— Я тебя предупредила.
У травника в поклаже, кроме котелка и одеяла оказались крупы, кофе и немного слипшихся в комок продолговатых финиковых ягод. В осеннем лесу отыскались грибы и кое-какие травы. В поставленный Жугой волосяной силок попался заяц. Покончив с ужином, все шестеро дождались темноты и вышли в путь.
— Опасно оставаться здесь, — сказал Жуга, когда его спросили о причинах такой спешки. — Под утро могут заявиться водовозы. Хорошо, если Марк, да и то — не надо бы… В общем, пойдем-ка лучше от греха подальше.
Вторая ночь застала всю компанию где-то на полдороги между городами. Здесь, в деревушке был вполне приличный постоялый двор со странноватым названием «Дым без трубы», но остановиться там на ночь они не рискнули. У травника отыскалось несколько серебряных монет, и Вильям, как менее приметный на вид, закупил еды на всех и сговорился с судомойкой насчет объедков для дракона. Вернулся он, однако, все такой же хмурый и до вечера не произнес ни слова, несмотря на все попытки Норы как-нибудь его разговорить. На ночлег остановились возле затопленного карьера, где когда-то добывали глину. Арнольд ворчал, что расположились они слишком близко от деревни, но место было пустынное и безлюдное, лишь чуть поодаль темнели покосившиеся и без крыш хибары старого кирпичного завода, заброшенного после войны.
— Никто сюда не сунется, — сказал Жуга, располагаясь ко сну, — да и костер из ямы не видать. Кто первым хочет караулить?
Вилли поднял голову.
— Можно я?
Арнольд нахмурился, но не стал возражать.
Вильям все больше уходил в себя. Ничего не помогало, даже кружка пива, выпитая им в трактире, не принесла успокоения. Вот и сейчас он вызвался дежурить у костра лишь для того, чтобы дневная усталость заглушила гнетущее чувство вины. Спутники его давно уже уснули, а он все лежал, глядя на огонь и в сотый раз перебирая в памяти все, что случилось в башне Толстой Берты. Он проклинал всю эту глупую затею Арнольда с Телли и драконом, все эти уличные банды, возомнившие себя правителями города, сам этот город и себя впридачу. Он вновь и вновь гадал, что сделала с канатоходцем отравленная старым колдовством стрела Рудольфа, все еще чувствовал тот колкий холодок в затылке и свое, такое малое и такое неотвратимое движенье пальцев на курке. Даже свои глаза, столь точно взявшие прицел, он сейчас почти что ненавидел, равно как и Олле, сдуру прыгнувшего на стрелу. Вильяма не покидала мысль, что, может быть, сейчас его друг лежит, придавленный камнями, еще живой, но истекающий кровью, или (что не лучше) — что он попал в плен. От этих мыслей становилось только хуже, в отчаяньи Вильям стонал и рвал зубами воротник плаща, пока наконец не забылся тревожным сном.
Очнулся он, почувствовав, как кто-то трясет его за плечо, открыл глаза и не сразу понял, что происходит. В глазах рябило. Костер почти погас, в неясном отблеске углей перед Вильямом в воздухе кружилось что-то темное, в корявых разводах. Бард не на шутку испугался, и уже хотел закричать, когда вдруг пестрый круг сложился сам в себя, а за ним обнаружилась чья-то ухмыляющаяся физиономия.
— Олле! — выдохнул он, не веря собственным глазам.
Костлявый паренек, сидящий на бревне возле костра, кивнул и ухмыльнулся. Вильям протер глаза, но виденье не исчезло — это действительно был Олле собственной персоной или кто-то, очень на него похожий. Круг оказался зонтиком, одним из двух, всегда сопровождавших Олле в выступленьях на канате. Сейчас он был сложен и покоился у его ног вместе со вторым зонтиком, черным.
— Так ты жив! — Вильям вскочил и потянулся пощупать, нет ли здесь подвоха. Олле ловко отстранился, поднес палец к губам и покосился на спящих.
— Тс-с! Тише, — сказал он. — Еще не время обниматься.
