Он почувствовал
себя электрической лампочкой, вдруг получившей энергию неизвестно откуда.
Сама комната оказалась исключительно прозаической. Обои висели
клочьями, обнажая штукатурку. На полу, в густой известковой пыли,
виднелась только одна цепочка следов - кто-то когда-то вошел, огляделся и
вышел. Две груды журналов, железная кровать без пружин и матраца, зияющее
отверстие камина с маленькой жестяной заслонкой. Окно закрывали ставни, но
в щели пробивалось достаточно света, чтобы Марк мог понять, что до заката
еще около часа. На всей комнате лежал отпечаток застарелой мерзости.
Чтобы открыть дверь, увидеть все это и дойти до середины комнаты, где
Стрэйкер приказал Марку остановиться, потребовалось секунд пять. За это
время мальчик успел придумать несколько возможных выходов из положения.
Можно было внезапным прыжком попытаться выбить окно вместе со
ставнями и выпрыгнуть, не видя куда, как делают герои вестернов. Но тут
ему представилось сразу две картины. Одна - пробив окно, он падает прямо
на ржавую кучу металлических обломков косилки и проводит последние секунды
жизни, корчась на железных остриях, как бабочка на булавке. Вторая - окно
пробить не удается, он разбивает стекло, застревает, а Стрэйкер
вытаскивает его оттуда, изрезанного до крови в дюжине мест.
Затем он представляет, что Стрэйкер связывает его и уходит. Увидел
себя на полу в меркнущем свете дня, увидел, как попытки освободиться
делаются все более лихорадочными (хотя остаются безрезультатными), и в
конце концов он слышит на лестнице мерные шаги кого-то в миллион раз
ужаснее Стрэйкера.
И тут он вспомнил прием, о котором прочел в книге. Когда тебя
связывают, надо задержать дыхание на вдохе и напрячь все мускулы. Тогда,
если мускулы ослабли, веревки немного поддадутся. Вся штука в том, чтобы
расслабиться совсем и медленно высвободиться из веревки, не поддаваясь
панике. В книге это казалось совсем легким.
- Повернись, - велел Стрэйкер. - Когда я буду тебя связывать, не
шевелись. Если пошевелишься, я вот этим, - он поднял перед носом Марка
большой палец, словно голосуя на шоссе, - выдавлю тебе глаза. Понимаешь?
Ложись.
Он связал Марку руки за спиной и сделал петлю вокруг шеи.
- Ты привязан к той самой балке, на которой повесился друг и
покровитель моего господина в этой стране, молодой хозяин. Ты польщен?
Веревка перехватила бедра Марка, потом колени, лодыжки. Ему уже давно
не хватало воздуха, но он упрямо держался.
- Ты дрожишь, молодой хозяин, - издевался Стрэйкер. - Ты весь в
твердых жестких узлах. Ты побелел - но будешь еще белее! А ведь бояться
тебе нечего. Мой господин умеет быть добрым. Его любят здесь, в его
собственном городе. Маленький укол, как у доктора, - и ты свободен. Можешь
вернуться к папе и маме. Навести их, когда они лягут спать. - Он встал и
доброжелательно взглянул на Марка. - Я должен попрощаться с тобой на
время, молодой хозяин. Нужно создать удобства твоей прелестной союзнице.
Когда мы увидимся снова, я больше понравлюсь тебе.
Он вышел, хлопнув дверью. Заскрежетал ключом в замке. Когда его шаги
послышались на лестнице, Марк с длинным хриплым выдохом расслабил мускулы.
Веревка ослабела - чуть-чуть.
Он неподвижно лежал, сосредоточиваясь. В книге говорилось, что
главное - сосредоточенность. Никакой паники. Полная расслабленность. Побег
должен полностью совершиться в сознании, прежде чем беглец шевельнет хотя
бы пальцем.
Он смотрел на стену, а минуты шли.
