Раздеваясь, с сомнением смотрели на лежаки. Этот звездный человек вообще понял, что имелось в виду? Всем известно, что стеллармены вмешались даже в метаболизм.
Лядов, пятнистый от грязи, поймал взгляд Вадковского и покосился на свое забинтованное плечо. Бинт был лохматым и черно-бурым.
Все трое улеглись. На этот раз тело не повисло в невесомости, а провалилось в шелковистую глубину. От мгновенного страха подвело в животе. Снаружи осталась только голова. Но тесное облако тугих пузырьков обняло, подхватило, стало выталкивать на поверхность. Щекотное мельтешение по коже напоминало прохладное кипение. Затем из далеких недр поднялось что-то горячее, обволакивающее. Оно убаюкало, успокоило. Тело стянули эластичные ленты, потом по нему побежали горные реки, пробарабанили маленькие камнепады, легко ступая, прошлись поющие феи — и все растворилось в блаженстве бесконечности. Глаза закрылись. Потом все трое погрузились в сон. В легкие вошли запахи волшебных трав и свежесть снежных горных вершин.
Проснувшись, они обнаружили себя чистыми и невероятно легкими, как после бани. То есть сначала было ощущение некоей бесформенной чистоты, даже воздух показался другим, Скосили едва открывающиеся глаза: кожа действительно стала чистой, только слабые следы темнели на месте самых страшных синяков, да у Лядова на левом предплечье коротким нотным станом тянулись четыре розовые полоски. А еще все чувствовали себя сытыми. И это было странно, так как сытость не связывалась с привычным неторопливым сидением за столом и вообще с какой-либо трапезой. Говорить не хотелось, чтобы не нарушить блаженного состояния новорожденного. Вадковский расслабленно поднес к лицу ладонь. Подушечки пальцев были розовыми, как у младенца. Он уронил руку.
Вместо грязных комбинезонов в ногах лежали мягкие ворохи неярких оттенков. Одежда оказалась похожей на ту, что была на стеллармене. Вадковский потрогал ее большим пальцем ноги. Двигаться было лень.
Одежда легко скользнула по коже, ни за что не цепляясь. Кое-как облачившись, Лядов с Трайнисом, разморенные, упали навзничь. Лядов сразу заснул. Трайнис сквозь ресницы героически пытался смотреть на экран. Вадковский сел по-турецки. Борясь со сладким гудением в теле, тоже поднял глаза к потолку.
Над головами с неотвратимостью стаи голодной саранчи ползла зеленая губка сельвы. Ничего не изменилось. Казалось, они кружат над одним и тем же крохотным клочком чащи.
Ангрем лежал с закрытыми глазами, но почему-то было ясно, что он не спит.
Трайнис вдруг засопел — сморило.
Вадковский ладонями помассировал лицо, изо всех сил прогоняя сон.
Далекий край леса изогнулся — что-то его продавливало из дымки горизонта. Скоро в сплошную зелень вторгся темно-синий полумесяц. Полумесяц рос, покрываясь искорками стального мерцания, теснил лес навстречу кораблю. Мелькнул и оборвался последними деревьями лес. Посветлело — корабль скользнул над прибрежной полосой песка и замер метрах в двадцати над ленивым прибоем. Каждая набегающая волна неторопливо, до последнего мгновения размышляла — плеснуть ей или тихо уйти в песок? Вдаль, насколько хватало глаз, убегала поверхность океана, иногда нарушаемая хаотично-редкими волнами. Их вздымающиеся маслянистые темно-синие спины, словно важные киты, нехотя отбрасывали солнечные зайчики. Океан тоже спал.
Корабль снизился. На песок и пенную пленку прибоя наползла большая тень с размытыми краями.
— У нас один час, — раздался голос Ангрема. Он стоял рядом, скрестив руки на груди, и разглядывал отмытый экипаж «Артемиды».
Вадковский выглянул за край лежака. Раздолбанные ботинки исчезли. Вместо них обнаружилось нечто легкое, под-стать одежде, вроде тапочек Меркурия, только без крыльев. Рука Вадковского дернулась к бедру.
— Где мой пистолет?
— Оружие больше не понадобится. Здесь не с кем воевать.
— Ну как же не с кем.
Роман понял, что на протяжении этих двух дней тяжесть пистолета в руке придавала уверенности. Нет, сложнее, — с оружием он чувствовал себя при деле.
— Может, Славу не будить? — предложил Трайнис. Лядов спал, разметавшись, по диагонали — как присел на край лежака, так и повалился. С одной стороны торчит пятка, с другой рука свесилась.
— Прогуляемся все вместе, — сказал Ангрем. — Вдруг человек заметит то, что пропустит машина.
— Стеллармен заметит гораздо больше человека, — сказал Вадковский.
