За это будет кровь младенца, не успевшего согрешить. Отдам сам, из рук.
Демон ухмыльнулся, и капля огня сползла из уголка стальных губ.
– Щедро.
– Знаю, – говорю. – К делу.
Он не стал рассказывать. Я просто узнал. Знание сошло, как озарение: я видел их изнутри. Обоих. Во всей красе. Меня шатнуло. Пришлось до крови закусить губу, чтобы не блевануть прямо на пентаграмму. А демон рассмеялся – ледяным ветром по голым нитям нервов.
Я дал ему выпить крови – от боли стало полегче. И закрыл выход прежде, чем он сделал глоток. Ад провалился вниз, остался только душный красноватый дым, смешанный с запахом серы и тления. И солнечный свет за окнами из мелких прозрачных стекляшек показался серым.
Как аккуратно сработано! Ни одно стекло не вылетело. И торговаться Те Самые не пытались. И лишку им будет не взять. Молодец, некромант! И тут я вспомнил о Питере.
Я сел на кровать рядом с ним, обнял и прижал к себе. Питер очень мне помог, точно знаю: страх присутствующего смертного – шикарная взятка. Отчасти именно Питер – причина такой аккуратной работы. Но…
Я же чувствовал, сколько с него слизнули за это. В его челке появилась совершенно седая прядь, а руки на ощупь казались просто ледяными. И при этом он не пытался отстраниться.
– Я подарю тебе провинцию, – говорю. – Ты отлично держался. Я тебя все-таки сделаю герцогом, мальчик.
Питер поднял голову – я увидел, что лицо у него уже спокойное, как всегда. И даже с тенью улыбочки. Мой милый лис.
– Да мне это не важно, государь, – говорит. – Ей-богу, не важно. И я не за это – какой я там герцог! Видите ли, государь, в чем дело… Сам-то я, положим… ну, вы знаете, что я такое, – но зато я состою при самом крутом государе на свете. И плевать я хотел на всякие должности… Правда.
Ах ты, бродяга! Мне слишком приятно это слышать – так что лучше бы ты молчал. Но если уж ты проболтался – дай тебе Господь, по крайней мере…
Нарцисс так ярко вспомнился, что четки чуть запястье не обожгли. Пусть уж лучше стрела. Быстро. Чтобы понять не успел.
Демон разрази, какое близилось время… Ох, и время…
Поразительно, но хозяева принялись в дверь колотить – к их чести, не в тот момент, когда я был занят, а позже, когда все уже стихло. Ох уж этот плебс, да еще и частный дом. Смелые – не ожидал… Надо было оставить еще пару скелетов снаружи. Но я все-таки кивнул гвардейцу, чтоб он их впустил, – смелость должна вознаграждаться.
Ну да! Когда дверь открылась, купец на меня смотрел такими глазами – чудо. Сейчас бы его никто не заподозрил в чрезмерной отваге. Будь у меня придворный художник и рисуй этот художник сцены из древних мифов – я бы ему посоветовал использовать этот типаж в качестве натуры. Для картины, например, где правитель Заокраинного Юга входит к своей жене, а у нее из живота на его глазах вырастает дерево, увитое змеями.
Даже не знаю, что его сильнее ткнуло – обгорелая звезда на полу, скелеты с поднятыми забралами у дверей, смятая постель, которую я закапал кровью из своей руки, дым коромыслом или Питер в распахнутой рубахе. Или – все разом. По-моему, дурачина решил, что я собираюсь принести Питера в жертву нехорошим силам – прямо в гнездышке его супруги.
Ну не забавно ли?
– Почтенный, – говорю, – успокойтесь. Я заплачу за разгром – и все дела. Мои обычные дела.
У него щеки тряслись, как застывший вишневый мусс. И руки – немного не в такт.
– Об-бычные?
Я отстегнул от пояса кошелек и бросил ему.
