Но они-то потеряли.
Так что заморозки я встретил там. В Розовых Кущах, в замке, который называли Соловьиный Приют. Я бы его назвал Тараканье Дупло. Они завесили щели гобеленами, потопали на тараканов, чтобы те разбежались с видных мест, и стряхнули пыль со столешниц. И это у них называлось приготовить теплую встречу обожаемому королю.
Целую неделю я прожил в этой дыре, улаживая дела. Со мной были премьер и шеф жандармов, которые возненавидели эти собачьи Кущи не меньше, чем я, потому что хлебнули моей доброй славы. Пребывание там пошло на пользу только моим гвардейцам: по ночам стояла такая холодища, что они к утру инеем покрывались. Для мертвецов – самое оно.
Но за неделю мы все-таки баронов усмирили и напугали. Кое-кого повесили, иным пригрозили. Показали гвардейцев и пообещали скормить губернатора виверне, если он не прекратит взбрыкивать, как норовистая кляча. И все сработало. Так что уезжал я с триумфом и насморком. И спину продуло.
Впрочем, моя репутация железной твари без сердца была так основательна, что даже сопли ее не подмочили. Демоны не хворают, как известно.
Наша дорога в столицу лежала через земли принца Марка, через знаменитый Медвежий Лог, но тем не менее я скорее склонялся к ночлегу на постоялом дворе, чем в замке дядюшки. И тут произошла удивительная вещь.
Я встретил у постоялого двора его самого. Они просто-таки выехали навстречу своему государю, как добрые вассалы, – дядюшка, кузен Вениамин, их бароны, их челядь…
И дядюшка выразился так:
– Дражайший племянничек, я счастлив, что мне удалось вас увидеть. Ваша скромность и стремление никого не обеспокоить переходят всякие границы: я ведь угадал, что вы свернете сюда, а не в мой дворец. Ну сколько же можно, мой дорогой, вам, государю великой державы, кормить блох в придорожных корчмах, когда каждый дворянин рад предоставить вам лучшие апартаменты в своем доме.
– Я намерен провести тут одну ночь, – говорю. – К чему обременять вас моей непростой свитой?
– И вам непременно нужно зябнуть этой ночью в щелястой конуре? – спрашивает.
Он был политик, дядя Марк. Удар попал точно в цель. Я не доверил бы ему и просверленной полушки, но мне нездоровилось, я устал, и очень хотелось теплых одеял и горячего вина. И премьер с жандармом сделали такой умоляющий вид… Ладно, заслужили.
И я согласился. Если бы я знал, куда все это в итоге приведет… Хотя все ведет к Тем Самым. К дани, которую они взимают. Пора бы уже и привыкнуть.
Дворец, помнится, осветили, как в Новогодье. Бочки со смолой горели, факелы – аллея к дворцу вся освещалась, как бальный зал, а ночи уже так потемнели… И на дворе светло, как днем. И юный конюший придержал мне стремя моей игрушечной лошадки.
Я взглянул ему в лицо – и нехорошо вспомнил Беатрису. Если бы не тот месяц сплошной похоти, разве я подумал бы то, что подумал?!
Никогда в жизни.
Самые потрясающие глаза, какие я когда-либо видел. Волшебные камни-александриты. Серые, голубые, зеленоватые, лиловые, серые. Огромные, мерцающие и переменчивые. Глаза чародея, интригана, глаза из Сумерек…
На тонком личике фарфоровой куклы, в окружении золотисто-белых кудряшек.
Неприлично, бесстыдно, неотразимо хорош. Слишком – для юноши. И в его лице было что-то девичье, что делало лицо совсем нестерпимым для взгляда… государя-монстра. Его руки дрожали, когда он коснулся моего вороного.
А выражение лица – детский страх. Все.
К сожалению, я имел неосторожность замешкаться слишком явно. Это заметили те, кому никак нельзя было такое показать, и утвердились в своих планах. Тогда я впервые подумал, что перед тем, как отсылать Беатрису, в нее надо было влить каплю Дара на память… Чтобы она, этак через годик, в диких муках умерла бы от рака, например, ее женского естества. Я так надеялся, что после льда Розамунды моя вывихнутая похоть не оттает уже никогда…
Не важно.