Стена напоминала экран старого кино. Постепенно, все больше
расслабляясь, он начал видеть на ней изображение: связанного мальчика в
тенниске и джинсах, лежащего на боку. У этого мальчика петля на шее - если
он начнет барахтаться, она затянется достаточно, чтобы отключить его
сознание.
Он смотрел на стену.
Фигурка на ней начала осторожно шевелиться, хотя сам Марк лежал не
двигаясь. Он достиг степени концентрации, необходимой индийским йогам. Он
уже не думал ни о Стрэйкере, ни о слабеющем дневном свете. Он больше не
видел ни пола, ни кровати, ни даже стены. Он видел только фигурку
мальчика, у которого чуть заметно танцевали осторожно контролируемые
мускулы.
Он смотрел на стену.
Наконец Марк стал делать круговые движения запястьями. Он не спешил.
Он смотрел на стену.
Когда сквозь поры просочился пот, запястья стали двигаться свободнее.
Радиус движения увеличился. Он уже мог соединить тыльные стороны ладоней:
петля немного ослабела.
Он остановился.
Переждав минуту, Марк принялся шевелить пальцами, отталкиваясь ими от
ладоней, и делать винтообразные движения кистями. Прошло пять минут. Его
руки сильно вспотели.
Добившись предельной психической концентрации, он, сам того не зная,
получил контроль над некоторыми функциями своей симпатической нервной
системы. Пот выделялся из пор куда обильнее, чем следовало бы при таких
незначительных движениях, и стал как бы смазкой для тела, выскальзывающего
из веревок. Со лба падали капли, оставляя темные пятна в известке на полу.
Легкое пульсирующее напряжение бицепсов ослабило петлю на кистях. Она
соскользнула до больших пальцев. Марка охватило волнение, и он совсем
перестал шевелиться до тех пор, пока не успокоился совершенно. Когда
успокоился - начал снова. Плечи вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Он
выигрывал одну восьмую дюйма на каждом движении. И вдруг - совсем
неожиданно - его правая рука освободилась.
Подождав, пока к ней вернется подвижность, Марк вытащил из петли
левую. На минуту он закрыл глаза. Теперь главное - не думать, что все уже
сделано. Главное - двигаться осторожно. Опираясь на левую руку, он правой
обследовал бесчисленные узлы. И сразу понял, что придется почти задушить
себя, чтобы освободить шею. Он глубоко вздохнул и начал. Он отказался от
мысли о спешке. На секунду давление на горло сделалось нестерпимым - и он
смог конвульсивным движением сбросить петлю с головы.
Сердце колотилось как бешеное, отдаваясь резью в следах веревок на
руках. Сильная боль в только что сдавленной шее постепенно сделалась
ноющей, тупой и тошнотворной.
Немного отдышавшись, он взглянул на окно. Свет, пробивающийся сквозь
щели, приобрел оттенок охры - солнце почти садилось. А дверь была заперта.
Узлы на ногах чуть не довели его до сумасшествия, но Марк справился и
с ними. Он стоял, тяжело дыша, посреди груды веревочных петель и
пошатывался. Потом стал растирать бедра.
Снизу послышался звук шагов.
В панике он кинулся к окну и попытался его открыть. Безнадежно. Окно
было заколочено.
Шаги уже звучали на лестнице.
Он вытер пот рукавом и диким взглядом осмотрел комнату. Две груды
журналов. Каминная заслонка. Железная кровать.
В отчаянии он кинулся к ней, приподнял с одной стороны. И какие-то
далекие боги, видя, может быть, как много везения он себе обеспечил сам,
добавили немного от себя.
Шаги уже приближались через холл к двери, когда ему удалось открутить
одну из ножек и вытащить ее из гнезда.
Когда дверь открылась, Марк, подняв над головой ножку кровати, стоял
за ней как деревянный индеец с томагавком.
- Молодой хозяин, я пришел, чтобы...
Тут Стрэйкер увидел пустые веревочные кольца и замер на целую секунду
в дверях.