– Обычные, – говорю. – Ваш король – некромант, вы же знаете. Оставьте меня одного до заката – и ровно никаких неприятностей у вас не будет.
Купец закивал, и все остальные закивали, как болванчики. Я понял, что они и так уже сильно пожалели, что прибежали на шум. Да они не меня, а за меня испугались. Чудесные люди!
– Все хорошо, – говорю. – Идите, идите.
Они ушли с явным облегчением. А я взял Питера в охапку и принялся обдумывать полученные от демона сведения. Они на удивление соответствовали моим худшим опасениям.
Роджер имел в виду не только мою жену. Он имел в виду и мою корону. Он думал об этом уже довольно долго – с тех пор как Розамунда стала принимать мужа своей фрейлины при дворе и посмотрела на него не так холодно, как полагалось бы замужней женщине.
Нет, она долго ломалась – не стоит думать о моей девке совсем уж дурно. Но ее жеребец нашел такие аргументы в пользу измены, что нежное сердце Розамунды не выдержало. В ее гостиной говорилось о моих мертвецах, моих женщинах, моих любовниках и моей врожденной порочности. И – как последний довод – что я разбил бедняжке сердце, искалечил ей жизнь и обесчестил Междугорье своим правлением, убив всех своих родственников по мужской линии – и ее обожаемого Людвига в том числе.
Зачем хранить верность чудовищу? И что такое по сравнению с моими неисчислимыми грехами потеря женской чести? Пустяк, действительно.
К тому же ее свекровь, моя матушка, вдовствующая королева, знала об этой славной истории – разве не весело? И она тоже приняла эти аргументы – мама с давних времен так замечательно ко мне относилась, что прокляла бы собственное лоно, если бы я был ее единственным сыном. А Розамунда и Роджер поставили ее в известность, что после моей смерти на престол взойдет ее несравненный внучек Людвиг – ведь верный рыцарь королевы, который все это организует, претендует лишь на регентство до совершеннолетия юного владыки.
Матушке это душу грело. Людвиг ведь так похож на своего дядюшку, ее любимого покойного сынка. О, обнять и плакать!
Розамунда, разумеется, восхищалась таким чудесным и благородным планом еще непосредственнее, чем ее свекровь. Розамунда жалела только, что Роджер не король. Это все-таки царапало ее по душе – мезальянс, как ни крути. Не ровня ей любовничек. Но ради романтической страсти она изо всех сил старалась об этом не вспоминать.
А Роджер кивал, улыбался – и думал кое о чем таком, что дамам вовсе не нужно было знать. Во-первых, он надеялся жениться на Розамунде, когда та овдовеет. Вообще-то вдовствующие королевы не выходят замуж вторично, но ведь можно сделать единственное исключение из правил ради доблестнейшего рыцаря, который спас королевство от безбожника и тирана.
А с восхитительным ребенком, драгоценным Людвигом, полностью доверяющим господину Роджеру, верному другу маменьки, вполне может что-нибудь случиться. Холера или оспа. Или родимчик. Или с коня случайно свалится. И на престол взойдет второе дитя Розамунды. То самое, что сейчас у нее внутри. И будет называть Роджера батюшкой. Так скот рассуждал.
А может, тронутые прекрасной любовью благородного рыцаря и прекрасной дамы, плебеи еще будут орать на городских площадях «Корону – Роджеру!».
Он раньше, как поется в балладах, был простым пажом, женившись, стал он королем. Бывали же такие случаи в мировой истории…
Не парочка, а воплощенная пастораль. Они так трогательно обсуждали судьбу Междугорья, эти голубки. Насчет – вернуть вассалам короны прежние свободы, увеличить налоги, поразить всех роскошью двора и ошеломить размахом развлечений столичной знати. Скучали в глуши, бедняжки. И кстати, насчет развлечений: Розамунда, которую предельно оскорбляла моя связь с Марианной, настаивала на том, чтобы отдать Марианну солдатам, а ее ублюдка утопить. И желала присутствовать. Роджер, соглашаясь, конечно, со своей пассией, имел больше зубов на Питера, который как-то раз в толпе вельмож громко осведомился, почему от всех дворян воняет псиной только после охоты, а от Роджера постоянно. Так что он желал видеть Питера на колу. И Розамунда, разумеется, тоже не возражала.