По спине у Вильяма забегали мурашки. Этого не могло быть. Пускай канатоходец сидел сейчас перед ним, но он сам, своими глазами видел, как его поразила стрела. Этого не могло быть, потому что этого не может быть.
— Ты не Олле, — выдавил он шепотом. Провел ладонью по глазам. — Олле мертв. Должно быть, я уснул и совесть мучает меня ужасным сном…
— Ну, так уж и ужасным! — виденье снова усмехнулось и забросило ногу на ногу. — А впрочем, тебе ли бояться видений, поэт?
— Так ты мне снишься, или ты настоящий?
— Я настоящий, но я снюсь. Ведь ты же сам прозвал меня Смотрителем снов. Быть может, ты забыл? Тогда тебе придется вспомнить все, дружище. То, как мы держали оборону и как ты выстрелил в меня из арбалета.
— Я не хотел!
— Я знаю, — Олле погрустнел. — И не держу на тебя зла.
— Что… — Вильям облизал пересохшие губы, — что она сделала с тобой?
— Стрела? Не знаю, — тот уклончиво пожал плечами. — Я плохо помню тот момент. Вот только я с тех пор появляюсь, только если очень захотеть, во сне. Вернее сказать, перед сном. В другое время я… э-э… в другом месте.
— Так я не сплю? — опешил бард.
— Хочешь потрогать?
И Олле протянул Вильяму руку. Поколебавшись, тот коснулся ее и убедился, что его приятель вполне материален. По крайней мере — сейчас. Олле, однако, быстро отстранился.
— Ты, наверное, есть хочешь, — неловко сказал Вильям и принялся развязывать мешок. — Я сейчас.
— Спасибо, — вежливо, но твердо отказался тот. — Я не ем теперь. Один раз я попробовал выпить вина, но это оказалось так противно, что больше мне не хочется.
— Зачем ты пришел?
— Не знаю. Просто захотелось. Ты все время укорял себя, и я подумал: вдруг тебе от моего прихода станет легче? Тебе ведь стало легче?
Вильям кивнул, но как-то неуверенно. Покосился на спящих.
— Разбудить Нору?
— Не надо, — канатоходец помотал головой. — Я не хочу. Мне многое хотелось ей сказать, когда я был живым, а сейчас я просто — маленький Олле, смотритель снов. Я позаботился, чтобы ее не мучили кошмары.
— Как странно, — произнес Вильям. — Вот я сижу и разговариваю с призраком, который вовсе и не призрак. Ты знаешь, Олле, я всегда хотел узнать… на что она похожа — смерть? Что там, за дверью?
— О, — Олле усмехнулся. — Смерть… Смерть приходит к человеку в образе самого желанного, самого красивого существа в мире, ибо, как иначе объяснить, что люди следуют за ней, когда она приходит, а некоторые вовсе — ждут ее? Младенцу она является как мать, подростку — словно лучший друг, супруги, жившие вместе долго и счастливо, часто приходят один за другим. Не потому ли самые прекрасные видения приходят к нам во сне, ведь что такое сон, как не младший брат смерти? — он посмотрел задумчиво на Рика, свернувшегося между травником и Телли, и после паузы закончил: — И кто знает, может, весь этот мир — всего лишь сон какого-нибудь старого усталого дракона?
— Что ты имел ввиду?
Ответа не последовало.
— Олле? — Вильям поднял голову и торопливо огляделся. — Олле!
Олле исчез, на бревне никого не было. Головни догорели до седого пепла, кострище запеклось как глиняная миска. Было холодно и тихо. С неба сыпалась снежная крупа.
Жуга приподнял голову.
— Чего шумишь? — осведомился он. — Случилось что?
Еще вчера Жуга прорезал в своем одеяле дыру, и теперь, просунув в нее голову, надел его как плащ и подошел к костру. Подбросил сушняка, раздул огонь и опустился рядом с бардом.
— Кто приходил? — спросил он.
Вилли вздрогнул и поежился.
— Никто.
— Будет лучше, если ты расскажешь. Я слышал, как ты с кем-то разговаривал. Кто это был?
— Я ж говорю: никто. Мне сон приснил…
Вильям опустил глаза и осекся: снег возле бревна был весь истоптан знакомыми следами башмаков с рубчатой подошвой — именно такие и предпочитал носить канатоходец.