Для Марка все затормозилось, как в замедленной съемке на футбольном
матче. Как будто у него были минуты, а не секунды, чтобы прицелиться в
четверть круга лысины, торчащей из-за двери. Он ударил не в полную силу -
пожертвовал ее маленькой долей в пользу лучшего прицела - и угодил точно в
висок Стрэйкера, когда тот повернулся посмотреть за дверь.
Стрэйкер зажмурился, кровь фонтаном хлынула из раны. Лицо исказилось
ужасной гримасой. Он пошатнулся, но устоял, и Марк ударил снова. На этот
раз железная труба угодила в лоб, и брызнул новый фонтан крови.
Стрэйкер рухнул, как бескостная груда, глаза его закатились.
Огромными круглыми глазами Марк смотрел на тело.
- Я убил его... Боже!
Пальцы Стрэйкера сомкнулись на его лодыжке.
Марк задохнулся от ужаса и попытался вытащить ногу. Рука держала его
стальным капканом. Стрэйкер смотрел на Марка холодными и яркими глазами
сквозь темную маску крови. Губы его беззвучно шевелились. Марк дернулся
еще, но безрезультатно. Со стоном он принялся молотить Стрэйкера по руке
ножкой кровати. Два, три, четыре удара. С жутким карандашным звуком
сломались пальцы. Рука разжалась, и Марк выдернул ногу и выскочил из
комнаты.
Голова Стрэйкера снова упала на пол, но его искалеченные пальцы
сжимались и разжимались, зловеще хватая воздух. Ножка кровати вывалилась
из ослабевшей руки Марка, и он, дрожа, попятился. Его охватила паника, он
повернулся и кинулся вниз по лестнице, прыгая через три ступеньки
онемевшими ногами.
В залитой тенью передней было темно.
Марк побежал на кухню, бросил безумный взгляд на открытую дверь
подвала. Солнце уходило в мерцающее месиво красного, желтого и пурпурного.
В мертвецкой за шестнадцать миль отсюда Бен Мерс смотрел на часы,
колеблющиеся между 7:01 и 7:02.
Марк ничего об этом не знал, но чувствовал, что время вампиров на
пороге. Оставаться здесь означало страшнейшую из битв; спуститься вниз, в
подвал, значило вступить в ряды не-мертвых.
И все-таки он подошел к двери подвала и даже спустился на три
ступеньки, прежде чем ужас сковал его почти физическими путами, не
позволяя ступить ни шагу дальше. Он плакал, его била крупная дрожь, как в
лихорадке.
- Сьюзен, - взвизгнул он, - беги!
- М-марк? - голос ее звучал слабо и сонно. - Ничего не вижу. Темно...
Вдруг раздался гулкий звук, похожий на ружейный выстрел, а затем
низкий, бездушный смех.
Сьюзен вскрикнула... крик превратился в стон и медленно растаял до
тишины.
И все же он стоял - на обратившихся в перья ногах, дрожащих от
нетерпения унести его прочь.
А снизу раздался дружелюбный голос, поразительно похожий на
отцовский:
- Спускайся, мой мальчик. Ты мне нравишься.
Этот голос обладал такой силой, что Марк почувствовал, как толчками
уходит ужас, а перья превращаются в свинец. Он сделал шаг вниз, но
опомнился и, насколько мог, вернул контроль над собой.
- Спускайся.
Теперь голос звучал ближе. Под отцовской доброжелательностью он таил
волевую сталь.
- Я вас знаю! Вас зовут Барлоу! - крикнул Марк.
И побежал.
В передней ужас охватил его с новой силой, и, не окажись дверь
открытой, он мог бы пробить ее насквозь. Он кинулся во весь дух по дороге
- очень похоже на того давнего мальчика Бенджамена Мерса - туда, к городу,
к сомнительной безопасности. А разве не может король вампиров погнаться за
ним еще и сейчас?
