Она перестала петь, но глаза так и остались ясными, сверкающими.
— Ну а ты? — спросила она. — Ты больше похож на атлета, чем на юриста.
Он засмеялся точности ее наблюдения. К его собственному удивлению, эта оценка даже польстила ему.
— Я и был атлетом, — признался он. — Велогонщиком.
— Да ну! Неужто не шутишь? — Недоверчиво подняла она брови. — Я обожаю велоспорт. Мы с Дэнни часто катаемся вместе.
— Я уже заметил ваши велики в прихожей, — сказал Крис. — Отличные машины.
— Ив каких гонках ты участвовал?
— В разных, — ответил Крис, глядя в темноту ночи. — Все время готовился к своей главной гонке — к Тур де Франс.
— Твоя семья, наверно, ужасно гордилась тобой, — предположила Аликс.
Эти ее слова удивили его. Обычно в таких случаях спрашивают: «И как, выиграл?»
— Нет, — ответил он. — Они не очень-то интересовались моими успехами и поражениями.
— Это ужасно.
Да, подумал Крис, действительно ужасно. Он вздохнул.
— Пожалуй, больше всего на свете мне бы хотелось услышать от отца: «Молодец, парень!» К тому времени, как я поехал во Францию, моя мать умерла. А отец думал только о моем старшем брате Терри. Дело в том, что в то время, как я катался по Франции, мой брат воевал во Вьетнаме, защищая американские идеалы свободы и справедливости. То, чем отец больше всего дорожил. И я для него был дезертиром, трусом, который отказывается служить стране, которая вскормила его. — Даже сейчас, столько лет спустя, он не мог рассказать кому-либо о том, что действительно происходило в то достопамятное лето. — Во всяком случае, так казалось моему отцу.
— Настоящий ястреб.
— Я бы сказал даже — супер-ястреб, — согласился Крис.
— И что случилось, когда ты участвовал в Тур де Франс? — спросила Аликс.
— Я покалечился. — Это был его обычный ответ, когда он отвечал на этот вопрос. Часто он просто отмалчивался. В этом ответе хоть и была правда, но не вся правда.
— И сильно?
Да, подумал он. Очень сильно. Он так и хотел ей сказать, но вместо этого у него получилось:
— Я завтра вечером улетаю во Францию. Там моего брата убили.
— О, Кристофер, я тебе так сочувствую! Кристофер, подумал он. Так мой отец меня всегда называл. Подняв глаза, он увидел опечаленное лицо Аликс. Интересно, подумал он, печалюсь ли я сам о гибели Терри, как она? — А у меня, кажется, все чувства атрофировались. Сам не пойму, что со мной.
— Вы с братом были не очень близки?
Крис саркастически усмехнулся.
— Можно сказать и так. За последние десять и даже больше лет между нами не было никаких контактов. Я бы сказал, что мы так и не смогли узнать друг друга.
Аликс придвинулась к нему ближе.
— Как жалко!
Он ощутил тепло ее плеча и почувствовал приятное возбуждение. Не сексуальное, а именно приятное: когда она рядом, та черная пропасть, которая разверзлась перед ним, когда он узнал о смерти Терри, была как-то не так страшна. Он не один на ее краю.
— Долгое время я возлагал вину за это на отца, — сказал Крис. — Он любил стравливать нас друг с другом, считая, что это способствует формированию характера. Мой отец большое внимание придавал характеру. Гордился своим кельтским происхождением. «Из семейства Хэев всегда выходили хорошие бойцы», — любил повторять он. Он был строг, пожалуй, даже суров с нами. Первое доброе слово, которое я слышал от него, да и то не в свой адрес, а в адрес Терри, я услышал из его уст, когда Терри приезжал на побывку из Вьетнама. Так что, естественно, проще всего для меня было считать отца виновным в том, что мы с братом как чужие. Но теперь, после смерти Терри, я начинаю думать, что не только его в том вина. Мы ведь и сами никогда не пытались выяснить, почему мы далеки друг от друга.
* * *
— Вы были правы, — сказал Данте. — Между Сутан Сирик и Декордиа есть связь. — У Мильо упало сердце. Неужели он был не прав, не поверив словам незнакомца насчет Сутан и Аль Декордиа?
— Очевидно, — продолжал Данте, — Декордиа познакомился с нею, когда приезжал сюда с месяц назад повидать Терри Хэя. Это было почти сразу после смерти его дочери. Она погибла в автокатастрофе: ее машина съехала с дороги во время дождя. Ей было девятнадцать лет.
Данте полистал свои записи.
