— Пиши, как есть, и на что это указывает. Они там сами разберутся. Кстати, а зачем тебе-то это поручили?
— Людей, говорят, не хватает. Ну, а мне просто было интересно.
— Ну, ладно, пока, Палыч. — Хирург вышел из кабинета, а Островский вновь припал глазом к окуляру микроскопа и долго во что-то вглядывался.
Вдалеке, за дверями кабинета послышались удаляющиеся шаги дежурного хирурга, спешащего на второй этаж.
Виктор Павлович оторвался от микроскопа, взял со стола очки в желтой металлической оправе и надел их. После достал из верхнего ящика стола несколько листов, исписанных непонятным мелким почерком, и стал дописывать.
Исписав еще два листа, Островский встал и подошел к другому столу, на котором стоял графин с водой. Наполнил доверху стакан и выпил жадными глотками.
После сложил по порядку все листы и скрепил их вместе с фото скрепкой.
Сев вновь за стол, перечитал, исправляя, перечеркивая и дополняя написанное. Закончив, встал и тихо произнес:
— С ума можно сойти.
Тут позади себя Виктор Павлович услышал скрип пола, а за тем — гнусавый голос:
— Вам это, авторитетно заявляю, ни в коем случае не грозит.
Островский повернулся так резко, что задел ногой стул, который упал на спинку. Увидев произнесшего эти слова, лаборант раскрыл рот.
Перед ним стоял неприятного вида в белом запачканном высохшей кровью халате гражданин, ничем не похожий на врача; в персонале больницы, — Островский знал это точно, — его не было. Личность имела рыжие прямые волосы, огромных размеров красный рот, маленькие зеленые глазки. На шее имелся длинный багровый шрам. Более всего лаборанта поразило то, что на докторском колпаке был намалеван кривой красный крест вероятно красной губной помадой. Подняв правую руку, указав пальцем на лаборанта, рыжий спросил:
— Здесь находится анатомическая?
Вопрос, естественно, удивил Островского. Оно и понятно, — какую анатомическую может искать этот гражданин в таком виде, да к тому же не имеющий никакого отношения к больнице? Виктор Павлович отвечать не стал, а сам спросил:
— Кто вы? Что вы здесь делаете?
Рыжий сощурил правый глаз, от чего его физиономия приняла более гадкое выражение, улыбнулся криво и ответил:
— Очень много вопросов сразу. Кстати, чрезмерное любопытство сильно вредит здоровью. А чрезмерные амбиции и честолюбие вместе ведут к весьма печальным последствиям. Ведь вы не будете отрицать, что вы честолюбивы? Не так ли?
Островский, выслушав всю эту ахинею, и мало что поняв из нее, крикнул:
— Вон отсюда! Или я позову охрану!
Рыжий и не собирался уходить. Он засмеялся и произнес:
— Это ту-то, которая там, внизу сидит? Да в такой час возле нее икни, — она помрет со страху… Ладно, шутки в сторону. Я здесь, чтобы передать вам привет от Владимирского и Китова. Помните двадцать второе октября восемьдесят восьмого года? А? Помните. Жена последнего, читая результаты вскрытия, захлебывалась слезами. А ведь парню было всего-то двадцать лет. Вы поразительный лжец и убийца.
— Кто вы? — Островский начал понимать мало-помалу, о чем речь, и его заколотило от страха, поэтому голос звучал очень тихо. Виктор Павлович постоянно повторял про себя, что этого не может быть.
— Я — карающая длань провидения. Очень жаль, что до этого дня не дожил твой соучастник — Краснов Петр Павлович, участковый врач Китова и Владимирского. Какая жалость — подавился рыбной костью. Впрочем, ему повезло больше. Чего не скажешь о тебе. — Рыжий улыбнулся во весь рот, открыв взору лаборанта два ряда ослепительно белых зубов и четыре острых и длинных клыка.
Пот быстро выступил на лбу лаборанта и потек вниз.
— Помогите, — прошептал осипшим вдруг голосом Островский.
— Сейчас, — обнадежил рыжий и, подняв левую руку, пальцы правой запустил под рукав собственного халата и разорвал рукав до локтя, обнажив бледную кожу. Правую ладонь повернул вверх, и на нее прямо из воздуха упал, блеснув в свете люстры, медицинский скальпель.
Рыжий, держа ланцет двумя пальцами, сказал:
— Вот этим был убит таксист.
Потом брюшком лезвия провел медленно по запястью вдоль руки. Края раны как-то сами собой разошлись, и потекла густая красная, темная кровь. Она стекала по запястью вниз. Образовавшиеся капли стали падать, но они не долетали до пола, растворяясь в воздухе. Рыжий с удовольствием на своей мерзкой роже сжал руку в кулак, и кровь полилась уже потоком, все так же не достигая пола.
