– Вы сообщили о чем-то Князю Оскару, он приказал вам отправиться за мной и пересказать мне все, о чем вы рассказали ему. Так?
– Да…
– Превосходно, – говорю. – Рассказывайте.
А он совсем замолчал. Я по его Силе чувствовал, что нужных слов ему никак не выговорить. Что известие – совсем из рук вон. Я не люблю мучить неумерших, но я нажал второй раз в жизни.
– Слушай, мертвец, – говорю, – мне надоело. Или рассказывай, или убирайся.
Вампир вздохнул так, что в лесу похолодало. И осмелился.
– Темный государь… Королева Розамунда беременна с прошлого полнолуния.
О, я шокировал его, когда расхохотался. Как на меня смотрели эти двое – пораженный вампир и взбешенный Питер! А мне было дико смешно, за все эти годы смешно. Над всем столичным светом, над святыми отцами в покоях моей женушки, над болтовней о развращенности нравов, над ее проповедями – просто до слез весело. Несмотря на то, что я сразу понял, куда все это ведет.
Но мне пришлось отсмеяться. Только после этого я сказал:
– Подробности меня пока не интересуют. Меня интересует, почему об этом удивительном деле сообщает вампир, а не призрак.
И вампир сказал:
– Все просто, темный государь. Я хотел послать духа, но ваши служилые духи боялись, что вы упокоите того, от кого это услышите. А неумершего, может, и пожалеете…
Я переглянулся с Питером – как он был зол и оскорблен за своего короля! – и сказал:
– Нет, мой драгоценный. Я упокою не вестника, а виновника торжества. Это будет справедливее.
Вот вам и презренное шпионство!
Мне снова хотели всадить нож в спину. Козни строили за моей спиной. Честь – демон с ней, не пришита моя честь к юбке Розамунды, но речь-то шла о судьбе короны. О моем престоле. О моем Междугорье. И – видите ли – о моей жизни. И все это сошло бы, не будь моих презренных шпионов.
А узнал я вот что.
Вампирчик по имени Эллис обитал в старинном склепе около часовни Скального Приюта, особняка моей ненаглядной женушки. Его старшая, Луиза, не просто была вассалом Оскара – она приходилась ему истинной младшей, дочерью в Сумерках. И Оскар, зануда и перестраховщик, когда «почувствовал нечто вроде тревоги за семью темного государя», послал ей весточку – о том, что его интересует здоровье королевы людей. Луиза сочла нелюбезным проигнорировать письмо и приказала Эллису, чье дневное пристанище располагалось ближе всего к дворцу королевы, заглянуть в покои Розамунды – и непременно за полночь, когда государыня людей будет почивать, чтобы, упаси Господь, не смутить и не испугать ее своим видом.
Эллис заглянул. В зеркало. За полночь. Не смутил и не испугал, потому что на него не обратили внимания. Хотя он и не прятался особенно. И вдобавок государыня бодрствовала. Ей просто было не до таких мелочей, как какой-то там вампир в покоях.
Розамунда никогда не отличалась чувствительностью.
Демон их всех побери! А я, создавая Канцелярию Призраков по территории всей страны, решил заняться Скальным Приютом и прилегающими землями в последнюю очередь! Ну, просто не тянуло меня туда. Отложил неприятное на потом.
Дооткладывался.
Остается поблагодарить Оскара. Он всегда проявлял предусмотрительность.
А каждое новое слово между тем давалось Эллису тяжелее, чем подъем воза, груженого булыжниками, на самую крутую и высокую гору королевства. Он был дворянином при жизни и вассалом Княжны Сумерек после смерти – яснее ясного, что чистенькому неумершему с душой, полной романтического вздора, дико трудно говорить мужчине такие вещи о женщине. Я его понимал, но все равно давил так, что у него чуть перстни с пальцев не слетали.
В конце концов он рассказал мне все, что знал.
