Знаешь?
Телли почувствовал, как по спине ползет холодок. Он никак не ожидал, что лезть в подземный ход придется в одиночку, но иного выхода, похоже, и взаправду не было. Он гулко сглотнул, посмотрел на спящего Рика и кивнул:
— Знаю.
— Ух ты, какая вещь! Ну-ка, дай посмотреть! Дай, дай!
Олле ловко выхватил из под носа у Тила доску с фигурками и утащил ее к себе на колени. Покрутил перед собою так и этак, перевернул и потряс.
— Поосторожней… — Телли нахмурился, протянул за нею руку. — Перестань!
Олле проворно отскочил, состроил Телли рожу и спрятал доску за спину, потом подбросил ее и поймал.
— Ха! — крикнул он. — Всю жизнь с протянутой рукой… Забавная вещица. Где взял?
— Да так… досталось. Слушай, Олле, это не игрушка. Дай сюда.
— А что? — он тронул одну фигурку, другую и поднял взгляд на Телли. — Они не двигаются?
— Нет. То есть… — Тил замялся. — Ну, в общем, я их двинуть не могу.
— Тогда какой от них прок?
— Не знаю, — честно признался тот. — Она…
— Давай сломаем! — предложил Олле и, увидев, как мгновенно побледнел мальчишка, расхохотался. — Да пошутил я, пошутил… А здорово вырезано. Это что, кость?
— Наверное.
— А круги зачем?
Тил уже и сам был не рад, что вытащил треклятую дощечку. По правде говоря, ему просто хотелось посмотреть, не сдвинулся ли кто еще, а более удобного момента, казалось, не предвидится — Арнольд пошел к Горелой башне, как и обещал, Вильям и Нора двинули на рынок за покупками, в палатке остались только Олле, Тил и Рик, да и то последний спал. Теперь, однако, Телли понимал, что лучше бы наоборот остались все другие, а Олле бы куда-нибудь ушел.
Меж тем, доска, похоже, заинтересовала акробата всерьез. Он ухватил фигурку лиса и попытался ее приподнять. Тил напрягся, но фигурка, как и раньше, поднялась только вместе со всей доской.
— Тьфу, — сплюнул Олле, — толком и не разглядеть… Ты что, приклеил их?
Он поднес ее к глазам и стал рассматривать, придерживая снизу пальцами.
— Занятно… Ха! — вдруг оживился он и отложил дощечку в сторону. — А у меня ведь тоже где-то есть такая безделушка. Я сейчас.
И с этими словами он бросился к мешкам, разбрасывая тряпки.
— Так, где же это я… куда же это я… ай-яй-яй… А! Вот.
На ладони его лежала деревянная фигурка — маленький, с палец ростом человечек с мешком за плечами.
— Нравится? — довольно ухмыльнулся Олле. — Сам вырезал. Чем хуже этих?
И, прежде чем Телли успел его предупредить, поставил человечка в самый центр доски.
— Ха! — крикнул он, двигая его по доске туда-сюда. Человечек пересек все поле вдоль и поперек, перепрыгивая через все стоящие фигурки. — Смотри — не прилипает. Раз, раз, и в дамки! Не то, что твои…
Тил замер, но ничего не произошло, и он с облегченьем перевел дух. Олле откровенно развлекался, наблюдая за его растерянной физиономией.
— Я выиграл! — объявил он, подбросил и поймал свою фигурку: «Оп!». Протянул ее Тилу. Тот машинально взял и повертел ее в пальцах. Поднял взгляд.
— А кто это?
— Да просто человек, — пожал тот плечами. — С веревкой и мешком.
— А где веревка?
— Издеваешься? В мешке, конечно! Не в руках же ее таскать… Песенка такая есть, слыхал, наверное.
Он забрал фигурку обратно, вновь подбросил, поймал и продекламировал:
Из дома вышел человек
С веревкой и мешком
И в дальний путь, и в дальний путь
Отправился пешком…
Он умолк.
— И что? — поинтересовался Телли. — Что там дальше?
— Да я не помню, — отмахнулся тот. — Вроде, ничего. Шел, шел… Не спал, не пил, не ел. Долго шел, в общем.
