Санитар поднял руку:
- Я не говорю, что она будет жить, и не говорю, что она умрет. Но
всегда помогает, если у пациента есть воля к жизни, а у нее ее явно
совершенно нет. Что-то связанное с ее дочерью, не знаю точно. Наверно,
речь идет о вашей жене, нет?
- О моей бывшей жене. Она умерла месяц назад.
- Очень жаль, - сказал санитар. - Плохой год для вас, да?

20
Когда мы ехали в округ Дракут, на встречу со старым Дугласом
Эвелитом, лило как из ведра. Небо затянула непроницаемая серость,
напоминающей мокрую фланель, а дождь лил и лил, как будто и не собирался
переставать, как будто в Массачусетсе никогда уже не засветит солнце.
Мы ехали втроем на моей машине - я, Эдвард и Форрест. Джимми Карлсен
тоже хотел выбраться с нами, но его мать в последнюю секунду потребовала,
чтобы он ехал в Кембридж и съел воскресный ленч со своими кузенами из
Аризоны.
- Мать Джимми из тех мегер, которые не могут не настоять на своем, -
объяснил Форрест, когда мы уже отправились в путь.
- Каждая мать такова, - ответил Эдвард, и я с жалостью и сочувствием
подумал о Констанс Бедфорд. Уолтер позвонил мне утром и сказал, что
Констанс все еще находится в отделении интенсивной терапии и что врачи из
Грейнитхед очень сдержанно оценивают ее шансы выжить. "Серьезные
физические повреждения и психический шок", так звучал диагноз.
Пока я еще не рассказал Эдварду и Форресту об ужасных событиях
прошедшей ночи. Я хотел сначала сам их обдумать, а уж потом начинать о них
дискутировать, особенно с кем-то, кто настроен так скептически, как
Эдвард. Я собирался рассказать им все, рано или поздно, но сейчас я просто
не мог сосредоточиться. Своим внутренним взором я видел напирающих
призраков, открытые гробы и потрескавшиеся глазные яблоки. Я ничего из
всего этого не понимал и не хотел в этом пытаться разобраться, чтобы не
создать еще больших проблем для своих мозгов. Это было нечто значительно
большее, чем "постпогребальная депрессия" доктора Розена. Это был иной
мир, иной способ существования, слишком могущественный и таинственный для
способностей и возможностей врачей и психиатров. Если я хотел как-то
помочь Джейн, Нийлу Манци или тем ищущим искупления душам, которые
преследовали меня минувшей ночью, я должен был подробно познакомиться с
этим иным миром, откинув всякие предубеждения и готовые выводы.
В Страну Мертвых ты можешь войти только как наследник... Так она
сказала, будто цитировала из книги... по вызову того из родных, который
умер перед тобой...
Эти слова утвердили меня в моей первоначальной версии: смертельные
случаи в Грейнитхед носили сверхъестественный характер, умершие вызывали к
себе живых - это был какой-то спиритический сеанс наоборот, с
трагическими, нередко ужасными последствиями.
По крайней мере теперь я знал только одно: что сам я неприкосновенен,
нахожусь под защитой моего неродившегося сына. Может, не от всей мощи
того, что лежало на дне в трюме "Дэвида Дарка", но наверняка от Джейн.
Сидя за рулем, я чувствовал нарастающую горечь; горечь и усталость.
Охваченный ужасающей депрессией, я повторял себе, что я совершенно
бессилен, что я не могу сделать ничего, чтобы обеспечить покой душе Джейн.
Хотя после ее смерти я погрузился в пучину отчаяния, намного хуже было
сознание, что ее душа все еще томится в этой ужасной бездне среди
призраков, скелетов и гниющих трупов. Боль стала более мучительной, а
беспомощность и отчаяние усилили старое чувство потери.
Я слушал Брамса по автомобильному магнитофону, чтобы успокоиться, и
болтал с Эдвардом и Форрестом о Джилли Маккормик, о музыке, о "Дэвиде
Дарке"... и снова о Джилли Маккормик.
- Она к тебе неравнодушна? - спросил Эдвард, когда мы въезжали в
пригород Берлингтона.
- Кто, Джилли?
- А кто же еще?
- Не знаю, - ответил я. - Мне кажется, между нами есть какая-то
симпатия.
- Ты слышал, - завопил Форрест. - Между нами есть какая-то симпатия.
Так говорит образованный тип вместо: "Мы только друзья".
Эдвард снял очки и протер их мятым платком.
- Восхищаюсь твоим темпом, Джон. Ты действительно прешь к цели, как
"Шерман", когда чего-то хочешь.
- Она очень привлекательная девушка, - ответил я.