Он свернул с Брукс-роуд и бросился напролом через лес, с плеском
свалился в ручей, выкарабкался в кустах на другом берегу и, наконец,
оказался на собственном заднем дворе.
Он вошел через кухонную дверь и заглянул через порог в гостиную, где
его мать с написанной на лице большими буквами тревогой держала телефонную
трубку.
Она подняла глаза, увидела его, и облегчение волной прошло по ее
лицу.
- Вот он, пришел...
Она положила трубку, не дожидаясь ответа, и встала навстречу сыну.
Увидев, что она плачет, Марк огорчился больше, чем мог предположить.
- О, Марк... где ты был?
- Пришел? - крикнул сверху отец. Его голос предвещал грозу.
- Где ты был?! - мать взяла его за плечи и встряхнула.
- Я упал, когда бежал домой, - пробормотал Марк.
Больше сказать было нечего. Определяющая черта каждого детства -
отчуждение. У взрослых нет слов для детских печалей и детских восторгов.
Мудрый ребенок понимает это и подчиняется неизбежным последствиям.
Кто считается с последствиями, тот больше не ребенок.
Марк добавил:
- Я не заметил времени. Оно...
И тут спустился отец.
Темнота перед рассветом понедельника.
Кто-то скребется в окно.
Он проснулся без малейшей задержки, без промежутка дремы и
неуверенности в окружающем. Безумие сна и безумие пробуждения оказались
потрясающе одинаковы. Белое лицо в темноте за стеклом было лицом Сьюзен.
- Марк... впусти меня.
Он встал. Пол холодил босые ноги. Марк задрожал.
- Уходи, - сказал он без всякого выражения. Он разглядел, что она
одета в ту же блузку и брючки. "Хотел бы я знать, - подумал он, - что
делают ее родители? Может, вызвали полицию?"
- Это не так уж плохо, Марк.
Глаза ее казались плоскими и обсидиановыми. Она улыбнулась, показав
зубы, блеснувшие между бескровными губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
себя электрической лампочкой, вдруг получившей энергию неизвестно откуда.
Сама комната оказалась исключительно прозаической. Обои висели
клочьями, обнажая штукатурку. На полу, в густой известковой пыли,
виднелась только одна цепочка следов - кто-то когда-то вошел, огляделся и
вышел. Две груды журналов, железная кровать без пружин и матраца, зияющее
отверстие камина с маленькой жестяной заслонкой. Окно закрывали ставни, но
в щели пробивалось достаточно света, чтобы Марк мог понять, что до заката
еще около часа. На всей комнате лежал отпечаток застарелой мерзости.
Чтобы открыть дверь, увидеть все это и дойти до середины комнаты, где
Стрэйкер приказал Марку остановиться, потребовалось секунд пять. За это
время мальчик успел придумать несколько возможных выходов из положения.
Можно было внезапным прыжком попытаться выбить окно вместе со
ставнями и выпрыгнуть, не видя куда, как делают герои вестернов. Но тут
ему представилось сразу две картины. Одна - пробив окно, он падает прямо
на ржавую кучу металлических обломков косилки и проводит последние секунды
жизни, корчась на железных остриях, как бабочка на булавке. Вторая - окно
пробить не удается, он разбивает стекло, застревает, а Стрэйкер
вытаскивает его оттуда, изрезанного до крови в дюжине мест.
Затем он представляет, что Стрэйкер связывает его и уходит. Увидел
себя на полу в меркнущем свете дня, увидел, как попытки освободиться
делаются все более лихорадочными (хотя остаются безрезультатными), и в
конце концов он слышит на лестнице мерные шаги кого-то в миллион раз
ужаснее Стрэйкера.
И тут он вспомнил прием, о котором прочел в книге. Когда тебя
связывают, надо задержать дыхание на вдохе и напрячь все мускулы. Тогда,
если мускулы ослабли, веревки немного поддадутся. Вся штука в том, чтобы
расслабиться совсем и медленно высвободиться из веревки, не поддаваясь
панике. В книге это казалось совсем легким.