Эта мразь, этот хлыщ, который обрюхатил мою жену – убиться! – герцог Роджер! Люди добрые, куда свет катится – герцог Роджер! Этакий вороной жеребец, глянцевые локоны, очи с поволокой и мускулы, растопыривающие одежду так, будто урода воздухом надули, как крашеный куриный зоб на Новогодье. Верный рыцарь короны. Верный рыцарь королевы. И муж ее любимой фрейлины.
Обманул маленькую, розовую, рыженькую куклу, бедную дурочку, преданную своей госпоже всеми внутренностями, – с этой самой госпожой. С гадиной, ханжой, предательницей, не побрезговавшей отбить самца у собственной служанки. Как это назвать?
Моя жена носит потомство этого скота. И если я верно истолковал вымученные иносказания вампира, влюблена в него как кошка. Забыла все свои принципы – насчет бить плетьми на площади за супружескую измену. И думает только о том, как бы заставить меня признать этого ублюдка своим ребенком и младшим принцем.
И так все это хорошо, что я сам бриллианта размером с вишню не пожалел бы за то, чтобы послушать, как эти гады милуются за моей спиной и сговариваются… Кстати, очень любопытно, что еще в этом чудесном доме говорилось.
Я начертил пентаграмму острием ножа на земле около костра и крови на нее капнул, не пожалел, хотя духи и Даром были бы довольны сверх меры. Мне уже плевать хотелось на энергию, которую придется потратить на разговор с духами под открытым небом. И я собрал такую тучу всякой потусторонней шушеры… У-у-у…
А приказ отдал очень четкий и определенный.
Я хочу знать, о чем разговаривает герцог Роджер. С моей женой, со своими приятелями, со своими баронами, со своими лакеями, со своим любимым котом, с Господом Богом, когда молится перед сном, – все, слово в слово.
Продиктовать под запись. У меня во дворце был один молодой и талантливый – дух-движитель, который во времена оны зеркала раскалывал и посуду со стола на пол швырял, а теперь, благодаря редкому дару, вел мой архив. Вот ему продиктовать, а я буду читать стенограмму.
Под каждой записью поставить имя. Буду награждать поименно – за оперативность, точность и важность для короны. Точка.
А потом дал выпить крови с Даром Эллису – честно заслужил, бедолага, – и отпустил всех подвластных созданий из мира мертвых. По делам и на отдых. Ночь уже начинала пахнуть рассветом – у вампира под глазами тени залегли, пора было отпускать.
И когда я их всех отослал, сидел у костра, смотрел, как бледно светлеют небеса, и боролся с тихим бешенством. А Питер обнимал мои ноги, прижимаясь щекой к колену по установившейся привычке и говорил, глядя снизу мне в лицо:
– Государь, ну дайте мне возможность, пожалуйста, – я этому сукину сыну ноги выдерну! Своими руками, правда… Только прикажите…
А я сказал:
– Нет, не надо. Это, мальчик, уж слишком будет почетно и благородно. Не по чину.
И на сердце у меня было тяжело, как перед большой бедой, хотя на тот момент я еще не представлял себе, насколько беда в действительности грядет большая.
В ту ночь я так и не уснул.
Я разленился в последнее время, успел позабыть, что такое интриги и предательство. Отвык. А с моей природой между тем ничего не случилось – моя природа осталась совершенно такой же, как и раньше. Злость так подняла Дар, что мое тело горело изнутри, будто в нем плескался огонь. Питер содрогнулся, взглянув на меня. Впервые в момент, когда Дар превращался во мне в сплошное бушующее пламя, рядом со мной был живой человек – и этому живому, по-моему, было сильно не по себе.