Травник тоже их заметил.
— Олле? — спросил он.
— Олле, — обреченно кивнул Вильям.
Жуга уселся поудобнее и запахнул плотнее одеяло.
— Ну что ж… Рассказывай.
Холодная вода заколыхалась, тронутая тонким лезвием, сомкнулась без следа; белый островок мыльной пены закачался на маленьких волнах, растаял и исчез. Поверхность старого пруда вновь сделалась чистой и неподвижной. Несколько мгновений Жуга критически рассматривал свое отражение, затем вздохнул и принялся соскабливать с лица щетину бороды. Бритва шла туго, с тупым противным хрустом — как он ни пытался, наточить ее как следует не получилось. Кривясь и надувая щеки, травник кое-как выбрил пол-лица и верхнюю губу, когда вдруг за спиной его послышались шаги и чья-то тень возникла над обрывом. Отразилась в зеркале пруда. Жуга не обернулся: в этом не было нужды — эти шаги он узнал бы из тысячи.
— Зачем ты бреешь бороду? — спросила Нора.
Травник задержал движение руки, затем и вовсе опустил ее. Повернул голову. Ничего не сказал.
— Телли ведь наверное сказал тебе, что тебя ищут? — Поколебавшись, Нора спрыгнула к воде. — Ведь не может быть, чтоб не сказал.
Жуга все так же молча сполоснул бритву; та плеснула, как какое-то водяное животное. Мыльные разводы поплыли по воде.
— Мне осточертела эта метелка, — проговорил он наконец.
— Тебя узнают.
— Наплевать.
Повисла пауза. Нора села рядом, провела ладонью по воде, коснулась илистого дна. Муть заклубилась бурым облачком. Мыльная пена на щеке у травника медленно засыхала.
— Ты мало изменился.
— Да? — хмыкнул травник. — Приятно слышать.
Лицо его было лишено всяческого выражения.
— Где твой меч? Ты им уже не бреешься?
— Нет.
— Ты не спал сегодня ночью, — произнесла негромко девушка и пояснила свою мысль: — У тебя круги под глазами.
— Обычное дело, — пожал плечами тот. — Мне всегда не спится, если что-то наперекосяк, ты же знаешь.
— Знаю.
— Послушай, Линора, — травник отодвинулся от воды и со щелчком сложил в ладони бритву, — чего ты хочешь? Ты не захотела идти со мной, когда это мне было нужно, так зачем теперь весь этот разговор?
— Я не уходила! Это ты ушел! — Нора поджала губы. — Что мне было делать? Что?
— Я же объяснил тебе…
— Я слышала твои объяснения! — фыркнула та. — Чушь и чепуха! Мог бы придумать причину получше! Он, видите ли, ушел искать себя! А обо мне ты подумал? Сначала я и вправду ждала, а потом подумала: чего ради? Он шляется, бог знает где и с кем, а я — сиди, как дура?! Тебе не понять, как это больно и обидно — все время гадать: вернется — не вернется? Я решила жить без тебя, я научилась этому, нашла новых друзей, и вот, когда я уже почти забыла все, вдруг снова появляешься ты, и все начинается с начала! Из-за этого мальчишки, из-за этого дракона… из-за тебя я потеряла все…
— Все?! — вскинулся травник. В голосе его было столько удивления, что Нора поперхнулась и умолкла. — Ты потеряла? Фургон, полудохлая кляча и блохастый ворох старых шкур — это и есть твое «все»?
Девушка молчала.
— Я тоже много потерял, — продолжил он после паузы, — дом в городе, работу и полгода жизни, не говоря уж о тебе, но я и не думаю винить в том тебя или мальчишку. Так что, давай не будем хвастаться друг перед другом своими… потерями. Дракон — это совсем не то, что ты думаешь. Да и Телли, пожалуй, тоже.
— Вы все безумны, — медленно сказала Нора, — ты и твой Телли со своим драконом. А теперь и Арнольд с Вильямом с ума двинулись. Из-за вас Олле погиб, а вам все равно — как будто бы не человека убили, а куклу в балагане!