Если что и рассеивало этот розовый туман прекрасных мечтаний, так это живой некромант, будь он неладен. Чтобы как-то разрешить этот вопрос, Роджер потихоньку готовил своих баронов к бою. Или к бунту. Но не идиот же он был, чтобы особенно надеяться на успех боевых действий, поэтому привлек к делу Святой Орден. Умник разослал гонцов во все монастыри и в конце концов откопал где-то старца святой жизни, знающего древние молитвы, по идее использующиеся против вставших из земли.
И вот теперь этот старец ехал к нему в замок – вернее, в замок Розамунды, в Скальный Приют, находящийся в близком соседстве с землями Роджера. Роджер, добрый сосед, теперь жил там, не выезжая, сволочь, – и, по моим данным, монах уже находился в паре дней пути от цели путешествия, не более.
Не то чтобы я очень уж верил в могущество Святого Ордена, но в свое время они попортили мне немало проклятой крови, поэтому я решил перехватить святого человека по дороге.
Убить монаха или попытаться с ним поговорить и уломать вернуться обратно в свою келью – я еще не знал. Для меня было очевидно только, что к Роджеру старика пустить нельзя. Я задержал отъезд лишь до сумерек – чтобы перекинуться через зеркало парой слов с Оскаром. Мне очень хотелось его видеть: поблагодарить за заботу о здоровье королевы.
Мне иногда ужасно хотелось видеть Оскара. Его присутствие обычно меня успокаивало.
Но не в тот вечер…
Большое зеркало для вампира – вроде широко распахнутой двери, особенно если его ждут с другой стороны стекла. Оскар вошел в будуар купчихи с непередаваемым выражением иронического восхищения. Прах могильный – змеем был, змеем и остался.
– Вы удивительно хорошо устроены, ваше прекраснейшее величество, – произнес, скользя надменным взглядом по сожженному полу и разворошенной постели. – Ваш нижайший слуга искренне рад, что вы, мой дорогой государь, проводите ночь в уютной комнате с чистым… прошу прощения, прежде чистым бельем на кровати. И я просто счастлив, что вижу вас.
– Последняя фраза означает, что у вас есть дело? – спрашиваю.
– Последняя фраза, как вы изящнейше выразились, мой красноречивый государь, означает, что, к моему глубокому прискорбию, я действительно вынужден сообщить вам о деле, к тому же – о деле важном.
Мне не понравилось, как он это сказал.
– К прискорбию? – я ему подал руку и кивнул на стул. Оскар коснулся устами рубца на моем запястье – и вкус его Силы мне тоже очень не понравился. Мой милый вампир мог сколько угодно корчить безразличную и ироническую мину – внутри он был напряжен и взволнован, а в мире подлунном существует в высшей степени немного вещей, способных взволновать Оскара. Но подгонять его бесполезно – сам скажет.
Оскар сел и начал тоном менестреля, декламирующего древнюю легенду:
– Прошедшей ночью вы, мой дорогой государь, приказали призракам сообщать Бернарду о любых словах, сказанных герцогом Роджером кому бы то ни было, не так ли? Ваш приказ был, разумеется, принят к сведению, тем более что вы назначили награду за сообщения особенно важные. Похоже, дух по имени Люк эту награду заслужил. Бернард сообщил об этом мне нынче, как только я покинул гроб, – и мы вдвоем гадали, как бы поставить в известность ваше прекрасное величество. Но, я вижу, вы беседовали с Теми Самыми…
– Это было в три часа пополудни, – говорю. Оскар поклонился.