Он тоже не спал. И его мелко трясло от любых моих прикосновений. Бедный охламон был белый, как вампир, и с такими же синяками под глазами, какие бывают у вампира, застигнутого зарей. Вдобавок, когда мы седлали коней, шепнул – а зрачки размером с блюдце:
– Государь, у вас глаза светятся…
Померещилось, конечно, бродяге со страху. Чуть-чуть рассмешил меня и этим немного успокоил. Но уже спустя минуту все началось сначала – и я дал шпоры так, что чуть не вспорол коню шкуру на боках, там, где ее и так вечно приходится штопать. Мне надо было в город, в любой город. Мне надо было в любой дом, где нашелся бы круглый стол и большое зеркало.
В ближайшем городе мы были уже в полдень, после такой безумной скачки, какую бы живые лошади просто не вынесли. На постоялые дворы я даже не заглядывал: откуда у трактирщика взяться такой роскоши, как зеркало больше чем с тарелку.
Я заявился в дом напротив ратуши – вполне приличный чистенький особнячок. Думал, там живет бургомистр, а оказалось, что это жилище богатого купца, местного сахарного магната. Бедолага, разумеется, визита короля в свой дом и во сне не видел, а потому перепугался куда сильнее, чем любой дворянин. И согнулся в три погибели, бочка из-под эля! Как только пузо позволило!
Я для него перстень снял. Купчина приятно себя вел. В светском этикете, ясное дело, был не искушен – так что вел себя с искренним почтительным ужасом. И на мою свиту смотрел, как полагалось бы смотреть на королевскую свиту. Со страхом и без тени негодования. И камень на перстне лобызал так, что я испугался, как бы дуралей не проглотил его.
Это я удачно заехал.
Я оставил лошадей и мертвецов – кроме парочки телохранителей – во дворе под навесом, подальше от конюшен, чтобы не смущать местных уж особенно. Они там замерли, как конные статуи; я приказал им шевелиться, только если кто-то подберется уж совсем неприлично близко. А тем двоим, что сопровождали нас с Питером, велел опустить забрала. Рыцари – ну и рыцари. Так что домочадцы купца хоть и не лезли на глаза, но и не разбежались кто куда.
Спокойное какое сословие. Видимо, за недостатком воображения.
Хозяин излучал сплошную услужливость. Я спросил, есть ли в доме большое зеркало.
Мне тут же показали. В покоях хозяйки. Хорошо живут купчихи: будуар у этой плюшки был баронессе впору, а зеркало в бронзовой раме с виноградными листьями – почти в человеческий рост. Тут же в будуаре оказался и круглый столик с выкладками из цветного дерева. И я сообщил хозяину, что тут, в апартаментах его женушки, пожалуй, и остановлюсь.
Что мне тут удобно.
Если он и удивился, то вида не подал. И когда я приказал принести какой-нибудь еды, его лакей притащил поднос со снедью именно сюда – тактично. Челядинцы купчины порывались остаться мне прислуживать, но я отослал их. Много чести.
Питер справился и сам, хотя руки у него все-таки заметно дрожали. Хорошие задатки для человека без Дара – улавливает мое настроение, как парус ловит ветер.
Вкуса еды я почти не чувствовал, только проверил ее на наличие яда – не от реальной опаски, больше по привычке. Что там было, почти не помню – вроде бы сыр и какое-то мясо.
Меня тянуло на нервные шуточки, еле держащиеся на грани благопристойного. Питер потом еще сказал, что я веду себя точь-в-точь как наемник перед боем – забавно. Мне весьма польстило, я подумал даже, что стоит что-нибудь подарить ему за эту реплику, и снял еще один перстень, но мой оруженосец уже спал. Я надел перстень ему на палец – и даже не разбудил этим. Сильно все-таки устал мой бродяга!
Я же не чувствовал даже тени усталости. Мой Дар получил лучшее, что я мог ему дать, – смесь любви и ненависти. Такая смесь во времена оны сломала щит Святого Слова, врезанного в серебро, а нынче я собирался всего-навсего свести кое с кем счеты.
Я надеялся, что этого хватит с запасом.
Я впервые вызывал духов днем. К столу.