— Ну-у, так неинтересно, — разочарованно протянул Телли. — Надо, чтобы там случилось что-нибудь этакое… Таинственное!
— Таинственное? — глаза у Олле загорелись. — Ага! Щас-щас-щас… Тарам-парам-тарарарам… Гм… О!
И вот однажды, на заре
Вошел он в темный лес
И с той поры, и с той поры
И с той поры исчез.
— Ну, как? — спросил он.
— Здорово! — одобрил Тил. — А дальше?
Проснувшийся Рик заинтересовано приоткрыл один глаз и поднял голову, но через мгновенье снова задремал.
— Куда уж дальше-то? — опешил Олле. — Все! Исчез он! Фьють — и нету!
Он вновь подбросил фигурку, подставил ладонь и недоуменно на нее воззрился. Посмотрел наверх, потом на Телли и растерянно опустил руку.
— Ничего себе…
Фигурка не то чтобы не упала, или упала не туда — она просто исчезла. Оба переворошили все вокруг, даже Рика согнали с насиженного места, но фигурки так и не нашли.
— Куда она подевалась-то? — поскреб в затылке Олле. Он потряс опорный столб, надеясь, что фигурка застряла в складках шатра, и едва успел поймать свалившуюся прямо ему на голову Вильямовскую лютню.
Телли стало не по себе.
— Вот тебе и «Фьють!» — передразнил он акробата. — Доигрались.
— А, ерунда, — отмахнулся тот. — Потом найдется. Все равно скоро ехать.
Тил вздохнул и невесело усмехнулся:
— Зато теперь закончить можно. Как-нибудь так:
Но если где-то повстречать
Его случится вам,
Тогда скорей, тогда скорей,
Скорей скажите нам.
Снаружи послышались шаги, Тил сделал Олле знак молчать и спешно набросил на драконью морду одеяло. Рик послушно замер, однако тревога оказалась ложной — то были Нора и Вильям, вернувшиеся с рынка. Олле, мгновенно позабыв о своей потере, подскочил к ним, потрясая доской.
— Нора, что было, что было! Это было так интересно! Мы тут такую песню придумали, Вилли, ты от зависти лопнешь!
— Перестань кривляться, — поморщилась Нора, — а то раньше времени с ума сойдешь. — Она огляделась по сторонам, покосилась на торчащую из вороха тряпок довольную драконью морду и с неодобреньем покачала головой:
— Ну и разгром же вы тут устроили!
От закутка у восточной стены, где циркачи разбили свой шатер, до башни Толстой Берты был неблизкий путь — пришлось пересечь едва ли не весь город. За площадью начинались старые кварталы. Пока Рудольф не рассказал об их истории, Тил не замечал, что эта часть города застроена и вправду очень беспорядочно; дома стояли впритык, стена к стене, без всякой планировки, улицы были узкие, кривые и запутанные. Казалось, многие дома были наспех надстроены на старом фундаменте, в котором, при некотором допущении действительно угадывалось что-то, похожее на старую крепостную стену. Телли вспомнился рисунок на фаянсовой тарелке, той, что он когда-то видел у Рудольфа в кладовой. Пять башен старого замка, нарисованных на ней, вполне могли быть теми самыми, с которых начинался город. Непонятно было только, куда девались три из них. Он поразмыслил и решил, что их, должно быть, сломали во время штурма, а после разобрали на камень.
Наконец над красной черепицей крыш замаячила плоская верхушка Толстой Берты.
— Это она? — спросил Вилли. Он остановился, снял берет и вытер пот со лба. Лютнист, похоже, не привык ходить так далеко и быстро уставал.
— Она, — Тил кивнул и поежился — ему было не по себе. Во владениях Блошиной Канавы он всегда себя чувствовал неуютно, и даже недавнее примирение с Румпелем не прибавляло ему бодрости. Впрочем, сейчас он боялся не столько шайки Отто-Блотто, сколько уцелевших главарей большой Пятерки. В глубине души Тил был даже рад, что Вилли плохо знает город — опасаясь, что его узнают, он заложил изрядный крюк, чтобы злополучный дом, еще хранивший на себе следы недавнего пожара, остался далеко в стороне. Поход получился долгим, зато не скучным — Вильям, несмотря на свой акцент и странноватые манеры, оказался интересным собеседником.