— На планете полным полно аномалий, — сказал стеллармен. — А вдруг.
Трайнис осторожно разбудил Лядова. Тот встал сразу, но двигался замедленно, продолжая спать на ходу.
Корабль открылся не так, как в прошлый раз.
Подчиняясь молчаливому жесту стеллармена, все встали рядом, соприкасаясь локтями. В полу вокруг них засветились четыре дуги, и круглая площадка на четырех растущих столбах ушла вниз.
Ударил яркий свет — сощурились. Окатило морским ветром, легкая одежда затрепетала. Под площадкой хрустнул песок.
— У нас один час, — повторил Ангрем.
— Пока не прицелится защитная система? — деловито спросил Вадковский.
Пока площадка опускалась, он успел осмотреться вокруг. Все было спокойно. Пустой дикий пляж, идеально отутюженный до горизонта океан. За спиной в ста шагах напирала, крепостной стеной нависая над полосой песка, темная кайма леса на мощном, выше человеческого роста, основании подмытого и пронизанного корнями слоистого дерна. Похоже, иногда штормы здесь все же случаются. Наверное, они здесь тоже сонные. Медленные стеклянные волны, упругая пленка воды, задумчивые брызги, повисающие в воздухе...
Туманно-белесый холм корабля непоколебимо висел над головой. Он весь вспух и даже вблизи напоминал кучевое облако.
Стеллармен первым сошел на песок, сделал несколько шагов. Его следы быстро наполнились водой. Он подобрал камешек, запустил им по поверхности.
— Ангрем, не боитесь, что опять что-нибудь проснется? — спросил Трайнис, глядя на расходящиеся круги.
— Все уже проснулось, — Ангрем повернулся к экипажу «Артемиды», мнущемуся на площадке. — Больше ни от кого ничего не зависит. Красивый океан. Наслаждайтесь.
— Наверное, это легкое ощущение — ждать чего-то, когда ничего от тебя не зависит, — предположил Вадковский.
— Счастье знать, — сказал стеллармен, словно возразил.
Лядов сошел с площадки, торопливо загребая песок.
Прошлепал по воде, забрался по щиколотку. Жадно втянул соленый воздух. Глядел вдаль, словно Робинзон ждущий па-I русника. Снова он был сам не свой.
Толкнуло незримым. Отошедшие в разные стороны от корабля Трайнис и Вадковский обернулись. Стеллармен стоял с закрытыми глазами, но им показалось, что он смотрит на Лядова. Причем в такую глубину, где от Лядова мало что осталось.
Лядов заморгал, оглянулся удивленно.
— Ты что-нибудь увидел? — спросил Ангрем, не открывая глаз.
— Ничего конкретного. Опять аллегория сновидений. Но впервые это днем.
Давление со стороны стеллармена стало постоянным — потяжелела голова, заломило в висках.
Трайнис упал на одно колено, зашипев, сжал голову локтями. Вадковский корчил рожи, тер висок и терпел. Лядов ничего не замечал. Он лишь чуть склонил ухо, словно колокольчик услышал.
— Я же говорю, ничего, — удивленно повторил Лядов.
Поток невидимого ветра пропал. Стеллармен сжался, убрав с неба, океана и берега гигантскую невидимую проекцию самого себя. Голос его подтвердил:
— Ничего.
Он посмотрел на Лядова.
— А ты в такие моменты словно уходишь отсюда — я ничего не вижу.
— Способностей стеллармена не хватает? — потирая висок, спросил Вадковский.
— На Камее полный коллапс в некоторых диапазонах и планах. Здесь мы со многими вещами столкнулись впервые. Возможно, видимое Станиславом невообразимо далеко, глубоко чуждо. Он просто не в состоянии воспринять это.
— Что за коллапс? — спросил Вадковский.
— Сложное нарушение причинности. На Камее разбросано множестве «черных ящиков», замкнутых физико-статистических систем, не связанных между собой.
— Славка, что же ты видишь? Может быть, это надо расшифровывать, как сложный иероглиф? Давай соединим усилия, но ты нам ничего не говоришь.
— Да ничего я не вижу, в том-то и дело, — сказал Лядов. — Это похоже на переотраженное эхо в горах. — Было видно, что ему очень хочется объяснить — хотя бы самому себе. — Не разобрать, какой звук его породил, в каком направлении. Это не голос — нет слов, но есть тембр — настроение. Оно очень сильное, но непонятное. Захватывает целиком. Ты следуешь куда-то за невнятным зовом... — Он задумался. — Не простое эхо, обратное — как волна от дальнего всплеска... — Насупился, закусил губу. — Нет, не так.
— Говори сразу, — сказал стеллармен. Взгляд его, направленный на Лядова, стал пристальней.
Лицо Лядова расслабилось. Он, скучая, пробежал взглядом вдаль по пляжу.