Терпеть не могу этот глупый прием – считать стук стола вместо нормальной беседы. Но мне не терпелось до вечера. Я провозился часа полтора; проблемы способа заключаются еще и в том, что надо задавать правильные вопросы, очень конкретные и лишь такие, на которые можно ответить только «да» или «нет». Получаемая информация как-то расползалась в моих мыслях, как паутина… А я подыхал от нетерпения.
От нетерпения-то я и решил получить досье из первых рук. Просто из самых первых.
Я отодвинул стол к стене. Закрыл зеркало плащами. Паркет в будуаре натерли до блеска – я долго выбирал кусок угля, который оставит на этом глянце мягкую и жирную непрерывную линию. В конце концов нашел и нарисовал ту самую пентаграмму, звездочку с двойной защитой, с выходом в мир для беседы – и не более. Дар тек в нее широким потоком, так, что меня бросило в жар, а линии вышли настолько прямыми, будто их чертили по отполированной рейке.
Стоял белый день, середина лета, луна на ущербе – а мне все было трын-трава. Я знал – придет, гад, никуда не денется. И дочерчивал с самой спокойной душой, с удовольствием – забытый холодок по хребту, озноб предвкушения.
Первый и последний раз взывал к Тем Самым днем – для того чтобы… Ох, такое болезненное наслаждение, будто пытаешься зализать рану в собственной душе. Такой свет… Белый до лилового, режущий, как закаленная сталь, сначала – сплошной поток, потом – молнии, маленькие молнии вокруг его головы с золотыми рогами, с глазами, из которых сияние текло огнем…
Я спиной почувствовал, что Питер проснулся: ощутил его ужас – просто медовое пирожное для Тех Самых. И увидел улыбку демона – оценили.
– Приказывай, темный государь, – прошелестел голос, который я уже слышал.
Я облизнул губы. Сладко. Сказал:
– Хочу узнать все о Роджере и королеве. Их желания, цели, пути. Они оба принадлежат Той Самой Стороне – так что вы должны знать в тонких частностях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Да…
– Превосходно, – говорю. – Рассказывайте.
А он совсем замолчал. Я по его Силе чувствовал, что нужных слов ему никак не выговорить. Что известие – совсем из рук вон. Я не люблю мучить неумерших, но я нажал второй раз в жизни.
– Слушай, мертвец, – говорю, – мне надоело. Или рассказывай, или убирайся.
Вампир вздохнул так, что в лесу похолодало. И осмелился.
– Темный государь… Королева Розамунда беременна с прошлого полнолуния.
О, я шокировал его, когда расхохотался. Как на меня смотрели эти двое – пораженный вампир и взбешенный Питер! А мне было дико смешно, за все эти годы смешно. Над всем столичным светом, над святыми отцами в покоях моей женушки, над болтовней о развращенности нравов, над ее проповедями – просто до слез весело. Несмотря на то, что я сразу понял, куда все это ведет.
Но мне пришлось отсмеяться. Только после этого я сказал:
– Подробности меня пока не интересуют. Меня интересует, почему об этом удивительном деле сообщает вампир, а не призрак.
И вампир сказал:
– Все просто, темный государь. Я хотел послать духа, но ваши служилые духи боялись, что вы упокоите того, от кого это услышите. А неумершего, может, и пожалеете…
Я переглянулся с Питером – как он был зол и оскорблен за своего короля! – и сказал:
– Нет, мой драгоценный. Я упокою не вестника, а виновника торжества. Это будет справедливее.
Вот вам и презренное шпионство!
Мне снова хотели всадить нож в спину. Козни строили за моей спиной. Честь – демон с ней, не пришита моя честь к юбке Розамунды, но речь-то шла о судьбе короны. О моем престоле. О моем Междугорье. И – видите ли – о моей жизни. И все это сошло бы, не будь моих презренных шпионов.
А узнал я вот что.