Виктор Павлович почувствовал, что теряет сознание. Он попытался ухватиться за край стола, но упасть ему не пришлось, — рыжий двинулся в его сторону. Островский отступил, наткнулся задом на стул, начал беспомощно теребить рукою микроскоп, надеясь воспользоваться им, но рыжий, подойдя вплотную, сгреб воротник халата лаборанта правой рукой. Скальпель оказался в левой. Тут Островский понял, что это конец. Рыжий убийца занес руку с зажатым в ней скальпелем над собой, запрокинул голову и начал жадными глотками пить красную жидкость, льющуюся в рот. От этого лицо, перепачканное кровью, стало еще страшнее. Кровь, бежавшая из вены, дотекла до халата и, пропитывая его, стала расползаться красным пятном на боку Виконта.
Неожиданно де ла Вурд получил страшный удар по шее. Это Островский, схвативший со стола микроскоп, попытался оглушить убийцу.
Зеркальце микроскопа разбилось и рассекло кожу под ухом Виконта. Из раны тонкой струйкой потекла кровь. Но тот руки не отпустил, а улыбнулся еще шире и сказал окровавленным ртом:
— Ничего не выйдет. Я уже мертв. А ты? Знаешь ли ты, каково быть мертвым? Не чувствовать боли? Лишь вечный, мучительный холод!
Островский молчал. Пот бежал по его лицу и шее. Лаборант весь дрожал от страха.
— Знаешь?!! — страшно проорал вампир.
— Н… не… нет. — Дрожь тела усиливалась, Островский, совершенно обессилив, стал оседать, закатывая глаза.
— Узнай же, — прошипел Виконт. И легким, но точным широким взмахом руки, полоснул скальпелем по шее Островского в районе артерии.
Тут же из раны брызнула кровь.
Умирающий Островский неестественно замахал руками и захрипел. В горле у него забулькало. Кровь била из рассеченной артерии и заливала грудь Виконта. Но тот заткнул своим ртом рану и с наслаждением стал глотать кровь Виктора Павловича, стеклянные безжизненные глаза которого смотрели в потолок.
Скальпель звякнул у ног.
Насытившийся вампир подтащил тело лаборанта к единственному окну лаборатории. Подняв труп, как подушку, де ла Вурд ударил головой Виктора Павловича в стекло, от чего оно разбилось. Осколки побежали на пол. Убийца ударил еще раз, тем самым выбив стекло во второй раме. Потом поставил тело на подоконник и дернул за ноги так, что остались на подоконнике четкие следы от ботинок. Труп тяжело повалился на торчащие из рамы осколки. Точно в рану с отвратительным хрустом вошел острый кусок стекла и отсек голову, которая вместе с всё еще вытекающей кровью полетела во двор больницы. Глухой удар оповестил о том, что голова упала на лед крыльца. Тем не менее убийца перегнулся через подоконник и осмотрел лед у крыльца; голова лежала там.
— Странно, как хрупка шея негодяя; нормальному человеку так легко голову не отделить… Надо соблюдать клятвы, — окровавленным ртом произнес де ла Вурд, — особенно, если это клятва Гиппократа. Adios, senior Ostrovsky.
Виконт положил окровавленный скальпель в карман пропитавшегося кровью халата и огляделся. Он нигде не увидел и капли крови. Сытый и довольный хорошо проделанной работой убийца усмехнулся, подошел к столу, подобрал все осколки от микроскопа, взял со стола отчет с фотографией и засунул всё это в карман. После чего шагнул в стену под выключателем и растворился в ней.
Тут раздался разбудивший половину больницы душераздирающий женский крик. Вопила одна из санитарок, которая, услыхав звон бьющегося стекла, вышла на крыльцо приемного покоя. Она поскользнулась и, падая, ухватила рукою теплый круглый предмет. Это была отрезанная голова лаборанта железнодорожной больницы Островского Виктора Павловича.
Глава VIII
АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ
Будь в силах ты рассудка не лишиться…
Редьярд Киплинг «Будь в силах ты…»
Виталий Серебряков сидел за компьютером уже несколько часов. Судя по выражению его лица, дела шли в гору. Глаза его заворожено следили за курсором на экране. Пальцы рук летали по клавиатуре, и на экране появлялись все новые и новые строчки:
Букет из сада Пустоты
К твоим ногам падет.
Ты примешь черные цветы,
Возобновишь полет.
На крыльях, поданных тебе,
Влетишь к пределам снов.
Узнаешь истину во сне,
Увидишь Мир богов.