– Что, бесспорно, делает честь вашему уникальному профессионализму… Но, если мне будет позволено…
– Оскар, – срываюсь, – да не тяните вы, Господа ради!
– Вам сообщили о намерениях Роджера относительно вашей метрессы, государь? Если я не ошибаюсь и если не ошибается Люк, этот предательский ход пришел в его преступную голову лишь этим вечером, час или полтора назад…
– Те Самые, – говорю, – не предсказывают будущее. Да я их и не спрашивал. Представляю: ну, жечь, вешать, в монастырь – что еще нового может быть? Не важно.
Оскар снова поклонился.
– А если Роджер пришлет в столицу гонца из своих владений с написанным от вашего имени письмом и письмо будет содержать просьбу немедленно приехать? Надеюсь, вы простите мою дерзость, бесценный государь, если я замечу, что в число неоспоримых достоинств вашей прекрасной подруги не входит рассудительность… И грамотность… Она верит, что вы можете неожиданно возжелать ее повидать. И побоится оставить дитя в столичном дворце, под присмотром монстров вроде вашего покорного слуги, которым она не доверяет. Право, заложники не были помехой ни в одной войне…
Питер ругнулся сквозь зубы. А я задумался.
Мне надо на восток, на дорогу, ведущую от монастыря к замку Роджера – чтобы перехватить монаха. И еще, оказывается, мне срочно надо в столицу. Послать мне туда некого. Вернее, можно послать кого угодно, но что будет стоить слово одного незнакомого моей курице гонца против слова другого гонца, тоже незнакомого! А свет будет молчать – даю руку на отсечение, – и моя наседка сделает то, что захочет.
А захочет она поехать, вопреки логике и здравому смыслу. И возьмет ребенка.
Что мне, разорваться?!
Я не могу позволить монаху добраться до земель Роджера – это грозит короне. И… я, оказывается, даже думать не могу о том, что моя свинья вместе с ангелочком, который катался верхом на мертвых волках и стучал щепкой по скелетам, может попасть в руки этого гада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Демон ухмыльнулся, и капля огня сползла из уголка стальных губ.
– Щедро.
– Знаю, – говорю. – К делу.
Он не стал рассказывать. Я просто узнал. Знание сошло, как озарение: я видел их изнутри. Обоих. Во всей красе. Меня шатнуло. Пришлось до крови закусить губу, чтобы не блевануть прямо на пентаграмму. А демон рассмеялся – ледяным ветром по голым нитям нервов.
Я дал ему выпить крови – от боли стало полегче. И закрыл выход прежде, чем он сделал глоток. Ад провалился вниз, остался только душный красноватый дым, смешанный с запахом серы и тления. И солнечный свет за окнами из мелких прозрачных стекляшек показался серым.
Как аккуратно сработано! Ни одно стекло не вылетело. И торговаться Те Самые не пытались. И лишку им будет не взять. Молодец, некромант! И тут я вспомнил о Питере.
Я сел на кровать рядом с ним, обнял и прижал к себе. Питер очень мне помог, точно знаю: страх присутствующего смертного – шикарная взятка. Отчасти именно Питер – причина такой аккуратной работы. Но…
Я же чувствовал, сколько с него слизнули за это. В его челке появилась совершенно седая прядь, а руки на ощупь казались просто ледяными. И при этом он не пытался отстраниться.
– Я подарю тебе провинцию, – говорю. – Ты отлично держался. Я тебя все-таки сделаю герцогом, мальчик.
Питер поднял голову – я увидел, что лицо у него уже спокойное, как всегда. И даже с тенью улыбочки. Мой милый лис.
– Да мне это не важно, государь, – говорит. – Ей-богу, не важно. И я не за это – какой я там герцог! Видите ли, государь, в чем дело… Сам-то я, положим… ну, вы знаете, что я такое, – но зато я состою при самом крутом государе на свете. И плевать я хотел на всякие должности… Правда.