- Повернись, - велел Стрэйкер. - Когда я буду тебя связывать, не
шевелись. Если пошевелишься, я вот этим, - он поднял перед носом Марка
большой палец, словно голосуя на шоссе, - выдавлю тебе глаза. Понимаешь?
Ложись.
Он связал Марку руки за спиной и сделал петлю вокруг шеи.
- Ты привязан к той самой балке, на которой повесился друг и
покровитель моего господина в этой стране, молодой хозяин. Ты польщен?
Веревка перехватила бедра Марка, потом колени, лодыжки. Ему уже давно
не хватало воздуха, но он упрямо держался.
- Ты дрожишь, молодой хозяин, - издевался Стрэйкер. - Ты весь в
твердых жестких узлах. Ты побелел - но будешь еще белее! А ведь бояться
тебе нечего. Мой господин умеет быть добрым. Его любят здесь, в его
собственном городе. Маленький укол, как у доктора, - и ты свободен. Можешь
вернуться к папе и маме. Навести их, когда они лягут спать. - Он встал и
доброжелательно взглянул на Марка. - Я должен попрощаться с тобой на
время, молодой хозяин. Нужно создать удобства твоей прелестной союзнице.
Когда мы увидимся снова, я больше понравлюсь тебе.
Он вышел, хлопнув дверью. Заскрежетал ключом в замке. Когда его шаги
послышались на лестнице, Марк с длинным хриплым выдохом расслабил мускулы.
Веревка ослабела - чуть-чуть.
Он неподвижно лежал, сосредоточиваясь. В книге говорилось, что
главное - сосредоточенность. Никакой паники. Полная расслабленность. Побег
должен полностью совершиться в сознании, прежде чем беглец шевельнет хотя
бы пальцем.
Он смотрел на стену, а минуты шли.
Стена напоминала экран старого кино. Постепенно, все больше
расслабляясь, он начал видеть на ней изображение: связанного мальчика в
тенниске и джинсах, лежащего на боку. У этого мальчика петля на шее - если
он начнет барахтаться, она затянется достаточно, чтобы отключить его
сознание.
Он смотрел на стену.
Фигурка на ней начала осторожно шевелиться, хотя сам Марк лежал не
двигаясь. Он достиг степени концентрации, необходимой индийским йогам. Он
уже не думал ни о Стрэйкере, ни о слабеющем дневном свете. Он больше не
видел ни пола, ни кровати, ни даже стены. Он видел только фигурку
мальчика, у которого чуть заметно танцевали осторожно контролируемые
мускулы.
Он смотрел на стену.
Наконец Марк стал делать круговые движения запястьями. Он не спешил.
Он смотрел на стену.
Когда сквозь поры просочился пот, запястья стали двигаться свободнее.
Радиус движения увеличился. Он уже мог соединить тыльные стороны ладоней:
петля немного ослабела.
Он остановился.
Переждав минуту, Марк принялся шевелить пальцами, отталкиваясь ими от
ладоней, и делать винтообразные движения кистями. Прошло пять минут. Его
руки сильно вспотели.
Добившись предельной психической концентрации, он, сам того не зная,
получил контроль над некоторыми функциями своей симпатической нервной
системы. Пот выделялся из пор куда обильнее, чем следовало бы при таких
незначительных движениях, и стал как бы смазкой для тела, выскальзывающего
из веревок. Со лба падали капли, оставляя темные пятна в известке на полу.
Легкое пульсирующее напряжение бицепсов ослабило петлю на кистях. Она
соскользнула до больших пальцев. Марка охватило волнение, и он совсем
перестал шевелиться до тех пор, пока не успокоился совершенно. Когда
успокоился - начал снова. Плечи вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Он
выигрывал одну восьмую дюйма на каждом движении. И вдруг - совсем
неожиданно - его правая рука освободилась.