— Олле? — травник нахмурился. — Олле — не кукла. Помяни мое слово, он еще доставит нам хлопот.
Линора с подозреньем покосилась на Жугу.
— Олле… доставит… Что ты имеешь в виду?
— Потом объясню, — уклончиво ответил тот.
И умолк.
Волосы травника выбились из-под ремешка, на худом загорелом лице лихорадочно блестели глаза. Сейчас, с торчащими вихрами недобритых рыжих бакенбардов он еще больше походил на злого и рассерженного лиса. Не хватало только пары острых ушек на макушке.
— Я вернулся за тобой, — проговорил он. — Я искал тебя и не нашел. Потом мне сказали, что ты нашла себе другого. Знаешь, я уже привык, что меня все время предают. Мне только хотелось спросить тебя, почему ты так поступила со мной, а потом один умный человек сказал мне: «Не спрашивай у женщин, почему».
— Узнаю Золтана, — хмыкнула та.
— Четыре месяца — не столь большой срок, — проигнорировав реплику Норы, продолжал Жуга, — но тебе его хватило, чтоб меня забыть. Но я все равно искал тебя. Я впал в какое-то исступленье. Знаешь, наверное тебе повезло, что я тогда тебя не встретил. Я хотел понять, что произошло, но я, должно быть, потерял разум. Я хотел превратить твою жизнь в кошмар, стать твоим… твоим личным чудовищем, которое преследовало бы тебя и только тебя, всегда и везде.
— Почему? — тихо спросила она.
— Потому что любовь — это не только право, но и обязанность, потому что должна быть на этом свете хоть какая-то справедливость. Потому что нельзя вымогать то, что дается даром! — рявкнул травник и тут же почувствовал, что в горячке хватил через край — девушка сжалась, словно от удара, лицо ее помрачнело. — И даже если ты заставила себя забыть, — закончил он, — тебе придется — рано или поздно — вспомнить все.
Травник поморщился и посмотрел на зажатую в кулаке бритву, вздохнул, смочил водой засохшую коросту мыла на щеках и снова принялся за бритье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
У травника в поклаже, кроме котелка и одеяла оказались крупы, кофе и немного слипшихся в комок продолговатых финиковых ягод. В осеннем лесу отыскались грибы и кое-какие травы. В поставленный Жугой волосяной силок попался заяц. Покончив с ужином, все шестеро дождались темноты и вышли в путь.
— Опасно оставаться здесь, — сказал Жуга, когда его спросили о причинах такой спешки. — Под утро могут заявиться водовозы. Хорошо, если Марк, да и то — не надо бы… В общем, пойдем-ка лучше от греха подальше.
Вторая ночь застала всю компанию где-то на полдороги между городами. Здесь, в деревушке был вполне приличный постоялый двор со странноватым названием «Дым без трубы», но остановиться там на ночь они не рискнули. У травника отыскалось несколько серебряных монет, и Вильям, как менее приметный на вид, закупил еды на всех и сговорился с судомойкой насчет объедков для дракона. Вернулся он, однако, все такой же хмурый и до вечера не произнес ни слова, несмотря на все попытки Норы как-нибудь его разговорить. На ночлег остановились возле затопленного карьера, где когда-то добывали глину. Арнольд ворчал, что расположились они слишком близко от деревни, но место было пустынное и безлюдное, лишь чуть поодаль темнели покосившиеся и без крыш хибары старого кирпичного завода, заброшенного после войны.
— Никто сюда не сунется, — сказал Жуга, располагаясь ко сну, — да и костер из ямы не видать. Кто первым хочет караулить?
Вилли поднял голову.
— Можно я?
Арнольд нахмурился, но не стал возражать.