Это было его новое стихотворение. Он не знал, откуда оно появилось, и чем навеяно, он просто писал то, что приходило на ум. Виталий был захвачен вдохновением…
И, встав под стяги Темноты ,
Приняв от Зла клинок,
Постигнешь истину и ты,
На ком лежит венок.
Он задумался на секунду, пока образ заключительного четверостишия не сформировался в голове и дописал:
Венок покрыл твое чело,
Венок сплетен из Тьмы .
Клянись душою перед Злом , —
Тебя полюбим мы…
«Ничего не скажешь, хорошенький стишок», — подумал Серебряков о своем творении.
Зазвенел телефон в прихожей. Виталий машинально взглянул на часы: 0:16 и подошел к аппарату. Подняв трубку, произнес:
— Да, я слушаю.
— Виталий Васильевич? — осведомились в трубке.
— Он самый, а с кем я говорю? — Виталию не был знаком голос из трубки.
— Я — Кобальт Александр Владимирович.
— Я вас не знаю. Кто вы?
— Нам нужно встретиться. Там я и объяснюсь. — Голос в трубке говорил совершенно спокойно.
— С какой это стати? — взбеленился Серебряков. — Я о вас понятия не имею! Кто вы? Чем занимаетесь? Зачем я вам нужен?
— Не нервничайте, соглашайтесь. Я дело говорю. Это связано с вашим позавчерашним сном. Наша встреча очень важна, и не только для вас. Вы можете пожалеть, если откажетесь.
Неожиданно Виталий стал вспоминать кое-что, а именно, как он вчера провел время перед сном, поздний телефонный звонок, гнусавый голос из трубки, цитировавший его собственные стихи. И слова «…встаю под бесчисленные стяги вечного, несокрушимого зла» пронеслись в голове. Подумалось, что какая-то странная всеведущая компания ищет встречи с ним по одной им известной причине.
— Что вы молчите? — не выходя из спокойствия, спросил голос в трубки.
— Я хочу знать, почему мне звонят весьма осведомленные личности, говорят то, что кроме меня никто не должен знать? А мне остается только догадываться.
— Вам звонили до меня? — трубка вышла из спокойствия, и в голосе появилась настороженность. — Кто звонил?
— Виконт какой-то. Предлагал бесплатный совет. Вообще, можете объяснить, что происходит?! — довольно раздраженно спросил Виталий.
— Значит, — сказали в трубке, — они уже добрались до вас.
— Кто?
— Сын Утра со своей шайкой. Извините меня, но вы действительно попали в поганую историю. Однако я могу объяснить, что с вами происходит. Доверьтесь мне.
— Ну, хорошо, — согласился Виталий.
— Тогда вот что, — в трубке кашлянули, — нам нужно встретиться. Выходите к метро Гагарина. Я там буду вас ждать.
— Прямо сейчас?
— Да. Ничего не бойтесь. Никто не причинит вам никакого вреда. Вы должны уяснить следующее: всё, что с вами происходит и произойдет в ближайшем будущем, выходит за привычные рамки понимания мира. И та компания вам тоже ничего не сделает. Вы им нужны живым и в здравом уме. Идите к метро. Я вас там встречу. У меня на груди будет серебряная звезда.
— Ладно, выхожу. — Виталий положил трубку и задумался.
Прежде всего он проанализировал ситуацию. Попытался найти логическое объяснение всем событиям. Но объяснение с учетом всех обстоятельств получилось поистине чудовищно, оно не укладывалось в сознании, переполненное сверхъестественными выводами. А посему Виталий такое объяснение отринул и решил посмотреть, что будет дальше. Он не боялся, что с ним что-то произойдет. Он не знал, откуда у него эта уверенность, однако решил почему-то, что является ключевой фигурой. Выводы напрашивались сами собой, Виталий просто привел их в систему.
* * *
В двадцать минут первого ночи за накрытым столом в квартире №49 сидели двое: Козлов и граф. Вельда, судя по звону посуды, находилась на кухне. А попугай примостился на ветви потухшего канделябра и похоже спал.
Видимо Леонард пребывал в дурном расположении духа. Он постоянно теребил рукою хрустальную ножку фужера, пил вино, поминутно затягивался сигарой, щипал жареное мясо, ел, снова пил. Наконец граф откинулся в кресле, закрыл глаза. И тень страдания набежала на его прекрасное лицо. Печать невыносимой скорби легла на чело Леонарда.
С Козловым тоже произошла перемена. Всегда поганое лицо вдруг приняло выражение сострадания. Ипполит Ипатьевич сильно переживал за господина. Однако, спустя некоторое время, он видимо решил, что не стоит так сильно отчаиваться, и сказал, обращаясь к графу:
— Сир, не переживайте так, всё утрясется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46