Потом дядюшка пригласил меня ужинать. А я сказал, что согрею своего вина, и на ужин мне хочется съесть свой охотничий трофей, – заяц выскочил на дорогу, представляете, милый дядюшка!
Жареный. Купленный в деревне. На вашу дорогу никогда не выскакивали жареные зайцы? А бывает.
Принц Марк попытался оскорбиться. Я сказал, кто не привык никого обременять. Я оставил мертвых лошадей и моего игрушечного конька на улице у конюшен, чтобы не пугать живых лошадок. Я спросил, где мне можно остановиться, и послал туда гвардейцев. Отчасти – чтобы они проверили покои. Отчасти – из сострадания: чтобы дядюшкина челядь могла перестать блевать и начать есть.
И мы с принцем Марком по-родственному выпили из одного кубка, причем он первый. А я отследил, чтобы уровень жидкости от его глотков достаточно опустился. Кузен Вениамин мне улыбнулся, принужденно, но менее принужденно, чем всегда. И потом мои живые подданные с наслаждением пожирали кабана с трюфелями, а я грел над огнем камина зайца, надетого на кончик кинжала, ел кусочек хлеба в заячьем жиру и сам потихоньку отогревался.
Весь вечер мой Дар был натянут, как тетива лука. Я ждал чего угодно. Я держал весь пиршественный зал в поле зрения и следил за каждым движением сотрапезников. Если бы на меня внезапно напали даже все люди принца Марка сразу, я залил бы смертью его дворец. Но вечер прошел тихо.
Так тихо, что просто странно. Я не мог понять, что Марк задумал. Он вел себя так, будто собирался действительно налаживать отношения. С некромантом? Невозможно.
Но вечер все-таки прошел тихо. И премьер с жандармом выпили, расслабились и принялись тискать служанок Марка. А я пошел спать.
Я шуганул лакеев, которые сунулись меня провожать. Взял жирандоль со свечами. Сказал, что желаю раздеться и лечь сам. И прошел по темному коридору, как по трясине – ожидая подвоха каждую секунду.
И чуть не убил его. Походя, просто потому, что никак не ожидал его тут увидеть. Вовремя перехватил стрелу Дара: поза у человека выглядела уж совсем не боевой.
– Ты кто такой? – говорю. – И что ты, сумасшедший, тут делаешь?
Теперь на его лице уже не страх был – ужас. Он прижался к стене спиной и пролепетал – белыми губами, без кровинки:
– Я – Нарцисс, конюший его высочества… Мне показалось… я подумал…
– Что ты еще подумал? – говорю. – Конюшим думать вредно.
Я его узнал, и мне уже стало смешно. Хотя…
– Мне показалось, – говорит, еле дыша, – что вы, государь… можете захотеть… меня видеть…
Я понял. Дядюшка Марк знал меня хорошо. Тогда я еще не прикинул, какая у этой интриги конечная цель, но Нарцисс, при моих-то дурных наклонностях, в любой игре был картой козырной масти.
Неважно, что он сам об этом думает.
Что это создание может мне чем-то навредить, у меня в голове не укладывалось. Беатриса выглядела в сотню раз опаснее. У Нарцисса все было на лице написано.
И я сказал:
– Нарцисс, я тебе ничего не приказывал и не собираюсь. Иди спать, ничего не бойся.
Но он перепугался еще больше. И безмерно удивился. И пробормотал:
– Не отсылайте меня, ради Господа, государь.
А мне показалось, что сейчас он боится не меня.
И это как-то извращенно погрело мне душу. Похоже, у меня первый раз просили защиты от кого-то другого. Ново.
Тогда я открыл дверь в спальню и пропустил его вперед. А Нарцисс не мог пройти мимо мертвецов – у него ноги подкашивались. Он никогда не был героем и никогда не будет.
Я сказал:
– Не обращай внимания. Это же не люди и не демоны. Это все равно что пустые доспехи, если их чудом заставить двигаться. Не надо нервничать.