Вильям все больше уходил в себя. Ничего не помогало, даже кружка пива, выпитая им в трактире, не принесла успокоения. Вот и сейчас он вызвался дежурить у костра лишь для того, чтобы дневная усталость заглушила гнетущее чувство вины. Спутники его давно уже уснули, а он все лежал, глядя на огонь и в сотый раз перебирая в памяти все, что случилось в башне Толстой Берты. Он проклинал всю эту глупую затею Арнольда с Телли и драконом, все эти уличные банды, возомнившие себя правителями города, сам этот город и себя впридачу. Он вновь и вновь гадал, что сделала с канатоходцем отравленная старым колдовством стрела Рудольфа, все еще чувствовал тот колкий холодок в затылке и свое, такое малое и такое неотвратимое движенье пальцев на курке. Даже свои глаза, столь точно взявшие прицел, он сейчас почти что ненавидел, равно как и Олле, сдуру прыгнувшего на стрелу. Вильяма не покидала мысль, что, может быть, сейчас его друг лежит, придавленный камнями, еще живой, но истекающий кровью, или (что не лучше) — что он попал в плен. От этих мыслей становилось только хуже, в отчаяньи Вильям стонал и рвал зубами воротник плаща, пока наконец не забылся тревожным сном.
Очнулся он, почувствовав, как кто-то трясет его за плечо, открыл глаза и не сразу понял, что происходит. В глазах рябило. Костер почти погас, в неясном отблеске углей перед Вильямом в воздухе кружилось что-то темное, в корявых разводах. Бард не на шутку испугался, и уже хотел закричать, когда вдруг пестрый круг сложился сам в себя, а за ним обнаружилась чья-то ухмыляющаяся физиономия.
— Олле! — выдохнул он, не веря собственным глазам.
Костлявый паренек, сидящий на бревне возле костра, кивнул и ухмыльнулся. Вильям протер глаза, но виденье не исчезло — это действительно был Олле собственной персоной или кто-то, очень на него похожий. Круг оказался зонтиком, одним из двух, всегда сопровождавших Олле в выступленьях на канате. Сейчас он был сложен и покоился у его ног вместе со вторым зонтиком, черным.
— Так ты жив! — Вильям вскочил и потянулся пощупать, нет ли здесь подвоха. Олле ловко отстранился, поднес палец к губам и покосился на спящих.
— Тс-с! Тише, — сказал он. — Еще не время обниматься.
По спине у Вильяма забегали мурашки. Этого не могло быть. Пускай канатоходец сидел сейчас перед ним, но он сам, своими глазами видел, как его поразила стрела. Этого не могло быть, потому что этого не может быть.
— Ты не Олле, — выдавил он шепотом. Провел ладонью по глазам. — Олле мертв. Должно быть, я уснул и совесть мучает меня ужасным сном…
— Ну, так уж и ужасным! — виденье снова усмехнулось и забросило ногу на ногу. — А впрочем, тебе ли бояться видений, поэт?
— Так ты мне снишься, или ты настоящий?
— Я настоящий, но я снюсь. Ведь ты же сам прозвал меня Смотрителем снов. Быть может, ты забыл? Тогда тебе придется вспомнить все, дружище. То, как мы держали оборону и как ты выстрелил в меня из арбалета.
— Я не хотел!
— Я знаю, — Олле погрустнел. — И не держу на тебя зла.
— Что… — Вильям облизал пересохшие губы, — что она сделала с тобой?
— Стрела? Не знаю, — тот уклончиво пожал плечами. — Я плохо помню тот момент. Вот только я с тех пор появляюсь, только если очень захотеть, во сне. Вернее сказать, перед сном. В другое время я… э-э… в другом месте.
— Так я не сплю? — опешил бард.
— Хочешь потрогать?
И Олле протянул Вильяму руку. Поколебавшись, тот коснулся ее и убедился, что его приятель вполне материален. По крайней мере — сейчас. Олле, однако, быстро отстранился.
— Ты, наверное, есть хочешь, — неловко сказал Вильям и принялся развязывать мешок. — Я сейчас.
— Спасибо, — вежливо, но твердо отказался тот. — Я не ем теперь. Один раз я попробовал выпить вина, но это оказалось так противно, что больше мне не хочется.
— Зачем ты пришел?
— Не знаю. Просто захотелось. Ты все время укорял себя, и я подумал: вдруг тебе от моего прихода станет легче? Тебе ведь стало легче?
Вильям кивнул, но как-то неуверенно. Покосился на спящих.
— Разбудить Нору?