Он оказался родом из маленького городка с совершенно непроизносимым названием Страттфорд-на-Эйвоне где-то на юге Британии, и, с детства имея склонность к сочинительству, отправился бродить по свету в поисках сюжетов для своих творений, да и вообще, как выразился Вилли, «посмотреть мир».
— А то, на месте сидя, разве много увидишь!
— Ну, и много ты повидал? — поинтересовался Телли.
— Всякое бывало, — многозначительно сказал тот.
— Ты что, записываешь все, что услышишь?
— Да ну, еще чего, — отмахнулся тот. — Таскай потом с собой… Записи мне ни к чему, у меня память хорошая — раз услышу, навек запомню.
— А песню ты сам сложил, которую на рынке пел?
— Я там много чего пел. Какую именно?
— Ну эту… про химер, которые на башне.
— А… Эту — нет.
— А про змею?
— И про змею — не я, — погрустнел тот.
— А ты-то что сочиняешь?
— Да я, вообще-то, песни не люблю. Только обрабатываю те, что услышал. А вообще я пьесы сочинять мечтаю. Сонеты… Это стихи такие, — пояснил он, видя недоумение своего собеседника. — Про любовь.
— А, — кивнул Телли. — Понятно. Похабные стишки.
— Ничего тебе не понятно! — рассердился тот, топорща свои узкие, подбритые по местной моде усики. — Это высокий штиль! Это настоящее искусство. Вот, послушай!
Вилли огляделся и, увидев у стены полуразломанную бочку, проворно на нее вскарабкался, отбросил за спину край плаща и, воздев руку к небесам, завыл дурным голосом:
Косматый Пирр, тот, чье оружье черно,
Как мысль его, и ночи той подобно,
Когда в зловещем он лежал коне, —
Свой мрачный облик ныне изукрасил
Еще страшней финифтью, ныне он —
Сплошная червлень; весь расцвечен кровью
Мужей и жен, сынов и дочерей,
Запекшейся от раскаленных улиц,
Что льют…
— Хватит, хватит! — закричал Телли, с испугом замечая, что редкие прохожие уже косятся на поэта и замедляют шаг. — Слазь оттуда, люди ж смотрят!
— Я так и знал, что ты не поймешь, — с горечью сказал тот. С бочки, однако, он слезать не спешил. — А люди… Что мне люди! Черни не дано понять искусство высшее такое! Им подавай чего-нибудь другое…
Не договорив, он потянул из-за спины свою лютню, которую, после того, как Олле чуть ее не разбил, решил пока повсюду носить с собой. Народ помаленьку начал собирался возле бочки.
— Почтеннейшая публика! — провозгласил Вильям. — Послушайте балладу о приключеньях доблестного рыцаря сэра Джона де Борна, который был веселый малый, но большой любитель выпить и подраться, не говоря уже о прочем, ездил в Палестину и вернулся невредимый…
— Хорош трепаться! — донеслось из толпы. — Музыку давай!
Вилли ударил по струнам:
Сэр Джон де Борн был рыцарь славный,
И в доблести немногим равный.
Он резво лез в любой скандал,
Как всякий честный феодал.
Притом, он обожал скандалы,
Как все честные феодалы.
И при дворе он был в чести
И даже не урод почти.
Владел он замком величавым,
Овеянным столетней славой,
А та, что рухнула, стена,
Была не очень и нужна.
Соседних рыцарей встречая
И аккуратно побеждая,
Он шлем подолгу не снимал —
Под ним он синяки скрывал.
Вокруг красотки увивались
И на турнирах умилялись,
Как он, не покладая рук,
Рубил в капусту всех вокруг!
Однажды он и сам влюбился
И в гости к даме заявился,
И сдерживая страсти пыл,
В себя немало пива влил.
Игриво щелкая зубами,
Он песню пел прекрасной даме,
Аккомпанируя себе
На барабане и трубе,
Но сей шедерв пропал напрасно.
Сэр Джон расстроен был ужасно,
А дама честь свою блюла
И на ухо туга была.
Когда же страсти отгорели
(И, кстати, бочки опустели),
Сэр Джон де Борн побрел домой,
Поникнув гордой головой.