Нарцисс посмотрел на меня странно, вошел, остановился и стал ждать. Я поставил подсвечник, достал из сумки мертвеца еще бутылку вина и сел на табурет к огню. И сделал Нарциссу знак приблизиться. Он устроился рядом на ковре. Нервно и настороженно, будто ждал беды, как я в зале.
Я снял перчатки, и он уставился на мои покорябанные руки.
– Нарцисс, – говорю, – выпей вина, все в порядке. Успокойся, ничего плохого не будет. Тебе ведь твой сеньор приказал прийти?
– Да, – отвечает. Еле слышно.
– Ну и посиди тут. Или поспи, как хочешь. Приказ исполнишь – и уйдешь утром. Ты же за меня не отвечаешь, верно?
И тут он выдал:
– Я вам не нравлюсь, государь?
Спросил. Молодец. Я думал, что уже ничему не удивлюсь, но чего я не ожидал, так это подобного вопроса. Потому что это касалось уж очень старой занозы. Нэда. Бедного Нэда.
Я никогда не мог говорить, если меня не спрашивали. Но тут меня спросили – и я стал рассказывать. И я рассказал Нарциссу, как он мне нравится, – как сумел. Он слушал, не возражал, не шарахался, слушал – и меня занесло. Меня, видите ли, никогда не слушали, а тут стали!
И я выпил вина и рассказал про Нэда, и еще немного выпил, и рассказал про Розамунду, и допил то, что осталось, и рассказал про Беатрису. Я обычно мало пил, а тут вышел дурной случай. Я потом понял, что, если бы не Нарцисс, это могло бы стоить мне жизни, но – из песни слова не выкинешь: я надрался, как наемник, и говорил о таких вещах, о которых обычно молчал со всеми.
Нарцисс на меня смотрел с детским страхом и вдруг – со слезами, кивал и спрашивал:
– Да?!
А я впервые за невероятно долгое время говорил с живым человеком и никак не мог отказаться от этого наслаждения. Вот где, собственно, и просчитался дядюшка: он просто не учел, что говорить мне хотелось куда больше, чем заполучить чью-то добродетель.
И когда я раскашлялся, Нарцисс спросил:
– Вы простыли, да, государь? Вам же надо лечь, да?
Кто бы мне когда такое сказал…
– Нарцисс, – говорю, – сокровище мое, хочешь земли и титул – за этот вопрос? Графский титул, скажем. Стоит.
И тут он расплакался навзрыд. Обнял мои колени, ткнулся в руку и разрыдался. А я, как всегда, не знал, что делать с чужими слезами.
У Нарцисса потрясающие глаза были. Интригана, змеи, изощренного лжеца. Я не знаю, за что Бог дал ему такие глаза.
Лгать он просто не мог. Ну не мог, как иной человек съесть живого червя не может, даже если ему угрожают повешением. В лучшем случае он мог продекламировать то, что его заставили заучить. И то – если ничто ему не помешает.
Дураком набитым я бы его не назвал. Грубо. Но…
У его разума отсутствовал всякий маневр. Если вообще назвать разумом то, чем мой милый дружок B обиходе пользовался. В три года я лучше разбирался в обстановке, чем он в семнадцать.
И как в его странной душе смелость переплеталась с трусостью, я никогда не мог понять. Нарцисс боялся темноты в незнакомых местах и совершенно спокойно реагировал на клинок, приставленный к горлу. Может, это объяснялось его запредельной глупостью, не знаю.
Зато когда Господь создавал Нарцисса, то решил компенсировать отсутствие ума, отваги, рисковости, мужского шарма, честолюбия и прочего подобного переизбытком двух других вещей. Красоты и способности сопереживать.
Отвлеченно – он был невероятно неудачной кандидатурой для дядиного поручения. Но тем не менее все получилось бы – в том случае, если бы я отколол что-нибудь циничное или жестокое. Нарцисс стал бы царапаться и кусаться, как трехнедельный котенок, – просто от страха, – и все бы выгорело. Дядя на то и рассчитывал, он ведь точно знал, что я не подпущу близко серьезного воина и дважды подумаю, стоит ли приближать к себе женщину. Но он просто чуточку меня недосчитал. Он поверил россказням о моей жене и Беатрисе, а я не стал бы мучить Нарцисса, как и женщин не мучил. Меня слишком смущали красивые люди.