- Это точно, - согласился Эдвард. Казалось, я почувствовал в его
голосе нотку ревности.
Форрест склонился с заднего сиденья вперед и слегка похлопал Эдварда
по плечу.
- Не переживай, - обратился он ко мне. - Эдвард влюбился в Джилли с
первого же взгляда.
В Берлингтоне мы свернули с шоссе номер 95 вправо и поехали на
северо-восток по шоссе номер 93. Автомобиль пересекал лужи, разбрызгивая
их. "Дворники" выражали свое возмущение неустанным писком резины,
скользящей по стеклу, а на боковых окнах дрожали капли дождя, как будто
упорные, не дающие себя прогнать воспоминания.
- Знаете, - провозгласил Эдвард, - Брамс играл на фортепиано в
танцклассах и в портовых забегаловках.
- Это еще ничего, - ответил Форрест. - Прокофьев ведь даже готовил
сукиаки.
- А какую это связь имеет с Брамсом, ко всем чертям? - закипятился
Эдвард.
- Ради Бога, заткнитесь оба, - заревел я. - Я сегодня не в настроении
для академических споров.
Оба послушно заткнулись, и с минуту мы молча ехали под дождем в
сторону округа Дракут. Потом Эдвард заявил:
- Так это правда? С этим сукиаки?
- Конечно, - подтвердил Форрест. - Он научился этому в Японии. Но в
то же время он так никогда и не полюбил суси. Заявлял, что после суси его
постоянно тянет сочинять не в такт.
Мы добрались до Тьюсбери в самом начале первого. Эдвард уверил нас,
что он великолепно помнит дорогу к дому Эвелита. Но тем не менее следующие
десять минут мы ездили кругами вокруг лужайки, разыскивая главные ворота.
У ограды стоял пожилой мужчина в длинном, до пят, непромокаемом плаще с
капюшоном и хмуро приглядывался к нам, когда мы проезжали мимо него в
третий раз.
Я съехал на край дороги и остановил машину.
- Прошу прощения, не подскажете, как нам доехать до дома под
названием Биллингтон?
Мужчина подошел к нам ближе и вперил в нас строгий взгляд, как
деревенский коп, пытающийся определить, не хиппи ли мы и не страховые ли
мы агенты из большого города.
- До дома Эвелитов? Вы его ищете?
- Да, извините. Мы договорились с мистером Дугласом Эвелитом на
двенадцать часов.
Мужчина сунул руку под плащ, вытащил "луковицу" наверно в стоун
весом, открыл крышку и посмотрел на циферблат через нижние части
бифокальных очков.
- В таком случае, вы опоздали. Уже 12:13.
- Только покажите нам дорогу, хорошо? - вмешался Эдвард.
- Да, доедете легко, - ответил тот. - Нужно проехать ограду и с
другой стороны свернуть влево рядом с вон тем кленом.
- Большое спасибо.
- Не благодарите, - буркнул мужчина. - Я не пошел бы туда ни за какие
сокровища.
- В дом Эвелита? Почему же?
- Этот дом проклят, вот почему. Проклят и одержим. Если бы это от
меня зависело, то я сжег бы его до самого фундамента.
- Ох, успокойтесь, - бросил Эдвард. Очевидно, он науськивал старика,
чтобы вытянуть у него побольше информации. - Мистер Эвелит просто
отшельник, вот и все. Но ведь это еще не значит, что в его доме страшно.
- Страшно, говорите? Ну так вот что я тебе скажу, сынок: если хотите
увидеть дом, где страшно, то поезжайте мимо дома Эвелита в летнюю ночь,
вот что. Услышите самые безумные звуки на этом свете, вопли, стоны и тому
подобное. Увидите удивительные отблески, танцующие на крыше, и если я не
ошибаюсь, можете заглянуть на обратной дороге ко мне. Поставлю вам обед и
дам деньги на билет назад, откуда вы приехали.
- Из Салема, - ответил Форрест.
- Из Салема, да? - переспросил мужчина. - Ну, если живете в Салеме,
то знаете, о чем я говорю.
- Вопли и стоны? - уточнил Эдвард.
- Вопли и стоны, - подтвердил мужчина без дальнейших объяснений.
Эдвард посмотрел на меня, а я посмотрел на Эдварда.
- Надеюсь, никто из нас не отказывается? - спросил я.
- Конечно, - ответил Эдвард. - А ты, Форрест?
- Я не отказываюсь, - уверил нас Форрест. - Что мне какие-то вопли и
стоны.
- Не забывай и об удивительных отблесках, - предупредил его Эдвард.
Мы поблагодарили мужчину, я прикрыл стекло и объехал вокруг ограды.