Подождав, пока к ней вернется подвижность, Марк вытащил из петли
левую. На минуту он закрыл глаза. Теперь главное - не думать, что все уже
сделано. Главное - двигаться осторожно. Опираясь на левую руку, он правой
обследовал бесчисленные узлы. И сразу понял, что придется почти задушить
себя, чтобы освободить шею. Он глубоко вздохнул и начал. Он отказался от
мысли о спешке. На секунду давление на горло сделалось нестерпимым - и он
смог конвульсивным движением сбросить петлю с головы.
Сердце колотилось как бешеное, отдаваясь резью в следах веревок на
руках. Сильная боль в только что сдавленной шее постепенно сделалась
ноющей, тупой и тошнотворной.
Немного отдышавшись, он взглянул на окно. Свет, пробивающийся сквозь
щели, приобрел оттенок охры - солнце почти садилось. А дверь была заперта.
Узлы на ногах чуть не довели его до сумасшествия, но Марк справился и
с ними. Он стоял, тяжело дыша, посреди груды веревочных петель и
пошатывался. Потом стал растирать бедра.
Снизу послышался звук шагов.
В панике он кинулся к окну и попытался его открыть. Безнадежно. Окно
было заколочено.
Шаги уже звучали на лестнице.
Он вытер пот рукавом и диким взглядом осмотрел комнату. Две груды
журналов. Каминная заслонка. Железная кровать.
В отчаянии он кинулся к ней, приподнял с одной стороны. И какие-то
далекие боги, видя, может быть, как много везения он себе обеспечил сам,
добавили немного от себя.
Шаги уже приближались через холл к двери, когда ему удалось открутить
одну из ножек и вытащить ее из гнезда.
Когда дверь открылась, Марк, подняв над головой ножку кровати, стоял
за ней как деревянный индеец с томагавком.
- Молодой хозяин, я пришел, чтобы...
Тут Стрэйкер увидел пустые веревочные кольца и замер на целую секунду
в дверях.
Для Марка все затормозилось, как в замедленной съемке на футбольном
матче. Как будто у него были минуты, а не секунды, чтобы прицелиться в
четверть круга лысины, торчащей из-за двери. Он ударил не в полную силу -
пожертвовал ее маленькой долей в пользу лучшего прицела - и угодил точно в
висок Стрэйкера, когда тот повернулся посмотреть за дверь.
Стрэйкер зажмурился, кровь фонтаном хлынула из раны. Лицо исказилось
ужасной гримасой. Он пошатнулся, но устоял, и Марк ударил снова. На этот
раз железная труба угодила в лоб, и брызнул новый фонтан крови.
Стрэйкер рухнул, как бескостная груда, глаза его закатились.
Огромными круглыми глазами Марк смотрел на тело.
- Я убил его... Боже!
Пальцы Стрэйкера сомкнулись на его лодыжке.
Марк задохнулся от ужаса и попытался вытащить ногу. Рука держала его
стальным капканом. Стрэйкер смотрел на Марка холодными и яркими глазами
сквозь темную маску крови. Губы его беззвучно шевелились. Марк дернулся
еще, но безрезультатно. Со стоном он принялся молотить Стрэйкера по руке
ножкой кровати. Два, три, четыре удара. С жутким карандашным звуком
сломались пальцы. Рука разжалась, и Марк выдернул ногу и выскочил из
комнаты.
Голова Стрэйкера снова упала на пол, но его искалеченные пальцы
сжимались и разжимались, зловеще хватая воздух. Ножка кровати вывалилась
из ослабевшей руки Марка, и он, дрожа, попятился. Его охватила паника, он
повернулся и кинулся вниз по лестнице, прыгая через три ступеньки
онемевшими ногами.
В залитой тенью передней было темно.
Марк побежал на кухню, бросил безумный взгляд на открытую дверь
подвала. Солнце уходило в мерцающее месиво красного, желтого и пурпурного.