А Нарцисс между тем отплакался, снял перстень и отдал мне.
– Что это за побрякушка? – спрашиваю.
Он повернул камень – черный, треугольной огранки. Под камнем обнаружилась короткая игла. А Нарцисс заглянул мне в лицо и сказал – роковым таинственным шепотом:
– На этой иголке – яд, от которого умирают спустя несколько дней, в страшной тоске… Говорят, от него гниют ногти и вытекают глаза. От него нет противоядия.
– Славная вещица, – говорю. – Даришь?
Рожица у него сделалась неописуемая.
– Государь! – говорит. Поражен моей недогадливостью. – Да мне же приказано уколоть этим вас!
Ну и как надо было на это реагировать?
– И ты не исполнил приказ своего сеньора? – говорю. – Почему?
И он ответил очень серьезно:
– Потому что, оказывается, вы – не демон.
– А разве людей не убивают по приказу сюзерена? – спрашиваю.
– Я вам присягал, – говорит. Еще серьезнее. – Если вы человек – то это важно. А если бы были демон – тогда бы не считалось.
Он, видите ли, это выяснил. Я поднял его лицо за подбородок и долго на него смотрел. Его судьба на нем уже расписалась… Но понимать это все равно было нестерпимо.
А он очень обеспокоенно спросил:
– А вы не прикажете казнить его высочество?
Солнечный зайчик… Ничего я ему не ответил, только погладил по щеке, что ни к чему не обязывает.
Я спал до утра. Просто спал, а этот «убийца» дремал на краешке моего ложа. И мой Дар улегся, как догоревший пожар – в угли. Даже не будь в спальне мертвых, я спал бы, как младенец, в присутствии Нарцисса.
Мой Дар игнорировал его особу как опасный предмет.
А в спальне моего драгоценного дядюшки в ту ночь было действительно очень тепло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Так что заморозки я встретил там. В Розовых Кущах, в замке, который называли Соловьиный Приют. Я бы его назвал Тараканье Дупло. Они завесили щели гобеленами, потопали на тараканов, чтобы те разбежались с видных мест, и стряхнули пыль со столешниц. И это у них называлось приготовить теплую встречу обожаемому королю.
Целую неделю я прожил в этой дыре, улаживая дела. Со мной были премьер и шеф жандармов, которые возненавидели эти собачьи Кущи не меньше, чем я, потому что хлебнули моей доброй славы. Пребывание там пошло на пользу только моим гвардейцам: по ночам стояла такая холодища, что они к утру инеем покрывались. Для мертвецов – самое оно.
Но за неделю мы все-таки баронов усмирили и напугали. Кое-кого повесили, иным пригрозили. Показали гвардейцев и пообещали скормить губернатора виверне, если он не прекратит взбрыкивать, как норовистая кляча. И все сработало. Так что уезжал я с триумфом и насморком. И спину продуло.
Впрочем, моя репутация железной твари без сердца была так основательна, что даже сопли ее не подмочили. Демоны не хворают, как известно.
Наша дорога в столицу лежала через земли принца Марка, через знаменитый Медвежий Лог, но тем не менее я скорее склонялся к ночлегу на постоялом дворе, чем в замке дядюшки. И тут произошла удивительная вещь.
Я встретил у постоялого двора его самого. Они просто-таки выехали навстречу своему государю, как добрые вассалы, – дядюшка, кузен Вениамин, их бароны, их челядь…
И дядюшка выразился так:
– Дражайший племянничек, я счастлив, что мне удалось вас увидеть. Ваша скромность и стремление никого не обеспокоить переходят всякие границы: я ведь угадал, что вы свернете сюда, а не в мой дворец. Ну сколько же можно, мой дорогой, вам, государю великой державы, кормить блох в придорожных корчмах, когда каждый дворянин рад предоставить вам лучшие апартаменты в своем доме.