— Так или иначе, Декордиа чувствовал симпатию к этой Сирик. Она выросла без родителей, и он — по возрасту и прочему — годился ей в отцы. Декордиа, он был такой, шибко привязчивый. Смерть его дочери сломила его.
Со страхом в сердце Мильо спросил:
— Могла мадемуазель Сирик убить его?
— Ни в коем случае, — ответил Данте. — Она была здесь, во Франции, когда Декордиа прикончили.
Мильо почувствовал такое глубокое облегчение, что у него даже слезы на глазах выступили. Быстро отвернувшись от Данте, он уставился в окно, за которым виднелась Военная Академия и парк Марсова Поля. Слава Богу, подумал он. Теперь надо постараться разузнать, что действительно на уме у того незнакомца.
— Ты не знаешь, кто убил Декордиа?
— Нет, — ответил Данте. — Я ничего не смог узнать об этом деле, кроме того, что он был обезглавлен, что само по себе весьма странно.
Странно действительно, подумал Мильо. Не менее странно и то, что незнакомый собеседник Логрази знает о подразделении ПИСК, которым Терри Хэй командовал во Вьетнаме, больше, чем он сам. Например, Мильо не слыхал про идею Терри Хэя обезглавливать свои жертвы. А теперь кто-то опять использовал ее, убивая Декордиа. Зачем?
Но Мильо тут же подумал, что это — не главный вопрос при данных обстоятельствах. Прежде всего надо разобраться в том, почему Декордиа был убит. Поскольку Сутан относилась к нему, как к отцу, совершенно неправдоподобно предполагать, что Терри вообще причастен к его убийству, как полагает незнакомец.
Но, с другой стороны, Декордиа и Терри Хэй действительно встречались месяц назад. Что они обсуждали? Считается, что они были врагами. Операция Белый Тигр, в разработке которой принимал участие Декордиа, была замыслена, чтобы лишить Терри влияния в им же созданной сети. Может, правда, что Декордиа хотел выйти из дела, как предположил незнакомец? И что он продал секретные сведения по операции Терри Хэю? Если это так, то, по всей видимости, сама мафия и ответственна за его смерть. Но, опять же, если это так, то незнакомец, который является эмиссаром главы мафии, должен быть в курсе этих дел.
Мильо откинулся в кресло и задумался о трагической иронии, заложенной в самой жизни. Он нашел ответ на один из вопросов, но это ни на шаг не приблизило его к истине. Теперь он стоял перед загадкой, внутренний смысл которой уже дал первые опасные ростки. Гудронированное шоссе серебристо переливалось в лучах множества рукотворных солнц — фонарей дневного света, выстроившихся вдоль него. Мосье Мабюс, думая, как всегда, о смерти и разрушении, от нечего делать включил радио, покрутил ручку настройки. Из динамика полился бархатный голос Ван Моррисона:
Порой я в хотел птицей в небо взлететь,
Порой я в хотел в синеву улететь,
Где дом недалек.
Рука, крутящая диск настройки, остановилась, и вместе с ней вся его душа, темная и страшная, замерла при звуке слов и гипнотизирующей мелодии негритянского спиричуал.
Порой чую я, что свобода близка,
Порой чую я, как свобода сладка,
Но дом все далек.
Эти простые слова брали за душу так, что Мабюс почувствовал, что ему трудно дышать. Обычно западная музыка не трогала его. Он находил ее пресной и невыразительной, от которой еще больше тосковал по заунывным мелодиям и пронзительным словам восточной музыкальной культуры.
Но эта песня была не такой. Она взломала стальной панцирь, который защищал его от внешнего, чуждого мира, и нежно коснулась внезапно сильно забившегося сердца.
Порой знаю я — это все не во сне,
Порой знаю я, Царство Божье — во мне,
Лишь дом мой далек.
Лента дороги начала опасно расплываться, цвета слились в эмоциональный вихрь, который грозил задушить его, все расширяясь и расширяясь в груди.
Порою я как без мамы дитя,
Порою я как без мамы дитя,
И дом так далек.
Он уже плакал. Точно, плакал. И как больно ему от этого было! Словно все его шрамы на руке открылись и начали кровоточить. Нет, это невыносимо, подумал он, и выключил радио. Голос замолчал, и вновь тишина темным пауком начала ткать свою замысловатую паутину в его душе.
Мосье Мабюс, по-видимому, слишком сильно прижал ногой акселератор, чтобы убежать от собственных мыслей, и опомнился только тогда, когда вращающиеся красные огни полицейской машины расцвели в зеркале заднего вида, как зловещие маки.