А раз, до чертиков напившись,
В кольчугу с лязгом облачившись,
Сэр Джон, пыхтя, в седло полез —
На подвиги попутал бес.
Но зря в окрестностях знакомых
Искал он львов или драконов
Он географии не знал
А стало быть, не там искал.
— Вот в результате он и рванул в Палестину! — не переставая играть, объявил Вильям под хохот слушателей. — Тут должен быть еще куплет, но я его пока не придумал. В общем, его там поймали.
— Кто поймал? Драконы? — выкрикнул кто-то.
— Да нет, сарацины!
Он, правда, долго отбивался
И матом яростно ругался,
Но сарацинские ребята
Не знали аглицкаго мата!
В глуши, во мраке заточенья,
Он ел вишневое варенье
И косточками в тех плевал,
Кто дверь темницы открывал!
Лютня тренькнула в последний раз, Вилли с достоинством поклонился, забросил ее за спину и, спрыгнув с бочки, деловито направился прочь.
— Эй, рифмач! — окликнули его. — А дальше-то чего?
Вилли обернулся на ходу и картинно развел руками:
— Не обессудьте, господа хорошие, а только больше нету. Как-нибудь в другой раз… Пошли, Тил, и так задержались.
— А кто задержал-то! — проворчал тот. — Ишь, распелся… певчий дрозд.
— Певчий дрозд? — задумался Вильям. — Зингдроссель… Гм. Не так уж плохо.
— О чем это ты?
— Поэту нужно звучное имя, чтобы помнили. Вальтер фон дер Фогельвейде, например, или…
— Да ну, слюнтяйство какое-то, — скривился Телли. — Все эти пташки, лютики-цветочки. Прозвище должно быть острое и чтобы в точку, как стрела, как удар копья.
— Удар копья… удар копья… — пробормотал Вильям и потер подбородок. — А что, ничего. Пожалуй. я над этим подумаю.
Они прошли еще немного, повернули раз, другой, и перед ними в полный рост встала Толстая Берта — широченная груда замшелого камня, некогда — сердце старой крепости.
Если верить Рудольфу.
— Эй, постойте!
Телли вздрогнул от окрика и невольно втянул голову в плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Телли почувствовал, как по спине ползет холодок. Он никак не ожидал, что лезть в подземный ход придется в одиночку, но иного выхода, похоже, и взаправду не было. Он гулко сглотнул, посмотрел на спящего Рика и кивнул:
— Знаю.
— Ух ты, какая вещь! Ну-ка, дай посмотреть! Дай, дай!
Олле ловко выхватил из под носа у Тила доску с фигурками и утащил ее к себе на колени. Покрутил перед собою так и этак, перевернул и потряс.
— Поосторожней… — Телли нахмурился, протянул за нею руку. — Перестань!
Олле проворно отскочил, состроил Телли рожу и спрятал доску за спину, потом подбросил ее и поймал.
— Ха! — крикнул он. — Всю жизнь с протянутой рукой… Забавная вещица. Где взял?
— Да так… досталось. Слушай, Олле, это не игрушка. Дай сюда.
— А что? — он тронул одну фигурку, другую и поднял взгляд на Телли. — Они не двигаются?
— Нет. То есть… — Тил замялся. — Ну, в общем, я их двинуть не могу.
— Тогда какой от них прок?
— Не знаю, — честно признался тот. — Она…
— Давай сломаем! — предложил Олле и, увидев, как мгновенно побледнел мальчишка, расхохотался. — Да пошутил я, пошутил… А здорово вырезано. Это что, кость?
— Наверное.
— А круги зачем?
Тил уже и сам был не рад, что вытащил треклятую дощечку. По правде говоря, ему просто хотелось посмотреть, не сдвинулся ли кто еще, а более удобного момента, казалось, не предвидится — Арнольд пошел к Горелой башне, как и обещал, Вильям и Нора двинули на рынок за покупками, в палатке остались только Олле, Тил и Рик, да и то последний спал. Теперь, однако, Телли понимал, что лучше бы наоборот остались все другие, а Олле бы куда-нибудь ушел.
Меж тем, доска, похоже, заинтересовала акробата всерьез. Он ухватил фигурку лиса и попытался ее приподнять. Тил напрягся, но фигурка, как и раньше, поднялась только вместе со всей доской.