– Я намерен провести тут одну ночь, – говорю. – К чему обременять вас моей непростой свитой?
– И вам непременно нужно зябнуть этой ночью в щелястой конуре? – спрашивает.
Он был политик, дядя Марк. Удар попал точно в цель. Я не доверил бы ему и просверленной полушки, но мне нездоровилось, я устал, и очень хотелось теплых одеял и горячего вина. И премьер с жандармом сделали такой умоляющий вид… Ладно, заслужили.
И я согласился. Если бы я знал, куда все это в итоге приведет… Хотя все ведет к Тем Самым. К дани, которую они взимают. Пора бы уже и привыкнуть.
Дворец, помнится, осветили, как в Новогодье. Бочки со смолой горели, факелы – аллея к дворцу вся освещалась, как бальный зал, а ночи уже так потемнели… И на дворе светло, как днем. И юный конюший придержал мне стремя моей игрушечной лошадки.
Я взглянул ему в лицо – и нехорошо вспомнил Беатрису. Если бы не тот месяц сплошной похоти, разве я подумал бы то, что подумал?!
Никогда в жизни.
Самые потрясающие глаза, какие я когда-либо видел. Волшебные камни-александриты. Серые, голубые, зеленоватые, лиловые, серые. Огромные, мерцающие и переменчивые. Глаза чародея, интригана, глаза из Сумерек…
На тонком личике фарфоровой куклы, в окружении золотисто-белых кудряшек.
Неприлично, бесстыдно, неотразимо хорош. Слишком – для юноши. И в его лице было что-то девичье, что делало лицо совсем нестерпимым для взгляда… государя-монстра. Его руки дрожали, когда он коснулся моего вороного.
А выражение лица – детский страх. Все.
К сожалению, я имел неосторожность замешкаться слишком явно. Это заметили те, кому никак нельзя было такое показать, и утвердились в своих планах. Тогда я впервые подумал, что перед тем, как отсылать Беатрису, в нее надо было влить каплю Дара на память… Чтобы она, этак через годик, в диких муках умерла бы от рака, например, ее женского естества. Я так надеялся, что после льда Розамунды моя вывихнутая похоть не оттает уже никогда…
Не важно.
Потом дядюшка пригласил меня ужинать. А я сказал, что согрею своего вина, и на ужин мне хочется съесть свой охотничий трофей, – заяц выскочил на дорогу, представляете, милый дядюшка!
Жареный. Купленный в деревне. На вашу дорогу никогда не выскакивали жареные зайцы? А бывает.
Принц Марк попытался оскорбиться. Я сказал, кто не привык никого обременять. Я оставил мертвых лошадей и моего игрушечного конька на улице у конюшен, чтобы не пугать живых лошадок. Я спросил, где мне можно остановиться, и послал туда гвардейцев. Отчасти – чтобы они проверили покои. Отчасти – из сострадания: чтобы дядюшкина челядь могла перестать блевать и начать есть.
И мы с принцем Марком по-родственному выпили из одного кубка, причем он первый. А я отследил, чтобы уровень жидкости от его глотков достаточно опустился. Кузен Вениамин мне улыбнулся, принужденно, но менее принужденно, чем всегда. И потом мои живые подданные с наслаждением пожирали кабана с трюфелями, а я грел над огнем камина зайца, надетого на кончик кинжала, ел кусочек хлеба в заячьем жиру и сам потихоньку отогревался.
Весь вечер мой Дар был натянут, как тетива лука. Я ждал чего угодно. Я держал весь пиршественный зал в поле зрения и следил за каждым движением сотрапезников. Если бы на меня внезапно напали даже все люди принца Марка сразу, я залил бы смертью его дворец. Но вечер прошел тихо.
Так тихо, что просто странно. Я не мог понять, что Марк задумал. Он вел себя так, будто собирался действительно налаживать отношения. С некромантом? Невозможно.
Но вечер все-таки прошел тихо. И премьер с жандармом выпили, расслабились и принялись тискать служанок Марка. А я пошел спать.
Я шуганул лакеев, которые сунулись меня провожать. Взял жирандоль со свечами. Сказал, что желаю раздеться и лечь сам. И прошел по темному коридору, как по трясине – ожидая подвоха каждую секунду.