За развесистым кленом, почти полностью скрытым виноградной лозой и
кустами, находились ворота из кованого железа, ведущие в резиденцию
Биллингтонов, где с 1763 года жили Эвелиты.
- Мы на месте, - заявил Эдвард. - Не понимаю, как я мог забыть
дорогу. Готов поклясться, что когда я был здесь в последний раз, то ворота
были дальше за ограждением.
- Все страньше и страньше, как у Кэрролла, - усмехнулся Форрест.
Я остановил машину и вышел. За воротами простиралась широкая,
покрытая гравием подъездная дорога, а в глубине стоял красивый белый дом
восемнадцатого века, с колоннами, зелеными ставнями, серой гонтовой крышей
и тремя оконцами мансарды в крыше. Почти все ставни на первом этаже были
закрыты. Не очень благоприятное впечатление произвел на меня доберман с
подпалинами, который стоял у ступеней, ведущих к входным дверям, и
внимательно наблюдал за мной, насторожив уши.
- Звонок здесь, - заявил Эдвард и потянул за черную железную ручку,
выступающую из столба ворот. Где-то внутри дома раздался сдавленный звон,
а доберман придвинулся еще ближе к воротам, грозно всматриваясь в нас.
- Как ты относишься к собакам? - спросил меня Эдвард.
- Великолепно, - ответил я. - Просто лежу, свернувшись калачиком, и
позволяю себя грызть. Никто никогда не жаловался в Американский союз
кинологов, что я плохо отношусь к собакам.
Эдвард проницательно посмотрел на меня.
- Чем-то обеспокоен? - спросил он.
- Разве так заметно?
- Или делаешь идиотские замечания, или вообще ничего не говоришь.
Наверно, опять видел ночью свою жену?
- Скажу все позже, лады?
- Даже так плохо?
- Еще хуже.
Эдвард придвинулся и неожиданно взял меня за руку.
- Скажешь, когда захочешь, - заявил он. - Но помни, что теперь тебе
уже не надо выносить все в одиночестве. Теперь у тебя есть друзья, которые
понимают, что творится.
- Спасибо, - с благодарностью ответил я. - Сначала посмотрим, как
пойдут дела со старым Эвелитом. Потом поедем напьемся, и я расскажу все.
Мы ждали почти пять минут. Форрест также вышел из машины и закурил.
Эдвард еще раз дернул звонок, а доберман подошел еще ближе и не то зевнул,
не то завыл, раскрывая пасть.
- Может, здесь никого нет, - предположил Форрест.
- Этот тип - отшельник, он никогда не выходит из дома, - заявил
Эдвард. - Наверно, глазеет на нас через щель в ставнях и пытается угадать,
что нам нужно.
Он как раз собирался дернуть за звонок в третий раз, когда входная
дверь открылась и в проеме показался высокий плечистый мужчина в серой
одежде. Он громко засвистел псу, который повернул голову, заколебался и
неохотно отбежал от ворот, как будто был ужасно разочарован тем, что
лишился возможности погрузить клыки в мякоть наших задниц.
Плечистый мужчина подошел к воротам чуть вразвалку, походкой
шестидесятилетнего культуриста. Так же ходил и Чарльз Атлас. Когда он
приблизился, я увидел, что он индеец. У него был могучий мясистый нос и
лицо цвета меди, сморщенное как кленовый лист. Хоть он был одет в обычный
костюм, рубашку с высоким воротником и галстук, он носил также и длинное
ожерелье из раскрашенных орехов или зерен, на которое был подвешен
серебряный медальон и пушистые перышки дикого индюка. На пиджаке блестели
капли дождя.
- Вы должны уехать отсюда, - сказал он. - Вас сюда не приглашали.
- Очень печально, - сказал я. - Дело в том, что у нас есть нечто, что
может заинтересовать мистера Эвелита.
- Эвелита? Здесь таких нет. Вы должны уйти, - повторил индеец.
- Только передайте мистеру Эвелиту, что меня зовут Джон Трентон, я
торговец сувенирами из Грейнитхед и я принес письменный прибор, который
принадлежал Генри Геррику-старшему, одному из судей в процессах над
ведьмами в Салеме.
- Здесь нет никакого мистера Эвелита.
- Не упрямьтесь, - я мило улыбнулся. - Только скажите: "письменный
прибор Генри Геррика". Если потом мистер Эвелит не захочет нас видеть,
тогда уж ничего не поделаешь. Но по крайней мере дайте ему шанс бросить
взгляд на этот письменный прибор. Это очень редкий антиквариат, и я сразу
понял, что он может заинтересовать мистера Эвелита.
Индеец думал так долго, что Эдвард и я уже обменялись обеспокоенными
взглядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56