— Тьфу, — сплюнул Олле, — толком и не разглядеть… Ты что, приклеил их?
Он поднес ее к глазам и стал рассматривать, придерживая снизу пальцами.
— Занятно… Ха! — вдруг оживился он и отложил дощечку в сторону. — А у меня ведь тоже где-то есть такая безделушка. Я сейчас.
И с этими словами он бросился к мешкам, разбрасывая тряпки.
— Так, где же это я… куда же это я… ай-яй-яй… А! Вот.
На ладони его лежала деревянная фигурка — маленький, с палец ростом человечек с мешком за плечами.
— Нравится? — довольно ухмыльнулся Олле. — Сам вырезал. Чем хуже этих?
И, прежде чем Телли успел его предупредить, поставил человечка в самый центр доски.
— Ха! — крикнул он, двигая его по доске туда-сюда. Человечек пересек все поле вдоль и поперек, перепрыгивая через все стоящие фигурки. — Смотри — не прилипает. Раз, раз, и в дамки! Не то, что твои…
Тил замер, но ничего не произошло, и он с облегченьем перевел дух. Олле откровенно развлекался, наблюдая за его растерянной физиономией.
— Я выиграл! — объявил он, подбросил и поймал свою фигурку: «Оп!». Протянул ее Тилу. Тот машинально взял и повертел ее в пальцах. Поднял взгляд.
— А кто это?
— Да просто человек, — пожал тот плечами. — С веревкой и мешком.
— А где веревка?
— Издеваешься? В мешке, конечно! Не в руках же ее таскать… Песенка такая есть, слыхал, наверное.
Он забрал фигурку обратно, вновь подбросил, поймал и продекламировал:
Из дома вышел человек
С веревкой и мешком
И в дальний путь, и в дальний путь
Отправился пешком…
Он умолк.
— И что? — поинтересовался Телли. — Что там дальше?
— Да я не помню, — отмахнулся тот. — Вроде, ничего. Шел, шел… Не спал, не пил, не ел. Долго шел, в общем.
— Ну-у, так неинтересно, — разочарованно протянул Телли. — Надо, чтобы там случилось что-нибудь этакое… Таинственное!
— Таинственное? — глаза у Олле загорелись. — Ага! Щас-щас-щас… Тарам-парам-тарарарам… Гм… О!
И вот однажды, на заре
Вошел он в темный лес
И с той поры, и с той поры
И с той поры исчез.
— Ну, как? — спросил он.
— Здорово! — одобрил Тил. — А дальше?
Проснувшийся Рик заинтересовано приоткрыл один глаз и поднял голову, но через мгновенье снова задремал.
— Куда уж дальше-то? — опешил Олле. — Все! Исчез он! Фьють — и нету!
Он вновь подбросил фигурку, подставил ладонь и недоуменно на нее воззрился. Посмотрел наверх, потом на Телли и растерянно опустил руку.
— Ничего себе…
Фигурка не то чтобы не упала, или упала не туда — она просто исчезла. Оба переворошили все вокруг, даже Рика согнали с насиженного места, но фигурки так и не нашли.
— Куда она подевалась-то? — поскреб в затылке Олле. Он потряс опорный столб, надеясь, что фигурка застряла в складках шатра, и едва успел поймать свалившуюся прямо ему на голову Вильямовскую лютню.
Телли стало не по себе.
— Вот тебе и «Фьють!» — передразнил он акробата. — Доигрались.
— А, ерунда, — отмахнулся тот. — Потом найдется. Все равно скоро ехать.
Тил вздохнул и невесело усмехнулся:
— Зато теперь закончить можно. Как-нибудь так:
Но если где-то повстречать
Его случится вам,
Тогда скорей, тогда скорей,
Скорей скажите нам.
Снаружи послышались шаги, Тил сделал Олле знак молчать и спешно набросил на драконью морду одеяло. Рик послушно замер, однако тревога оказалась ложной — то были Нора и Вильям, вернувшиеся с рынка. Олле, мгновенно позабыв о своей потере, подскочил к ним, потрясая доской.
— Нора, что было, что было! Это было так интересно! Мы тут такую песню придумали, Вилли, ты от зависти лопнешь!