— Не надо, — канатоходец помотал головой. — Я не хочу. Мне многое хотелось ей сказать, когда я был живым, а сейчас я просто — маленький Олле, смотритель снов. Я позаботился, чтобы ее не мучили кошмары.
— Как странно, — произнес Вильям. — Вот я сижу и разговариваю с призраком, который вовсе и не призрак. Ты знаешь, Олле, я всегда хотел узнать… на что она похожа — смерть? Что там, за дверью?
— О, — Олле усмехнулся. — Смерть… Смерть приходит к человеку в образе самого желанного, самого красивого существа в мире, ибо, как иначе объяснить, что люди следуют за ней, когда она приходит, а некоторые вовсе — ждут ее? Младенцу она является как мать, подростку — словно лучший друг, супруги, жившие вместе долго и счастливо, часто приходят один за другим. Не потому ли самые прекрасные видения приходят к нам во сне, ведь что такое сон, как не младший брат смерти? — он посмотрел задумчиво на Рика, свернувшегося между травником и Телли, и после паузы закончил: — И кто знает, может, весь этот мир — всего лишь сон какого-нибудь старого усталого дракона?
— Что ты имел ввиду?
Ответа не последовало.
— Олле? — Вильям поднял голову и торопливо огляделся. — Олле!
Олле исчез, на бревне никого не было. Головни догорели до седого пепла, кострище запеклось как глиняная миска. Было холодно и тихо. С неба сыпалась снежная крупа.
Жуга приподнял голову.
— Чего шумишь? — осведомился он. — Случилось что?
Еще вчера Жуга прорезал в своем одеяле дыру, и теперь, просунув в нее голову, надел его как плащ и подошел к костру. Подбросил сушняка, раздул огонь и опустился рядом с бардом.
— Кто приходил? — спросил он.
Вилли вздрогнул и поежился.
— Никто.
— Будет лучше, если ты расскажешь. Я слышал, как ты с кем-то разговаривал. Кто это был?
— Я ж говорю: никто. Мне сон приснил…
Вильям опустил глаза и осекся: снег возле бревна был весь истоптан знакомыми следами башмаков с рубчатой подошвой — именно такие и предпочитал носить канатоходец.
Травник тоже их заметил.
— Олле? — спросил он.
— Олле, — обреченно кивнул Вильям.
Жуга уселся поудобнее и запахнул плотнее одеяло.
— Ну что ж… Рассказывай.
Холодная вода заколыхалась, тронутая тонким лезвием, сомкнулась без следа; белый островок мыльной пены закачался на маленьких волнах, растаял и исчез. Поверхность старого пруда вновь сделалась чистой и неподвижной. Несколько мгновений Жуга критически рассматривал свое отражение, затем вздохнул и принялся соскабливать с лица щетину бороды. Бритва шла туго, с тупым противным хрустом — как он ни пытался, наточить ее как следует не получилось. Кривясь и надувая щеки, травник кое-как выбрил пол-лица и верхнюю губу, когда вдруг за спиной его послышались шаги и чья-то тень возникла над обрывом. Отразилась в зеркале пруда. Жуга не обернулся: в этом не было нужды — эти шаги он узнал бы из тысячи.
— Зачем ты бреешь бороду? — спросила Нора.
Травник задержал движение руки, затем и вовсе опустил ее. Повернул голову. Ничего не сказал.
— Телли ведь наверное сказал тебе, что тебя ищут? — Поколебавшись, Нора спрыгнула к воде. — Ведь не может быть, чтоб не сказал.
Жуга все так же молча сполоснул бритву; та плеснула, как какое-то водяное животное. Мыльные разводы поплыли по воде.
— Мне осточертела эта метелка, — проговорил он наконец.
— Тебя узнают.
— Наплевать.
Повисла пауза. Нора села рядом, провела ладонью по воде, коснулась илистого дна. Муть заклубилась бурым облачком. Мыльная пена на щеке у травника медленно засыхала.
— Ты мало изменился.
— Да? — хмыкнул травник. — Приятно слышать.
Лицо его было лишено всяческого выражения.
— Где твой меч? Ты им уже не бреешься?
— Нет.