Вампирчик по имени Эллис обитал в старинном склепе около часовни Скального Приюта, особняка моей ненаглядной женушки. Его старшая, Луиза, не просто была вассалом Оскара – она приходилась ему истинной младшей, дочерью в Сумерках. И Оскар, зануда и перестраховщик, когда «почувствовал нечто вроде тревоги за семью темного государя», послал ей весточку – о том, что его интересует здоровье королевы людей. Луиза сочла нелюбезным проигнорировать письмо и приказала Эллису, чье дневное пристанище располагалось ближе всего к дворцу королевы, заглянуть в покои Розамунды – и непременно за полночь, когда государыня людей будет почивать, чтобы, упаси Господь, не смутить и не испугать ее своим видом.
Эллис заглянул. В зеркало. За полночь. Не смутил и не испугал, потому что на него не обратили внимания. Хотя он и не прятался особенно. И вдобавок государыня бодрствовала. Ей просто было не до таких мелочей, как какой-то там вампир в покоях.
Розамунда никогда не отличалась чувствительностью.
Демон их всех побери! А я, создавая Канцелярию Призраков по территории всей страны, решил заняться Скальным Приютом и прилегающими землями в последнюю очередь! Ну, просто не тянуло меня туда. Отложил неприятное на потом.
Дооткладывался.
Остается поблагодарить Оскара. Он всегда проявлял предусмотрительность.
А каждое новое слово между тем давалось Эллису тяжелее, чем подъем воза, груженого булыжниками, на самую крутую и высокую гору королевства. Он был дворянином при жизни и вассалом Княжны Сумерек после смерти – яснее ясного, что чистенькому неумершему с душой, полной романтического вздора, дико трудно говорить мужчине такие вещи о женщине. Я его понимал, но все равно давил так, что у него чуть перстни с пальцев не слетали.
В конце концов он рассказал мне все, что знал.
Эта мразь, этот хлыщ, который обрюхатил мою жену – убиться! – герцог Роджер! Люди добрые, куда свет катится – герцог Роджер! Этакий вороной жеребец, глянцевые локоны, очи с поволокой и мускулы, растопыривающие одежду так, будто урода воздухом надули, как крашеный куриный зоб на Новогодье. Верный рыцарь короны. Верный рыцарь королевы. И муж ее любимой фрейлины.
Обманул маленькую, розовую, рыженькую куклу, бедную дурочку, преданную своей госпоже всеми внутренностями, – с этой самой госпожой. С гадиной, ханжой, предательницей, не побрезговавшей отбить самца у собственной служанки. Как это назвать?
Моя жена носит потомство этого скота. И если я верно истолковал вымученные иносказания вампира, влюблена в него как кошка. Забыла все свои принципы – насчет бить плетьми на площади за супружескую измену. И думает только о том, как бы заставить меня признать этого ублюдка своим ребенком и младшим принцем.
И так все это хорошо, что я сам бриллианта размером с вишню не пожалел бы за то, чтобы послушать, как эти гады милуются за моей спиной и сговариваются… Кстати, очень любопытно, что еще в этом чудесном доме говорилось.
Я начертил пентаграмму острием ножа на земле около костра и крови на нее капнул, не пожалел, хотя духи и Даром были бы довольны сверх меры. Мне уже плевать хотелось на энергию, которую придется потратить на разговор с духами под открытым небом. И я собрал такую тучу всякой потусторонней шушеры… У-у-у…
А приказ отдал очень четкий и определенный.
Я хочу знать, о чем разговаривает герцог Роджер. С моей женой, со своими приятелями, со своими баронами, со своими лакеями, со своим любимым котом, с Господом Богом, когда молится перед сном, – все, слово в слово.
Продиктовать под запись. У меня во дворце был один молодой и талантливый – дух-движитель, который во времена оны зеркала раскалывал и посуду со стола на пол швырял, а теперь, благодаря редкому дару, вел мой архив. Вот ему продиктовать, а я буду читать стенограмму.