И чуть не убил его. Походя, просто потому, что никак не ожидал его тут увидеть. Вовремя перехватил стрелу Дара: поза у человека выглядела уж совсем не боевой.
– Ты кто такой? – говорю. – И что ты, сумасшедший, тут делаешь?
Теперь на его лице уже не страх был – ужас. Он прижался к стене спиной и пролепетал – белыми губами, без кровинки:
– Я – Нарцисс, конюший его высочества… Мне показалось… я подумал…
– Что ты еще подумал? – говорю. – Конюшим думать вредно.
Я его узнал, и мне уже стало смешно. Хотя…
– Мне показалось, – говорит, еле дыша, – что вы, государь… можете захотеть… меня видеть…
Я понял. Дядюшка Марк знал меня хорошо. Тогда я еще не прикинул, какая у этой интриги конечная цель, но Нарцисс, при моих-то дурных наклонностях, в любой игре был картой козырной масти.
Неважно, что он сам об этом думает.
Что это создание может мне чем-то навредить, у меня в голове не укладывалось. Беатриса выглядела в сотню раз опаснее. У Нарцисса все было на лице написано.
И я сказал:
– Нарцисс, я тебе ничего не приказывал и не собираюсь. Иди спать, ничего не бойся.
Но он перепугался еще больше. И безмерно удивился. И пробормотал:
– Не отсылайте меня, ради Господа, государь.
А мне показалось, что сейчас он боится не меня.
И это как-то извращенно погрело мне душу. Похоже, у меня первый раз просили защиты от кого-то другого. Ново.
Тогда я открыл дверь в спальню и пропустил его вперед. А Нарцисс не мог пройти мимо мертвецов – у него ноги подкашивались. Он никогда не был героем и никогда не будет.
Я сказал:
– Не обращай внимания. Это же не люди и не демоны. Это все равно что пустые доспехи, если их чудом заставить двигаться. Не надо нервничать.
Нарцисс посмотрел на меня странно, вошел, остановился и стал ждать. Я поставил подсвечник, достал из сумки мертвеца еще бутылку вина и сел на табурет к огню. И сделал Нарциссу знак приблизиться. Он устроился рядом на ковре. Нервно и настороженно, будто ждал беды, как я в зале.
Я снял перчатки, и он уставился на мои покорябанные руки.
– Нарцисс, – говорю, – выпей вина, все в порядке. Успокойся, ничего плохого не будет. Тебе ведь твой сеньор приказал прийти?
– Да, – отвечает. Еле слышно.
– Ну и посиди тут. Или поспи, как хочешь. Приказ исполнишь – и уйдешь утром. Ты же за меня не отвечаешь, верно?
И тут он выдал:
– Я вам не нравлюсь, государь?
Спросил. Молодец. Я думал, что уже ничему не удивлюсь, но чего я не ожидал, так это подобного вопроса. Потому что это касалось уж очень старой занозы. Нэда. Бедного Нэда.
Я никогда не мог говорить, если меня не спрашивали. Но тут меня спросили – и я стал рассказывать. И я рассказал Нарциссу, как он мне нравится, – как сумел. Он слушал, не возражал, не шарахался, слушал – и меня занесло. Меня, видите ли, никогда не слушали, а тут стали!
И я выпил вина и рассказал про Нэда, и еще немного выпил, и рассказал про Розамунду, и допил то, что осталось, и рассказал про Беатрису. Я обычно мало пил, а тут вышел дурной случай. Я потом понял, что, если бы не Нарцисс, это могло бы стоить мне жизни, но – из песни слова не выкинешь: я надрался, как наемник, и говорил о таких вещах, о которых обычно молчал со всеми.
Нарцисс на меня смотрел с детским страхом и вдруг – со слезами, кивал и спрашивал:
– Да?!
А я впервые за невероятно долгое время говорил с живым человеком и никак не мог отказаться от этого наслаждения. Вот где, собственно, и просчитался дядюшка: он просто не учел, что говорить мне хотелось куда больше, чем заполучить чью-то добродетель.