— Ты не спал сегодня ночью, — произнесла негромко девушка и пояснила свою мысль: — У тебя круги под глазами.
— Обычное дело, — пожал плечами тот. — Мне всегда не спится, если что-то наперекосяк, ты же знаешь.
— Знаю.
— Послушай, Линора, — травник отодвинулся от воды и со щелчком сложил в ладони бритву, — чего ты хочешь? Ты не захотела идти со мной, когда это мне было нужно, так зачем теперь весь этот разговор?
— Я не уходила! Это ты ушел! — Нора поджала губы. — Что мне было делать? Что?
— Я же объяснил тебе…
— Я слышала твои объяснения! — фыркнула та. — Чушь и чепуха! Мог бы придумать причину получше! Он, видите ли, ушел искать себя! А обо мне ты подумал? Сначала я и вправду ждала, а потом подумала: чего ради? Он шляется, бог знает где и с кем, а я — сиди, как дура?! Тебе не понять, как это больно и обидно — все время гадать: вернется — не вернется? Я решила жить без тебя, я научилась этому, нашла новых друзей, и вот, когда я уже почти забыла все, вдруг снова появляешься ты, и все начинается с начала! Из-за этого мальчишки, из-за этого дракона… из-за тебя я потеряла все…
— Все?! — вскинулся травник. В голосе его было столько удивления, что Нора поперхнулась и умолкла. — Ты потеряла? Фургон, полудохлая кляча и блохастый ворох старых шкур — это и есть твое «все»?
Девушка молчала.
— Я тоже много потерял, — продолжил он после паузы, — дом в городе, работу и полгода жизни, не говоря уж о тебе, но я и не думаю винить в том тебя или мальчишку. Так что, давай не будем хвастаться друг перед другом своими… потерями. Дракон — это совсем не то, что ты думаешь. Да и Телли, пожалуй, тоже.
— Вы все безумны, — медленно сказала Нора, — ты и твой Телли со своим драконом. А теперь и Арнольд с Вильямом с ума двинулись. Из-за вас Олле погиб, а вам все равно — как будто бы не человека убили, а куклу в балагане!
— Олле? — травник нахмурился. — Олле — не кукла. Помяни мое слово, он еще доставит нам хлопот.
Линора с подозреньем покосилась на Жугу.
— Олле… доставит… Что ты имеешь в виду?
— Потом объясню, — уклончиво ответил тот.
И умолк.
Волосы травника выбились из-под ремешка, на худом загорелом лице лихорадочно блестели глаза. Сейчас, с торчащими вихрами недобритых рыжих бакенбардов он еще больше походил на злого и рассерженного лиса. Не хватало только пары острых ушек на макушке.
— Я вернулся за тобой, — проговорил он. — Я искал тебя и не нашел. Потом мне сказали, что ты нашла себе другого. Знаешь, я уже привык, что меня все время предают. Мне только хотелось спросить тебя, почему ты так поступила со мной, а потом один умный человек сказал мне: «Не спрашивай у женщин, почему».
— Узнаю Золтана, — хмыкнула та.
— Четыре месяца — не столь большой срок, — проигнорировав реплику Норы, продолжал Жуга, — но тебе его хватило, чтоб меня забыть. Но я все равно искал тебя. Я впал в какое-то исступленье. Знаешь, наверное тебе повезло, что я тогда тебя не встретил. Я хотел понять, что произошло, но я, должно быть, потерял разум. Я хотел превратить твою жизнь в кошмар, стать твоим… твоим личным чудовищем, которое преследовало бы тебя и только тебя, всегда и везде.
— Почему? — тихо спросила она.
— Потому что любовь — это не только право, но и обязанность, потому что должна быть на этом свете хоть какая-то справедливость. Потому что нельзя вымогать то, что дается даром! — рявкнул травник и тут же почувствовал, что в горячке хватил через край — девушка сжалась, словно от удара, лицо ее помрачнело. — И даже если ты заставила себя забыть, — закончил он, — тебе придется — рано или поздно — вспомнить все.
Травник поморщился и посмотрел на зажатую в кулаке бритву, вздохнул, смочил водой засохшую коросту мыла на щеках и снова принялся за бритье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90