через пару минут я услышал шум гравия на
подъездной дороге. Я пошел открывать дверь. Да, это были они. Серый
блестящий лимузин, изыскано покачиваясь, как раз припарковывался за моим
подержанным "торнадо".
Я вытащил зонтик для гольфа из железной стойки в коридоре. Держа его
в руке, я поспешил к садовой калитке, чтобы прикрыть миссис Бедфорд от
дождя. На ней был темный жакет из норки, и, видимо, сегодня после полудня
она побывала у парикмахера, поскольку ее обесцвеченные волосы вздымались
надо лбом бело-голубой волной. Небольшая черная шляпка как бы просто
лежала сверху волос. Она подставила мне правую щеку для поцелуя, и когда я
послушно нагнулся, то почувствовал тяжелый запах итальянских духов, такой
крепкий, что, наверно, эти духи можно было использовать вместо топлива для
городских автобусов.
Констанс Бедфорд, несомненно, была красивой женщиной. Однако она была
подозрительной несносной снобкой, о чем свидетельствовали узкие щели глаз
и морщины вокруг опущенных книзу углов губ. Я посмотрел на Уолтера поверх
ее плеча. Видя напряжение на его лице, я догадался, что он просил Констанс
следить за своим поведением. Он отчаянно хотел увидеть Джейн и понимал,
что в обмен на эту привилегию Констанс должна проявить хоть малую толику
сердечности.
Констанс вошла в холл и огляделась.
- Вижу, что ты в последнее время мало что делал дома, - заметила она.
Она слегка сморщила нос, как будто до нее донесся какой-то неприятный
запах.
- Работа, - объяснил я. - Позвольте, я помогу вам снять жакет.
- Спасибо, пока наверно снимать не буду. Отопление действует не
наилучшим образом, так?
- Джейн всегда любила огонь в камине, - ответил я.
- Я тоже люблю огонь в камине, - вмешался Уолтер, стараясь
поддерживать товарищеское настроение. - Огонь в камине и стаканчик пунша.
Зимой нет ничего лучше. Да и как это романтично.
- И когда это мы с тобой в последний раз сидели у камина с пуншем? -
жестко спросила Констанс. Она развернулась ко мне с миной,
многозначительно показывающей, что Констанс Бедфорд скорее умрет, чем
согласится сесть у камина со стаканчиком пунша, даже если бы Уолтер
действительно ей это предложил. - Согласно Уолтеру, романтизм - это что-то
среднее между второсортной туристской базой в Аспене и картинкой на
развороте "Плейбоя", - заявила она и величаво вплыла в гостиную. - Да, и
здесь ты мало что сделал, - каркнула она.
- Дай ей немного времени, - простонал Уолтер. - Пусть она немного
успокоится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56