— Перестань кривляться, — поморщилась Нора, — а то раньше времени с ума сойдешь. — Она огляделась по сторонам, покосилась на торчащую из вороха тряпок довольную драконью морду и с неодобреньем покачала головой:
— Ну и разгром же вы тут устроили!
От закутка у восточной стены, где циркачи разбили свой шатер, до башни Толстой Берты был неблизкий путь — пришлось пересечь едва ли не весь город. За площадью начинались старые кварталы. Пока Рудольф не рассказал об их истории, Тил не замечал, что эта часть города застроена и вправду очень беспорядочно; дома стояли впритык, стена к стене, без всякой планировки, улицы были узкие, кривые и запутанные. Казалось, многие дома были наспех надстроены на старом фундаменте, в котором, при некотором допущении действительно угадывалось что-то, похожее на старую крепостную стену. Телли вспомнился рисунок на фаянсовой тарелке, той, что он когда-то видел у Рудольфа в кладовой. Пять башен старого замка, нарисованных на ней, вполне могли быть теми самыми, с которых начинался город. Непонятно было только, куда девались три из них. Он поразмыслил и решил, что их, должно быть, сломали во время штурма, а после разобрали на камень.
Наконец над красной черепицей крыш замаячила плоская верхушка Толстой Берты.
— Это она? — спросил Вилли. Он остановился, снял берет и вытер пот со лба. Лютнист, похоже, не привык ходить так далеко и быстро уставал.
— Она, — Тил кивнул и поежился — ему было не по себе. Во владениях Блошиной Канавы он всегда себя чувствовал неуютно, и даже недавнее примирение с Румпелем не прибавляло ему бодрости. Впрочем, сейчас он боялся не столько шайки Отто-Блотто, сколько уцелевших главарей большой Пятерки. В глубине души Тил был даже рад, что Вилли плохо знает город — опасаясь, что его узнают, он заложил изрядный крюк, чтобы злополучный дом, еще хранивший на себе следы недавнего пожара, остался далеко в стороне. Поход получился долгим, зато не скучным — Вильям, несмотря на свой акцент и странноватые манеры, оказался интересным собеседником.
Он оказался родом из маленького городка с совершенно непроизносимым названием Страттфорд-на-Эйвоне где-то на юге Британии, и, с детства имея склонность к сочинительству, отправился бродить по свету в поисках сюжетов для своих творений, да и вообще, как выразился Вилли, «посмотреть мир».
— А то, на месте сидя, разве много увидишь!
— Ну, и много ты повидал? — поинтересовался Телли.
— Всякое бывало, — многозначительно сказал тот.
— Ты что, записываешь все, что услышишь?
— Да ну, еще чего, — отмахнулся тот. — Таскай потом с собой… Записи мне ни к чему, у меня память хорошая — раз услышу, навек запомню.
— А песню ты сам сложил, которую на рынке пел?
— Я там много чего пел. Какую именно?
— Ну эту… про химер, которые на башне.
— А… Эту — нет.
— А про змею?
— И про змею — не я, — погрустнел тот.
— А ты-то что сочиняешь?
— Да я, вообще-то, песни не люблю. Только обрабатываю те, что услышал. А вообще я пьесы сочинять мечтаю. Сонеты… Это стихи такие, — пояснил он, видя недоумение своего собеседника. — Про любовь.
— А, — кивнул Телли. — Понятно. Похабные стишки.
— Ничего тебе не понятно! — рассердился тот, топорща свои узкие, подбритые по местной моде усики. — Это высокий штиль! Это настоящее искусство. Вот, послушай!
Вилли огляделся и, увидев у стены полуразломанную бочку, проворно на нее вскарабкался, отбросил за спину край плаща и, воздев руку к небесам, завыл дурным голосом:
Косматый Пирр, тот, чье оружье черно,
Как мысль его, и ночи той подобно,
Когда в зловещем он лежал коне, —
Свой мрачный облик ныне изукрасил
Еще страшней финифтью, ныне он —
Сплошная червлень; весь расцвечен кровью
Мужей и жен, сынов и дочерей,
Запекшейся от раскаленных улиц,
Что льют…
— Хватит, хватит! — закричал Телли, с испугом замечая, что редкие прохожие уже косятся на поэта и замедляют шаг. — Слазь оттуда, люди ж смотрят!