Ах ты, бродяга! Мне слишком приятно это слышать – так что лучше бы ты молчал. Но если уж ты проболтался – дай тебе Господь, по крайней мере…
Нарцисс так ярко вспомнился, что четки чуть запястье не обожгли. Пусть уж лучше стрела. Быстро. Чтобы понять не успел.
Демон разрази, какое близилось время… Ох, и время…
Поразительно, но хозяева принялись в дверь колотить – к их чести, не в тот момент, когда я был занят, а позже, когда все уже стихло. Ох уж этот плебс, да еще и частный дом. Смелые – не ожидал… Надо было оставить еще пару скелетов снаружи. Но я все-таки кивнул гвардейцу, чтоб он их впустил, – смелость должна вознаграждаться.
Ну да! Когда дверь открылась, купец на меня смотрел такими глазами – чудо. Сейчас бы его никто не заподозрил в чрезмерной отваге. Будь у меня придворный художник и рисуй этот художник сцены из древних мифов – я бы ему посоветовал использовать этот типаж в качестве натуры. Для картины, например, где правитель Заокраинного Юга входит к своей жене, а у нее из живота на его глазах вырастает дерево, увитое змеями.
Даже не знаю, что его сильнее ткнуло – обгорелая звезда на полу, скелеты с поднятыми забралами у дверей, смятая постель, которую я закапал кровью из своей руки, дым коромыслом или Питер в распахнутой рубахе. Или – все разом. По-моему, дурачина решил, что я собираюсь принести Питера в жертву нехорошим силам – прямо в гнездышке его супруги.
Ну не забавно ли?
– Почтенный, – говорю, – успокойтесь. Я заплачу за разгром – и все дела. Мои обычные дела.
У него щеки тряслись, как застывший вишневый мусс. И руки – немного не в такт.
– Об-бычные?
Я отстегнул от пояса кошелек и бросил ему.
– Обычные, – говорю. – Ваш король – некромант, вы же знаете. Оставьте меня одного до заката – и ровно никаких неприятностей у вас не будет.
Купец закивал, и все остальные закивали, как болванчики. Я понял, что они и так уже сильно пожалели, что прибежали на шум. Да они не меня, а за меня испугались. Чудесные люди!
– Все хорошо, – говорю. – Идите, идите.
Они ушли с явным облегчением. А я взял Питера в охапку и принялся обдумывать полученные от демона сведения. Они на удивление соответствовали моим худшим опасениям.
Роджер имел в виду не только мою жену. Он имел в виду и мою корону. Он думал об этом уже довольно долго – с тех пор как Розамунда стала принимать мужа своей фрейлины при дворе и посмотрела на него не так холодно, как полагалось бы замужней женщине.
Нет, она долго ломалась – не стоит думать о моей девке совсем уж дурно. Но ее жеребец нашел такие аргументы в пользу измены, что нежное сердце Розамунды не выдержало. В ее гостиной говорилось о моих мертвецах, моих женщинах, моих любовниках и моей врожденной порочности. И – как последний довод – что я разбил бедняжке сердце, искалечил ей жизнь и обесчестил Междугорье своим правлением, убив всех своих родственников по мужской линии – и ее обожаемого Людвига в том числе.
Зачем хранить верность чудовищу? И что такое по сравнению с моими неисчислимыми грехами потеря женской чести? Пустяк, действительно.
К тому же ее свекровь, моя матушка, вдовствующая королева, знала об этой славной истории – разве не весело? И она тоже приняла эти аргументы – мама с давних времен так замечательно ко мне относилась, что прокляла бы собственное лоно, если бы я был ее единственным сыном. А Розамунда и Роджер поставили ее в известность, что после моей смерти на престол взойдет ее несравненный внучек Людвиг – ведь верный рыцарь королевы, который все это организует, претендует лишь на регентство до совершеннолетия юного владыки.
Матушке это душу грело. Людвиг ведь так похож на своего дядюшку, ее любимого покойного сынка. О, обнять и плакать!