Он снизил скорость, послушно съехал на поросшую травой обочину. Мотор не выключил, и его урчание в тихом сумраке Коннектикутской сельской местности казалось тиканьем мины замедленного действия. На соседнем сидении лежала кипой его «портативная библиотека»: последние справочники по экономике и политике, дайджесты научных журналов, а также реклама новейших технологий. Дж. Г. Баллард, один из немногих писателей, которые интересовали М. Мабюса, как-то сказал, что эта «невидимая литература» значительно трансформировала современную культуру. Мабюс, наткнувшись как-то на это высказывание, решил, что вопрос стоит того, чтобы его проработать.
Он пронаблюдал, как кроваво-красные сполохи, которые следовали за ним, тоже замерли у края дороги. В их сиянии он прочел послание, предупреждающее его помнить вечно бомбежки, огонь напалма, пожирающего джунгли с таинственным потрескиванием, будто паты - святые его религии — скрежещут в немом отчаянии зубами. И эти страшные звуки заглушают вопли последних оставшихся в живых человеческих существ.
Он поднял глаза и даже вздрогнул, обнаружив, что он не один. На мясистом, в жировых складках, возвышающихся над форменным воротничком, лице, наклонившемся к его окошку, странно смотрелись в этот поздний час темные очки с зеркальными стеклами.
— Вы превысили скорость, — сказал полицейский. — Ваши права и техпаспорт.
Мосье Мабюс, в чьих ушах все еще звучали жалкие человеческие крики, тонущие в разрывах бомб, полез за бумажником. Он открыл его, вынул оттуда права, запаянные в прозрачный пластик.
Представил себе, смакуя детали, как припаркованный сзади него патрульный автомобиль врезается на скорости сто миль в час в бетонную тумбу. Улыбнулся полицейскому, протягивая права. Но когда тот, в свою очередь, протянул руку, чтобы взять их, рука мосье Мабюса внезапно взметнулась и чиркнула острым пластиком, в который были запаяны права, прямо по горлу полицейскому. Кровь, красная, как огонь вращающегося на крыше проблескового маячка, так и брызнула во все стороны.
Полицейский закашлялся, глаза его недоумевающе расширились. Мабюс, видя, как его рука шарит по бедру, разыскивая кобуру пистолета, рывком втянул голову и плечи полицейского в окно своей машины так, что они оказались зажатыми там. Потом, не торопясь, протянул руку и всадил напряженные пальцы прямо под зеркальные стекла очков.
Крик — вот что было нужно услышать мосье Мабюсу. Крик, являющийся подтверждением того, что человеческие существа страдают от боли, умирая. Этот крик на мгновение заглушил визг бомб, падающих с окутанных дымом небес.
С заросшей травой обочины М. Мабюс наблюдал глазами маньяка бесконечную вереницу машин, проносящихся мимо него. Человечество, стройными рядами устремляющееся на последнюю битву.
Один во тьме нескончаемой ночи, наедине с пустотой, более ужасной, чем смерть.
* * *
Аликс Лэйн смотрела на выцветшую черно-белую фотографию, на которой была она сама — девочка, оседлавшая ветку векового дуба. Она сидела на стульчике перед пианино, облокотившись скрещенными руками на его закрытую крышку.
В квартире было тихо. Дэн наконец-таки заснул над книгой, которую читал в кровати почти до трех часов ночи. Девушка этажом выше закончила упражнения на флейте, и Конноры из квартиры рядом, слава Богу, прекратили свою очередную ссору.
Окна были открыты настежь, но даже шум транспорта был приглушенным. Время от времени доносились лишь всплески испанской речи ссорящихся соседей из квартиры напротив или смех — как послания из другого мира.
И Кристофер Хэй ушел.
Аликс никак не могла взять в толк, что за человек этот Кристофер Хэй. Или, точнее, каковы ее чувства к нему. После стольких дружков, шести или семи сильных увлечений, после двенадцати лет замужней жизни Аликс все еще надеялась встретить своего рыцаря в сверкающих доспехах. ТЫ НЕ ГЕРОЙ, сказала она Кристоферу.
Своего будущего мужа, Дика, она встретила, когда еще училась в колледже. Он был радикалом в политике и, особенно когда спор заходил о таких вещах, как война во Вьетнаме, бывал особенно красноречив и саркастичен. Однажды даже выступал в публичной дискуссии по вопросам моральных последствий этой войны, а его противником был сам декан колледжа. Она тогда чертовски гордилась им.
