Минуты три он катался по паркету перед Ричардом, корчился, выл, скулил – потом угомонился. И я его поднял и приказал встать в строй. Не то чтобы из такого вышел хороший солдат, но зрелище получилось эффектное.
Глаза Ричарда выглядели такими же стеклянными, как и у жирного. И такими же пустыми. А весь его двор вполне соответствовал государю – кроме королевы.
Я в тот момент очень жалел, что не могу поговорить с ней. Меня восхитил этот ледяной холод спокойного разума. Но она молчала.
А я сказал:
– Желаю здравствовать, Ричард. Вернусь через три дня – будьте на месте с готовыми бумагами. Иначе – сами понимаете.
Встал, отшвырнул кресло ногой и вышел. А гвардейцы печатали шаг так, что дребезжала мебель – и раззолоченный пузан вместе со всеми.
Он здорово выделялся на общем фоне.
Потом я спал.
Я добрался до шатра, рухнул на ворох соломы, прикрытый попоной, и тут же провалился в мир теней. Кажется, я спал очень долго. Из темноты начали всплывать какие-то смутные образы: мне приснился Нарцисс, хорошо приснился, не как обычно. Будто стоял на коленях рядом с моим ложем и улыбался, собираясь с мыслями, – что-то сказать хотел. Но что, что?!
Я очнулся от лязга доспехов. Голова оказалась такой тяжелой – еле сил хватило ее поднять. А лязгал скелет-гвардеец. Он меня разбудил, ибо около ставки находились посторонние. Не враги, а посторонние – в инструкции для мертвецов это формулировалось как «не нападающие». И судя по поведению гвардейца – желающие меня видеть.
Я встал и плеснул в лицо воды из кувшина. Мне ничего не хотелось, мне не хотелось двигаться, я мечтал, что меня на эти три дня оставят в покое, – скромные мечты… Там мог оказаться кто угодно. И – для чего угодно. Я пошел.
Я не сообразил, проспал я несколько часов или целые сутки, – потому что засыпал днем и проснулся днем. Разве что, судя по тому, как слипались мои глаза, это был тот же самый день. И в пасмурном сером свете этого дня я увидел ангела.
Бледного ангела в костюме пажа Ричарда Золотого Сокола. Хрупкую фигуру в вишневом бархате – существо неописуемой и необъяснимой прелести. Я видел ангела впервые в жизни, он был именно так холодно и строго прекрасен, как и полагается ангелам. Я решил, что сплю, и влюбился до боли в груди, не успев проснуться окончательно и сообразить, что смертным и грешникам даже думать о подобных вещах недопустимо.
А между тем ангел, непонятно зачем мне явившийся, молча взирал на меня очами цвета вечерних небес – и темная прядь выбилась на его белый лоб из-под дурацкого берета с соколиным пером. И эти синие очи и темная прядь что-то мне напомнили, но я не успел понять, что именно, потому что ангел заговорил.
– Я вижу, что помешала вам спать, – сказал он огорченно. – Вы очень устали. Мне жаль.
Вот тут-то я и проснулся по-настоящему.
– Смерть и бездна! – воскликнул я. – Что вы здесь делаете, государыня Магдала?
Вся моя блажь моментально слетела – бесследно. Дар мигом превратился в клинок, нацеленный ей в грудь. Хладнокровный ангел, у которого хватило храбрости приехать сюда в одиночку, верхом – я уже увидел живую лошадь, привязанную к чахлой березе, – в мужском костюме, пройти мимо вставших мертвецов к явному и смертельному врагу… Полагаю, у такого ангела может быть яд в перстне, стилет в рукаве и любая мыслимая западня на уме.
Магдала выглядела как человек, который ни перед чем не остановится.
– Так что вам нужно? – спрашиваю. Не то чтобы по-настоящему грубо, но с особами королевской крови, тем более – дамами королевской крови, так не разговаривают.
– Я хотела поговорить с вами, Дольф, – ответила Магдала. Точно в тон. – У меня не было возможности говорить во дворце, поэтому я здесь.
– Говорите, – разрешаю. А что еще ей скажешь? – Любопытно.
На ее ледяном лице мелькнула некая тень. Непонятная. То ли насмешка, то ли мгновенная злость, но тут же исчезла. У Магдалы было самообладание девы-вампира.
– Значит, будете слушать, а вдобавок – вам любопытно, что скажет женщина?
И сказано это было с расстановкой и с каким-то отравленным жалом за словами. С горечью. И я совсем перестал понимать.
– Мне кажется, – говорю, – вы здесь не для того, чтобы на коленях вымаливать какие-то выгоды для Ричарда. Вы выглядите слишком разумно для такой дурости.
Хамлю.