Розамунда, разумеется, восхищалась таким чудесным и благородным планом еще непосредственнее, чем ее свекровь. Розамунда жалела только, что Роджер не король. Это все-таки царапало ее по душе – мезальянс, как ни крути. Не ровня ей любовничек. Но ради романтической страсти она изо всех сил старалась об этом не вспоминать.
А Роджер кивал, улыбался – и думал кое о чем таком, что дамам вовсе не нужно было знать. Во-первых, он надеялся жениться на Розамунде, когда та овдовеет. Вообще-то вдовствующие королевы не выходят замуж вторично, но ведь можно сделать единственное исключение из правил ради доблестнейшего рыцаря, который спас королевство от безбожника и тирана.
А с восхитительным ребенком, драгоценным Людвигом, полностью доверяющим господину Роджеру, верному другу маменьки, вполне может что-нибудь случиться. Холера или оспа. Или родимчик. Или с коня случайно свалится. И на престол взойдет второе дитя Розамунды. То самое, что сейчас у нее внутри. И будет называть Роджера батюшкой. Так скот рассуждал.
А может, тронутые прекрасной любовью благородного рыцаря и прекрасной дамы, плебеи еще будут орать на городских площадях «Корону – Роджеру!».
Он раньше, как поется в балладах, был простым пажом, женившись, стал он королем. Бывали же такие случаи в мировой истории…
Не парочка, а воплощенная пастораль. Они так трогательно обсуждали судьбу Междугорья, эти голубки. Насчет – вернуть вассалам короны прежние свободы, увеличить налоги, поразить всех роскошью двора и ошеломить размахом развлечений столичной знати. Скучали в глуши, бедняжки. И кстати, насчет развлечений: Розамунда, которую предельно оскорбляла моя связь с Марианной, настаивала на том, чтобы отдать Марианну солдатам, а ее ублюдка утопить. И желала присутствовать. Роджер, соглашаясь, конечно, со своей пассией, имел больше зубов на Питера, который как-то раз в толпе вельмож громко осведомился, почему от всех дворян воняет псиной только после охоты, а от Роджера постоянно. Так что он желал видеть Питера на колу. И Розамунда, разумеется, тоже не возражала.
Если что и рассеивало этот розовый туман прекрасных мечтаний, так это живой некромант, будь он неладен. Чтобы как-то разрешить этот вопрос, Роджер потихоньку готовил своих баронов к бою. Или к бунту. Но не идиот же он был, чтобы особенно надеяться на успех боевых действий, поэтому привлек к делу Святой Орден. Умник разослал гонцов во все монастыри и в конце концов откопал где-то старца святой жизни, знающего древние молитвы, по идее использующиеся против вставших из земли.
И вот теперь этот старец ехал к нему в замок – вернее, в замок Розамунды, в Скальный Приют, находящийся в близком соседстве с землями Роджера. Роджер, добрый сосед, теперь жил там, не выезжая, сволочь, – и, по моим данным, монах уже находился в паре дней пути от цели путешествия, не более.
Не то чтобы я очень уж верил в могущество Святого Ордена, но в свое время они попортили мне немало проклятой крови, поэтому я решил перехватить святого человека по дороге.
Убить монаха или попытаться с ним поговорить и уломать вернуться обратно в свою келью – я еще не знал. Для меня было очевидно только, что к Роджеру старика пустить нельзя. Я задержал отъезд лишь до сумерек – чтобы перекинуться через зеркало парой слов с Оскаром. Мне очень хотелось его видеть: поблагодарить за заботу о здоровье королевы.
Мне иногда ужасно хотелось видеть Оскара. Его присутствие обычно меня успокаивало.
Но не в тот вечер…
Большое зеркало для вампира – вроде широко распахнутой двери, особенно если его ждут с другой стороны стекла. Оскар вошел в будуар купчихи с непередаваемым выражением иронического восхищения. Прах могильный – змеем был, змеем и остался.