В мертвецкой за шестнадцать миль отсюда Бен Мерс смотрел на часы,
колеблющиеся между 7:01 и 7:02.
Марк ничего об этом не знал, но чувствовал, что время вампиров на
пороге. Оставаться здесь означало страшнейшую из битв; спуститься вниз, в
подвал, значило вступить в ряды не-мертвых.
И все-таки он подошел к двери подвала и даже спустился на три
ступеньки, прежде чем ужас сковал его почти физическими путами, не
позволяя ступить ни шагу дальше. Он плакал, его била крупная дрожь, как в
лихорадке.
- Сьюзен, - взвизгнул он, - беги!
- М-марк? - голос ее звучал слабо и сонно. - Ничего не вижу. Темно...
Вдруг раздался гулкий звук, похожий на ружейный выстрел, а затем
низкий, бездушный смех.
Сьюзен вскрикнула... крик превратился в стон и медленно растаял до
тишины.
И все же он стоял - на обратившихся в перья ногах, дрожащих от
нетерпения унести его прочь.
А снизу раздался дружелюбный голос, поразительно похожий на
отцовский:
- Спускайся, мой мальчик. Ты мне нравишься.
Этот голос обладал такой силой, что Марк почувствовал, как толчками
уходит ужас, а перья превращаются в свинец. Он сделал шаг вниз, но
опомнился и, насколько мог, вернул контроль над собой.
- Спускайся.
Теперь голос звучал ближе. Под отцовской доброжелательностью он таил
волевую сталь.
- Я вас знаю! Вас зовут Барлоу! - крикнул Марк.
И побежал.
В передней ужас охватил его с новой силой, и, не окажись дверь
открытой, он мог бы пробить ее насквозь. Он кинулся во весь дух по дороге
- очень похоже на того давнего мальчика Бенджамена Мерса - туда, к городу,
к сомнительной безопасности. А разве не может король вампиров погнаться за
ним еще и сейчас?
Он свернул с Брукс-роуд и бросился напролом через лес, с плеском
свалился в ручей, выкарабкался в кустах на другом берегу и, наконец,
оказался на собственном заднем дворе.
Он вошел через кухонную дверь и заглянул через порог в гостиную, где
его мать с написанной на лице большими буквами тревогой держала телефонную
трубку.
Она подняла глаза, увидела его, и облегчение волной прошло по ее
лицу.
- Вот он, пришел...
Она положила трубку, не дожидаясь ответа, и встала навстречу сыну.
Увидев, что она плачет, Марк огорчился больше, чем мог предположить.
- О, Марк... где ты был?
- Пришел? - крикнул сверху отец. Его голос предвещал грозу.
- Где ты был?! - мать взяла его за плечи и встряхнула.
- Я упал, когда бежал домой, - пробормотал Марк.
Больше сказать было нечего. Определяющая черта каждого детства -
отчуждение. У взрослых нет слов для детских печалей и детских восторгов.
Мудрый ребенок понимает это и подчиняется неизбежным последствиям.
Кто считается с последствиями, тот больше не ребенок.
Марк добавил:
- Я не заметил времени. Оно...
И тут спустился отец.
Темнота перед рассветом понедельника.
Кто-то скребется в окно.
Он проснулся без малейшей задержки, без промежутка дремы и
неуверенности в окружающем. Безумие сна и безумие пробуждения оказались
потрясающе одинаковы. Белое лицо в темноте за стеклом было лицом Сьюзен.
- Марк... впусти меня.
Он встал. Пол холодил босые ноги. Марк задрожал.
- Уходи, - сказал он без всякого выражения. Он разглядел, что она
одета в ту же блузку и брючки. "Хотел бы я знать, - подумал он, - что
делают ее родители? Может, вызвали полицию?"
- Это не так уж плохо, Марк.
Глаза ее казались плоскими и обсидиановыми. Она улыбнулась, показав
зубы, блеснувшие между бескровными губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47