И вдруг Магдала улыбнулась. И улыбка получилась уже не вампирская и не ангельская, правда, и не женская – просто человеческая. Без тени кокетства. Без тени смущения. Открытая улыбка честного бойца.
– Это верно, – сказала она. – Я не такая дура. Напротив, я попыталась бы убедить мужа выполнить ваши условия, если бы допускала мысль, что он может прислушаться к моему совету.
– По-моему, вы годитесь в советники, – говорю. – Честно. Я бы прислушался.
Магдала снова улыбнулась. Открыто и горько. И странно – потому что эта улыбка уже не вписывалась совсем ни в какие рамки.
– Вы уважаете женщин, Дольф? – говорит. – Вашей жене очень повезло.
Остатки понимания окончательно улетучились.
– Магдала, – говорю, – моя жена так не считает, мой двор тоже так не считает, не забудьте также и ваш двор, который тоже считает иначе. Зачем вы это сказали?
– Вы уважаете женщин? – повторяет.
– Я, – говорю, – уважаю тех, кто этого заслуживает. Я вас не понимаю, но вы не унижаетесь. И то, что вы делаете, – безрассудно, но отважно. Вас – уважаю. Вы это хотели знать?
На ее лицо снова нашла эта тень. Теперь – медленно, и я хорошо ее рассмотрел. Это оказалось презрение, невероятное презрение! Но, хвала Всевышнему, обращенное не ко мне, а куда-то вдаль. И когда Магдала заговорила, ее голос тоже был полон презрения:
– Я хотела вам сообщить, Дольф… Все они примут. Они еще побегают и помашут кулаками, но примут. Я говорю о Совете. И Ричард примет – куда он денется? Вы, вероятно, заметили, в каком он состоянии, Дольф? Он только в истерике не бился после вашего ухода. Он просто никак не может понять простейшей вещи: появилось нечто, над чем он не властен.
Сила ее презрения меня поразила. И поразила интонация, с которой Магдала произносила мое имя. Я догадался, что можно задать откровенный вопрос:
– Если вы так хорошо понимаете Ричарда, – сказал я, – объясните мне, почему он не выехал мне навстречу, когда я переходил границу. Почему дал мне дойти чуть ли не до самых дверей своего кабинета? Чего он ждал, Магдала, – что я передумаю?
Я смотрел на ее лицо и видел, как презрение постепенно исчезло, но я не знал, какими словами назвать другое выражение – то, что появилось. Мартовский холод вокруг вдруг превратился в молочное тепло – я так это почувствовал.
– Он не мог поверить, что все изменилось, Дольф, – сказала она. – Ты должен знать, что больше всего здесь боятся перемен. Несмотря на все донесения из провинций, он надеялся, что ты – его страшный сон и в конце концов он проснется. Подозреваю, что его Совет думал примерно так же. А Ричард и сейчас не верит и надеется. Так что через три дня его убедят подписать твой договор – и он забудет навсегда о тебе, о мертвецах и о потерянных землях. Потому что тогда можно будет восстановить прежнюю жизнь, поганую прежнюю жизнь. – И ее голос дрогнул. – Провались они к Тем Самым, эти провинции! Ричард Золотой Сокол и его свита будут так же охотиться, так же воевать, так же пьянствовать и так же… Ох, ничего, ничего не изменится!
– Тебя это огорчает? – спрашиваю. И вдруг ловлю себя на этом «ты», будто мы с ней сообщники.
А Магдала говорит, негромко, но так жарко, что меня бросает в пот:
– Дольф, прошу тебя, не дай им все забыть! Вот о чем я хотела сказать. Гроза или ураган – это страшно, но это выход, когда все вокруг тихо гниет! Если ты веришь, что женщина хоть иногда может говорить что-то достойное, – сделай так! Брось камень… в эту… трясину…
Она замолчала, а мне стало страшно. Холодно спине – будто я смотрю в пропасть. Чтобы Магдала этого не заметила, я усмехнулся.
– Магдала, – говорю. Использую всю Богом отпущенную игривость. – А если я приглашу тебя… вас… к себе на службу? Советником? Чтобы вы помогли мне разобраться в непростой жизни Перелесья, а? Что вы скажете?
И она сдернула перчатку и протянула мне руку:
– Возьми. Возьми меня советником. Прими мою присягу. Ты большой специалист по мертвецам, Дольф, а я как раз мертвец, сбежавший из гроба. Подними меня.
– Я не могу слушать людей, которые болтают такие вещи, – говорю. Но руку ей пожал. – И потом – я не могу смотреть на тебя. Ты слишком… слишком… Все, уходи теперь, уходи.
– Не смотри, если не можешь, – сказала Магдала. – Только не гони. Я же у тебя на службе.
И преклонила колена, как присягающий рыцарь.