– Вы удивительно хорошо устроены, ваше прекраснейшее величество, – произнес, скользя надменным взглядом по сожженному полу и разворошенной постели. – Ваш нижайший слуга искренне рад, что вы, мой дорогой государь, проводите ночь в уютной комнате с чистым… прошу прощения, прежде чистым бельем на кровати. И я просто счастлив, что вижу вас.
– Последняя фраза означает, что у вас есть дело? – спрашиваю.
– Последняя фраза, как вы изящнейше выразились, мой красноречивый государь, означает, что, к моему глубокому прискорбию, я действительно вынужден сообщить вам о деле, к тому же – о деле важном.
Мне не понравилось, как он это сказал.
– К прискорбию? – я ему подал руку и кивнул на стул. Оскар коснулся устами рубца на моем запястье – и вкус его Силы мне тоже очень не понравился. Мой милый вампир мог сколько угодно корчить безразличную и ироническую мину – внутри он был напряжен и взволнован, а в мире подлунном существует в высшей степени немного вещей, способных взволновать Оскара. Но подгонять его бесполезно – сам скажет.
Оскар сел и начал тоном менестреля, декламирующего древнюю легенду:
– Прошедшей ночью вы, мой дорогой государь, приказали призракам сообщать Бернарду о любых словах, сказанных герцогом Роджером кому бы то ни было, не так ли? Ваш приказ был, разумеется, принят к сведению, тем более что вы назначили награду за сообщения особенно важные. Похоже, дух по имени Люк эту награду заслужил. Бернард сообщил об этом мне нынче, как только я покинул гроб, – и мы вдвоем гадали, как бы поставить в известность ваше прекрасное величество. Но, я вижу, вы беседовали с Теми Самыми…
– Это было в три часа пополудни, – говорю. Оскар поклонился.
– Что, бесспорно, делает честь вашему уникальному профессионализму… Но, если мне будет позволено…
– Оскар, – срываюсь, – да не тяните вы, Господа ради!
– Вам сообщили о намерениях Роджера относительно вашей метрессы, государь? Если я не ошибаюсь и если не ошибается Люк, этот предательский ход пришел в его преступную голову лишь этим вечером, час или полтора назад…
– Те Самые, – говорю, – не предсказывают будущее. Да я их и не спрашивал. Представляю: ну, жечь, вешать, в монастырь – что еще нового может быть? Не важно.
Оскар снова поклонился.
– А если Роджер пришлет в столицу гонца из своих владений с написанным от вашего имени письмом и письмо будет содержать просьбу немедленно приехать? Надеюсь, вы простите мою дерзость, бесценный государь, если я замечу, что в число неоспоримых достоинств вашей прекрасной подруги не входит рассудительность… И грамотность… Она верит, что вы можете неожиданно возжелать ее повидать. И побоится оставить дитя в столичном дворце, под присмотром монстров вроде вашего покорного слуги, которым она не доверяет. Право, заложники не были помехой ни в одной войне…
Питер ругнулся сквозь зубы. А я задумался.
Мне надо на восток, на дорогу, ведущую от монастыря к замку Роджера – чтобы перехватить монаха. И еще, оказывается, мне срочно надо в столицу. Послать мне туда некого. Вернее, можно послать кого угодно, но что будет стоить слово одного незнакомого моей курице гонца против слова другого гонца, тоже незнакомого! А свет будет молчать – даю руку на отсечение, – и моя наседка сделает то, что захочет.
А захочет она поехать, вопреки логике и здравому смыслу. И возьмет ребенка.
Что мне, разорваться?!
Я не могу позволить монаху добраться до земель Роджера – это грозит короне. И… я, оказывается, даже думать не могу о том, что моя свинья вместе с ангелочком, который катался верхом на мертвых волках и стучал щепкой по скелетам, может попасть в руки этого гада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41