— Так бывает во сне. Утром вспоминаешь сон и удивляешься — ведь он уже не раз снился. Этакое дежавю сна. Ты думаешь, думаешь целый день... Не может сон повторяться с такой точностью, что-то здесь не так. Сейчас я понимаю: где-то перехлестывается петля, и этой ночью ты снова видел именно тот единственный сон — просто ты вернулся в прошлое, в свой спящий мозг, как в кинотеатр.
— Ты не станешь стелларменом, — сказал Ангрем. — Но ты говоришь интересные вещи.
— Да, — серьезно сказал Лядов, — я не хочу быть стелларменом.
— Почему? — тут же спросил Вадковский.
— Я еще не вычерпал себя.
— Ты возвращаешься во сне в прошлое? И что ты видишь? — не унимался Вадковский.
— В прошлое? — Лядов задумчиво покачал головой. — Нет. Не я, а что-то возвращается в прошлое, и я оказываюсь на его пути.
Всплеск удивления стеллармена был ощутим физически:
— Твои слова стоят целой экспедиции на Камею!
— Чье это прошлое? Куда именно возвращается это что-то? — спросил Вадковский.
Стеллармен бросил на Романа благосклонный взгляд.
— Не знаю, — сказал Лядов. — Оно тоже интересуется XX веком, но как-то странно, словно походя.
— Говори, говори, — прошелестел стеллармен.
— Оно мне непонятно. Двумя пальцами держу на весу скалу... Над пустыней разносится звук прибоя... Я много передумал на эту тему. Наверное, мне осталось сложить два и два, чтобы понять, но я не могу. Это несочетаемые вещи.
Лядов порывисто вздохнул и кулем уселся на песок, заморгал:
— Уф... Все. Что-то я устал.
Вадковский пристроился рядом, обнял Лядова за плечи. Тот зачерпывал и бессмысленно просеивал сквозь пальцы песок.
— Слава, что такое кинотеатр?
Лядов недоверчиво покосился:
— Тебе стыдно не знать. Забыл, что ли?
— Э-э... — протянул Вадковский. Он и вправду забыл.
Лядов обнял колени, сжался в комок.
— Рома, это не глаз видит. Вообще все — метафора. Тень события. Какой формы могла быть тень события у первого космического полета, например? Не в форме же ракетоносителя. Все наши слова — это какие-то тени, не имеющие смысла. И я вижу тени. Пытаюсь тенями объяснить тени. Нет мне никакого дела до XX века. Он лишь понятная мне тень чего-то необъяснимого.
— Как одно из важнейших столетий нашей цивилизации может быть лишь тенью? — изумился Вадковский.
— Ты не понимаешь, — сказал Лядов. — Я тоже. Это не что больше нас.
— Откуда тянуться тени?
Лядов застыл.
— Из...
— Космоса? — подсказал Вадковский.
Лядов молчал, замерев.
— Из будущего? — предложил Вадковский. — Впрочем, про будущее ты говорил. Тогда, может быть, из прошлого? Из скрытых миров? Из мира идей?
— Мне не хватает слов, — угрюмо произнес Лядов. — Наверное, тут нужно шестое-седьмое чувство и язык звездных людей.
Вадковский обернулся:
— Ангрем, что все это значит? Я чувствую, что система в Славкиных словах есть.
Стеллармен промолчал и, прищурясь, посмотрел вдаль.
— Ясно, — пробормотал Вадковский. — Попробуем сами.
— Это наше будущее, — медленно сказал Лядов. Фразы он строил неуверенно, как мозаику из выцветших кусочков. — Но это уже настоящее. Но не наше... Не могу, голова болит. Ангрем, можно здесь искупаться?
— Нет, ребята. Уходим. — Стеллармен оторвал взгляд от горизонта.
Вадковский обернулся:
— Час еще не прошел.
Стеллармен снова посмотрел в темно-синюю даль.
Вадковский и Лядов поднялись, всматриваясь в ту же сторону. Сзади приблизился Трайнис. Светясь изнутри розовым, в его руке плыла коническая спираль огромной раковины.
— Смотрите, что я нашел. Наверняка морские звери тоже спят где-нибудь в тихих заводях.
Никто, кроме Вадковского, не обернулся.
На поверхности океана больше не было ни одной волны. Ровное темно-синее зеркало. Чего-то не хватало. Исчезли шипение и плеск прибоя. Стало тихо, как в лесной глуши. У природы вдруг кончился завод — и все замерло. Неподвижный воздух над песком начал быстро накаляться. На горизонте темнела тонкая полоска. Настолько тонкая, что неясно было отмель это или дальний берег, или поле дрейфующих водорослей.
— Пятьдесят метров в высоту, — сказал Ангрем, отвернувшись от океана. — Девятьсот километров в час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52