Потом мы сидели в моем шатре, на той самой попоне. И Магдала зашивала прореху на рукаве моего кафтана: у нее оказалась при себе игла с ниткой – в вышитом мешочке, где женщины обычно держат мастику для губ, румяна и прочее барахло в этом роде.
– Занимаешься пустяками, – говорю. – Он старый и грязный. И я грязный… как бездомный пес.
– Ты воевал, – отвечает. – Ты воевал не так, как воюет Ричард. Без толпы слуг и обоза с тонким бельем и золотой посудой. С тобой – только мертвецы?
– Да, – говорю. – То есть нет, – потому что уголком Дара чувствую холодный покой сна неумерших. – Еще пара вампиров. Только днем, сама понимаешь, они ходить не могут.
– Но живых нет? – спрашивает. И между бровей у нее появилась острая морщинка – как трещинка во льду.
– Да, – говорю. – Живых нет. У меня в стране нет лишних живых – на убой.
Магдала посмотрела так странно – будто у нее болело что-то или ей было тяжело, – а потом откусила нитку. Как швейка – только что носом мне в локоть не ткнулась. Уронила берет, принялась поправлять косы… И сказала, глядя куда-то вниз:
– А что тебя могут убить – ты ведь думал?
– Всех, – говорю, – могут убить. Я же смертен.
Протянула, задумчиво, медленно:
– Вот интересно, Дольф… Ты сам понимаешь, что ты такое?..
Я рассмеялся.
– А то! Я – кошмарный ужас, позор своего рода, у меня нет сердца и дальше в том же духе!
А Магдала улыбнулась и провела пальцем по моей щеке: «О, Дольф…»
– Все! – говорю. – Больше никогда так не делай. Вообще – довольно, убирайся отсюда! Ты понимаешь, чем рискуешь? Давай, вали!
Смеялась, потрясающе смеялась – как маленькая девочка, весело и чисто: «О, страшный Дольф!», – а потом грустно сказала:
– Ну что ты меня гонишь? Не хочу уходить, не хочу.
Тогда я как рявкнул:
– Да не могу я больше на тебя смотреть! Ты это понимаешь?!
А она изогнулась от смеха, хохотала, и закрывала себе рот моей ладонью, и смотрела поверх нее светящимися глазами, и еле выговорила:
– В чем беда, Дольф? Не можешь – не смотри. – Обняла меня за шею и поцеловала.
И дальше все было просто-просто. Так просто, как никогда не бывает с женщинами. Я, право, достаточно видел, как бывает с женщинами, подростком, когда за всеми шпионил, и потом у меня все-таки имелась некоторая возможность уточнить, как с ними бывает, – нет, не так. На Магдале были тряпки пажа, и она вела себя как паж. Просто, смело и спокойно, весело – как никогда не ведут себя женщины…
Магдала, Магдала…
Навсегда внутри меня: чуть-чуть выступающая хрупкая косточка на запястье, тонкие пальцы, узкая длинная ладонь. Длинная шея. Ямочки под ключицами. Маленькая грудь. Полукруглый шрам от давнишнего ушиба – немного выше острого локтя. Косы темно-орехового цвета, почти до бедер.
Тогда, в шатре, который пропах опилками, кровью, железом и мертвечиной, где было почти так же холодно, как снаружи, на пыльной попоне, в окружении сплошной смерти, я уже понял, что из всех женщин, которые у меня были, и из всех женщин, которые могли быть, только Магдала – воистину моя. Если я в принципе мог любить женщину и если на белом свете была женщина, созданная Богом для меня, – то это была Магдала, Магдала. Я начал об этом догадываться еще во дворце, когда она смотрела на меня ледяными глазами. Теперь я утвердился в этой мысли.
Она стала куском меня, она впиталась в мою кровь. Это меня ужаснуло, потому что от этого веяло огнем Той Самой Стороны. И я безумно хотел выгнать Магдалу, выставить – потому что она встала этим на смертельный путь.
А я, наученный горчайшим опытом, был вполне готов больше никогда с ней не видаться – без памяти счастливый уже мыслью, что она существует. Мне до смертной боли хотелось, чтобы она жила.
Но я наткнулся на серьезное препятствие. Она намеревалась остаться со мной до конца. Она была очень умна, Магдала, – она знала, что это смертельный путь. И тем не менее решила идти именно так.
Если она в принципе могла любить мужчину, то это, видите ли, был я. Я тоже растворился в ее крови.
В те три дня мы с ней очень много разговаривали.
В этом было что-то райское. Друзья – это такая запредельная редкость, такая удивительная драгоценность… Особенно живые друзья, хотя и по ту сторону их не в избытке. А Магдала стала не любовницей моей, она стала моим другом, который делил со мной и постель. Это совершенно другое – и это стоит стократ дороже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41