— Я так и знал, что ты не поймешь, — с горечью сказал тот. С бочки, однако, он слезать не спешил. — А люди… Что мне люди! Черни не дано понять искусство высшее такое! Им подавай чего-нибудь другое…
Не договорив, он потянул из-за спины свою лютню, которую, после того, как Олле чуть ее не разбил, решил пока повсюду носить с собой. Народ помаленьку начал собирался возле бочки.
— Почтеннейшая публика! — провозгласил Вильям. — Послушайте балладу о приключеньях доблестного рыцаря сэра Джона де Борна, который был веселый малый, но большой любитель выпить и подраться, не говоря уже о прочем, ездил в Палестину и вернулся невредимый…
— Хорош трепаться! — донеслось из толпы. — Музыку давай!
Вилли ударил по струнам:
Сэр Джон де Борн был рыцарь славный,
И в доблести немногим равный.
Он резво лез в любой скандал,
Как всякий честный феодал.
Притом, он обожал скандалы,
Как все честные феодалы.
И при дворе он был в чести
И даже не урод почти.
Владел он замком величавым,
Овеянным столетней славой,
А та, что рухнула, стена,
Была не очень и нужна.
Соседних рыцарей встречая
И аккуратно побеждая,
Он шлем подолгу не снимал —
Под ним он синяки скрывал.
Вокруг красотки увивались
И на турнирах умилялись,
Как он, не покладая рук,
Рубил в капусту всех вокруг!
Однажды он и сам влюбился
И в гости к даме заявился,
И сдерживая страсти пыл,
В себя немало пива влил.
Игриво щелкая зубами,
Он песню пел прекрасной даме,
Аккомпанируя себе
На барабане и трубе,
Но сей шедерв пропал напрасно.
Сэр Джон расстроен был ужасно,
А дама честь свою блюла
И на ухо туга была.
Когда же страсти отгорели
(И, кстати, бочки опустели),
Сэр Джон де Борн побрел домой,
Поникнув гордой головой.
А раз, до чертиков напившись,
В кольчугу с лязгом облачившись,
Сэр Джон, пыхтя, в седло полез —
На подвиги попутал бес.
Но зря в окрестностях знакомых
Искал он львов или драконов
Он географии не знал
А стало быть, не там искал.
— Вот в результате он и рванул в Палестину! — не переставая играть, объявил Вильям под хохот слушателей. — Тут должен быть еще куплет, но я его пока не придумал. В общем, его там поймали.
— Кто поймал? Драконы? — выкрикнул кто-то.
— Да нет, сарацины!
Он, правда, долго отбивался
И матом яростно ругался,
Но сарацинские ребята
Не знали аглицкаго мата!
В глуши, во мраке заточенья,
Он ел вишневое варенье
И косточками в тех плевал,
Кто дверь темницы открывал!
Лютня тренькнула в последний раз, Вилли с достоинством поклонился, забросил ее за спину и, спрыгнув с бочки, деловито направился прочь.
— Эй, рифмач! — окликнули его. — А дальше-то чего?
Вилли обернулся на ходу и картинно развел руками:
— Не обессудьте, господа хорошие, а только больше нету. Как-нибудь в другой раз… Пошли, Тил, и так задержались.
— А кто задержал-то! — проворчал тот. — Ишь, распелся… певчий дрозд.
— Певчий дрозд? — задумался Вильям. — Зингдроссель… Гм. Не так уж плохо.
— О чем это ты?
— Поэту нужно звучное имя, чтобы помнили. Вальтер фон дер Фогельвейде, например, или…
— Да ну, слюнтяйство какое-то, — скривился Телли. — Все эти пташки, лютики-цветочки. Прозвище должно быть острое и чтобы в точку, как стрела, как удар копья.
— Удар копья… удар копья… — пробормотал Вильям и потер подбородок. — А что, ничего. Пожалуй. я над этим подумаю.
Они прошли еще немного, повернули раз, другой, и перед ними в полный рост встала Толстая Берта — широченная груда замшелого камня, некогда — сердце старой крепости.
Если верить Рудольфу.
— Эй, постойте!
Телли вздрогнул от окрика и невольно втянул голову в плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90