Под каждой записью поставить имя. Буду награждать поименно – за оперативность, точность и важность для короны. Точка.
А потом дал выпить крови с Даром Эллису – честно заслужил, бедолага, – и отпустил всех подвластных созданий из мира мертвых. По делам и на отдых. Ночь уже начинала пахнуть рассветом – у вампира под глазами тени залегли, пора было отпускать.
И когда я их всех отослал, сидел у костра, смотрел, как бледно светлеют небеса, и боролся с тихим бешенством. А Питер обнимал мои ноги, прижимаясь щекой к колену по установившейся привычке и говорил, глядя снизу мне в лицо:
– Государь, ну дайте мне возможность, пожалуйста, – я этому сукину сыну ноги выдерну! Своими руками, правда… Только прикажите…
А я сказал:
– Нет, не надо. Это, мальчик, уж слишком будет почетно и благородно. Не по чину.
И на сердце у меня было тяжело, как перед большой бедой, хотя на тот момент я еще не представлял себе, насколько беда в действительности грядет большая.
В ту ночь я так и не уснул.
Я разленился в последнее время, успел позабыть, что такое интриги и предательство. Отвык. А с моей природой между тем ничего не случилось – моя природа осталась совершенно такой же, как и раньше. Злость так подняла Дар, что мое тело горело изнутри, будто в нем плескался огонь. Питер содрогнулся, взглянув на меня. Впервые в момент, когда Дар превращался во мне в сплошное бушующее пламя, рядом со мной был живой человек – и этому живому, по-моему, было сильно не по себе.
Он тоже не спал. И его мелко трясло от любых моих прикосновений. Бедный охламон был белый, как вампир, и с такими же синяками под глазами, какие бывают у вампира, застигнутого зарей. Вдобавок, когда мы седлали коней, шепнул – а зрачки размером с блюдце:
– Государь, у вас глаза светятся…
Померещилось, конечно, бродяге со страху. Чуть-чуть рассмешил меня и этим немного успокоил. Но уже спустя минуту все началось сначала – и я дал шпоры так, что чуть не вспорол коню шкуру на боках, там, где ее и так вечно приходится штопать. Мне надо было в город, в любой город. Мне надо было в любой дом, где нашелся бы круглый стол и большое зеркало.
В ближайшем городе мы были уже в полдень, после такой безумной скачки, какую бы живые лошади просто не вынесли. На постоялые дворы я даже не заглядывал: откуда у трактирщика взяться такой роскоши, как зеркало больше чем с тарелку.
Я заявился в дом напротив ратуши – вполне приличный чистенький особнячок. Думал, там живет бургомистр, а оказалось, что это жилище богатого купца, местного сахарного магната. Бедолага, разумеется, визита короля в свой дом и во сне не видел, а потому перепугался куда сильнее, чем любой дворянин. И согнулся в три погибели, бочка из-под эля! Как только пузо позволило!
Я для него перстень снял. Купчина приятно себя вел. В светском этикете, ясное дело, был не искушен – так что вел себя с искренним почтительным ужасом. И на мою свиту смотрел, как полагалось бы смотреть на королевскую свиту. Со страхом и без тени негодования. И камень на перстне лобызал так, что я испугался, как бы дуралей не проглотил его.
Это я удачно заехал.
Я оставил лошадей и мертвецов – кроме парочки телохранителей – во дворе под навесом, подальше от конюшен, чтобы не смущать местных уж особенно. Они там замерли, как конные статуи; я приказал им шевелиться, только если кто-то подберется уж совсем неприлично близко. А тем двоим, что сопровождали нас с Питером, велел опустить забрала. Рыцари – ну и рыцари. Так что домочадцы купца хоть и не лезли на глаза, но и не разбежались кто куда.
Спокойное какое сословие. Видимо, за недостатком воображения.