И когда я раскашлялся, Нарцисс спросил:
– Вы простыли, да, государь? Вам же надо лечь, да?
Кто бы мне когда такое сказал…
– Нарцисс, – говорю, – сокровище мое, хочешь земли и титул – за этот вопрос? Графский титул, скажем. Стоит.
И тут он расплакался навзрыд. Обнял мои колени, ткнулся в руку и разрыдался. А я, как всегда, не знал, что делать с чужими слезами.
У Нарцисса потрясающие глаза были. Интригана, змеи, изощренного лжеца. Я не знаю, за что Бог дал ему такие глаза.
Лгать он просто не мог. Ну не мог, как иной человек съесть живого червя не может, даже если ему угрожают повешением. В лучшем случае он мог продекламировать то, что его заставили заучить. И то – если ничто ему не помешает.
Дураком набитым я бы его не назвал. Грубо. Но…
У его разума отсутствовал всякий маневр. Если вообще назвать разумом то, чем мой милый дружок B обиходе пользовался. В три года я лучше разбирался в обстановке, чем он в семнадцать.
И как в его странной душе смелость переплеталась с трусостью, я никогда не мог понять. Нарцисс боялся темноты в незнакомых местах и совершенно спокойно реагировал на клинок, приставленный к горлу. Может, это объяснялось его запредельной глупостью, не знаю.
Зато когда Господь создавал Нарцисса, то решил компенсировать отсутствие ума, отваги, рисковости, мужского шарма, честолюбия и прочего подобного переизбытком двух других вещей. Красоты и способности сопереживать.
Отвлеченно – он был невероятно неудачной кандидатурой для дядиного поручения. Но тем не менее все получилось бы – в том случае, если бы я отколол что-нибудь циничное или жестокое. Нарцисс стал бы царапаться и кусаться, как трехнедельный котенок, – просто от страха, – и все бы выгорело. Дядя на то и рассчитывал, он ведь точно знал, что я не подпущу близко серьезного воина и дважды подумаю, стоит ли приближать к себе женщину. Но он просто чуточку меня недосчитал. Он поверил россказням о моей жене и Беатрисе, а я не стал бы мучить Нарцисса, как и женщин не мучил. Меня слишком смущали красивые люди.
А Нарцисс между тем отплакался, снял перстень и отдал мне.
– Что это за побрякушка? – спрашиваю.
Он повернул камень – черный, треугольной огранки. Под камнем обнаружилась короткая игла. А Нарцисс заглянул мне в лицо и сказал – роковым таинственным шепотом:
– На этой иголке – яд, от которого умирают спустя несколько дней, в страшной тоске… Говорят, от него гниют ногти и вытекают глаза. От него нет противоядия.
– Славная вещица, – говорю. – Даришь?
Рожица у него сделалась неописуемая.
– Государь! – говорит. Поражен моей недогадливостью. – Да мне же приказано уколоть этим вас!
Ну и как надо было на это реагировать?
– И ты не исполнил приказ своего сеньора? – говорю. – Почему?
И он ответил очень серьезно:
– Потому что, оказывается, вы – не демон.
– А разве людей не убивают по приказу сюзерена? – спрашиваю.
– Я вам присягал, – говорит. Еще серьезнее. – Если вы человек – то это важно. А если бы были демон – тогда бы не считалось.
Он, видите ли, это выяснил. Я поднял его лицо за подбородок и долго на него смотрел. Его судьба на нем уже расписалась… Но понимать это все равно было нестерпимо.
А он очень обеспокоенно спросил:
– А вы не прикажете казнить его высочество?
Солнечный зайчик… Ничего я ему не ответил, только погладил по щеке, что ни к чему не обязывает.
Я спал до утра. Просто спал, а этот «убийца» дремал на краешке моего ложа. И мой Дар улегся, как догоревший пожар – в угли. Даже не будь в спальне мертвых, я спал бы, как младенец, в присутствии Нарцисса.
Мой Дар игнорировал его особу как опасный предмет.
А в спальне моего драгоценного дядюшки в ту ночь было действительно очень тепло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41