Хозяин излучал сплошную услужливость. Я спросил, есть ли в доме большое зеркало.
Мне тут же показали. В покоях хозяйки. Хорошо живут купчихи: будуар у этой плюшки был баронессе впору, а зеркало в бронзовой раме с виноградными листьями – почти в человеческий рост. Тут же в будуаре оказался и круглый столик с выкладками из цветного дерева. И я сообщил хозяину, что тут, в апартаментах его женушки, пожалуй, и остановлюсь.
Что мне тут удобно.
Если он и удивился, то вида не подал. И когда я приказал принести какой-нибудь еды, его лакей притащил поднос со снедью именно сюда – тактично. Челядинцы купчины порывались остаться мне прислуживать, но я отослал их. Много чести.
Питер справился и сам, хотя руки у него все-таки заметно дрожали. Хорошие задатки для человека без Дара – улавливает мое настроение, как парус ловит ветер.
Вкуса еды я почти не чувствовал, только проверил ее на наличие яда – не от реальной опаски, больше по привычке. Что там было, почти не помню – вроде бы сыр и какое-то мясо.
Меня тянуло на нервные шуточки, еле держащиеся на грани благопристойного. Питер потом еще сказал, что я веду себя точь-в-точь как наемник перед боем – забавно. Мне весьма польстило, я подумал даже, что стоит что-нибудь подарить ему за эту реплику, и снял еще один перстень, но мой оруженосец уже спал. Я надел перстень ему на палец – и даже не разбудил этим. Сильно все-таки устал мой бродяга!
Я же не чувствовал даже тени усталости. Мой Дар получил лучшее, что я мог ему дать, – смесь любви и ненависти. Такая смесь во времена оны сломала щит Святого Слова, врезанного в серебро, а нынче я собирался всего-навсего свести кое с кем счеты.
Я надеялся, что этого хватит с запасом.
Я впервые вызывал духов днем. К столу.
Терпеть не могу этот глупый прием – считать стук стола вместо нормальной беседы. Но мне не терпелось до вечера. Я провозился часа полтора; проблемы способа заключаются еще и в том, что надо задавать правильные вопросы, очень конкретные и лишь такие, на которые можно ответить только «да» или «нет». Получаемая информация как-то расползалась в моих мыслях, как паутина… А я подыхал от нетерпения.
От нетерпения-то я и решил получить досье из первых рук. Просто из самых первых.
Я отодвинул стол к стене. Закрыл зеркало плащами. Паркет в будуаре натерли до блеска – я долго выбирал кусок угля, который оставит на этом глянце мягкую и жирную непрерывную линию. В конце концов нашел и нарисовал ту самую пентаграмму, звездочку с двойной защитой, с выходом в мир для беседы – и не более. Дар тек в нее широким потоком, так, что меня бросило в жар, а линии вышли настолько прямыми, будто их чертили по отполированной рейке.
Стоял белый день, середина лета, луна на ущербе – а мне все было трын-трава. Я знал – придет, гад, никуда не денется. И дочерчивал с самой спокойной душой, с удовольствием – забытый холодок по хребту, озноб предвкушения.
Первый и последний раз взывал к Тем Самым днем – для того чтобы… Ох, такое болезненное наслаждение, будто пытаешься зализать рану в собственной душе. Такой свет… Белый до лилового, режущий, как закаленная сталь, сначала – сплошной поток, потом – молнии, маленькие молнии вокруг его головы с золотыми рогами, с глазами, из которых сияние текло огнем…
Я спиной почувствовал, что Питер проснулся: ощутил его ужас – просто медовое пирожное для Тех Самых. И увидел улыбку демона – оценили.
– Приказывай, темный государь, – прошелестел голос, который я уже слышал.
Я облизнул губы. Сладко. Сказал:
– Хочу узнать все о Роджере и королеве. Их желания, цели, пути. Они оба принадлежат Той Самой Стороне – так что вы должны знать в тонких частностях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41