Но когда война закончилась, талантам Дика, похоже, было негде развернуться в политике. Он перешел на вечернее отделение и начал работать над романом, который, по его словам, должен вместить в себя всю Америку в послевоенные годы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Ну а ты? — спросила она. — Ты больше похож на атлета, чем на юриста.
Он засмеялся точности ее наблюдения. К его собственному удивлению, эта оценка даже польстила ему.
— Я и был атлетом, — признался он. — Велогонщиком.
— Да ну! Неужто не шутишь? — Недоверчиво подняла она брови. — Я обожаю велоспорт. Мы с Дэнни часто катаемся вместе.
— Я уже заметил ваши велики в прихожей, — сказал Крис. — Отличные машины.
— Ив каких гонках ты участвовал?
— В разных, — ответил Крис, глядя в темноту ночи. — Все время готовился к своей главной гонке — к Тур де Франс.
— Твоя семья, наверно, ужасно гордилась тобой, — предположила Аликс.
Эти ее слова удивили его. Обычно в таких случаях спрашивают: «И как, выиграл?»
— Нет, — ответил он. — Они не очень-то интересовались моими успехами и поражениями.
— Это ужасно.
Да, подумал Крис, действительно ужасно. Он вздохнул.
— Пожалуй, больше всего на свете мне бы хотелось услышать от отца: «Молодец, парень!» К тому времени, как я поехал во Францию, моя мать умерла. А отец думал только о моем старшем брате Терри. Дело в том, что в то время, как я катался по Франции, мой брат воевал во Вьетнаме, защищая американские идеалы свободы и справедливости. То, чем отец больше всего дорожил. И я для него был дезертиром, трусом, который отказывается служить стране, которая вскормила его. — Даже сейчас, столько лет спустя, он не мог рассказать кому-либо о том, что действительно происходило в то достопамятное лето. — Во всяком случае, так казалось моему отцу.
— Настоящий ястреб.
— Я бы сказал даже — супер-ястреб, — согласился Крис.
— И что случилось, когда ты участвовал в Тур де Франс? — спросила Аликс.
— Я покалечился. — Это был его обычный ответ, когда он отвечал на этот вопрос. Часто он просто отмалчивался. В этом ответе хоть и была правда, но не вся правда.
— И сильно?
Да, подумал он. Очень сильно. Он так и хотел ей сказать, но вместо этого у него получилось:
— Я завтра вечером улетаю во Францию. Там моего брата убили.
— О, Кристофер, я тебе так сочувствую! Кристофер, подумал он. Так мой отец меня всегда называл. Подняв глаза, он увидел опечаленное лицо Аликс. Интересно, подумал он, печалюсь ли я сам о гибели Терри, как она? — А у меня, кажется, все чувства атрофировались. Сам не пойму, что со мной.
— Вы с братом были не очень близки?
Крис саркастически усмехнулся.
— Можно сказать и так. За последние десять и даже больше лет между нами не было никаких контактов. Я бы сказал, что мы так и не смогли узнать друг друга.
Аликс придвинулась к нему ближе.
— Как жалко!
Он ощутил тепло ее плеча и почувствовал приятное возбуждение. Не сексуальное, а именно приятное: когда она рядом, та черная пропасть, которая разверзлась перед ним, когда он узнал о смерти Терри, была как-то не так страшна. Он не один на ее краю.
— Долгое время я возлагал вину за это на отца, — сказал Крис. — Он любил стравливать нас друг с другом, считая, что это способствует формированию характера. Мой отец большое внимание придавал характеру. Гордился своим кельтским происхождением. «Из семейства Хэев всегда выходили хорошие бойцы», — любил повторять он. Он был строг, пожалуй, даже суров с нами. Первое доброе слово, которое я слышал от него, да и то не в свой адрес, а в адрес Терри, я услышал из его уст, когда Терри приезжал на побывку из Вьетнама. Так что, естественно, проще всего для меня было считать отца виновным в том, что мы с братом как чужие. Но теперь, после смерти Терри, я начинаю думать, что не только его в том вина. Мы ведь и сами никогда не пытались выяснить, почему мы далеки друг от друга.
* * *
— Вы были правы, — сказал Данте. — Между Сутан Сирик и Декордиа есть связь. — У Мильо упало сердце. Неужели он был не прав, не поверив словам незнакомца насчет Сутан и Аль Декордиа?
— Очевидно, — продолжал Данте, — Декордиа познакомился с нею, когда приезжал сюда с месяц назад повидать Терри Хэя. Это было почти сразу после смерти его дочери. Она погибла в автокатастрофе: ее машина съехала с дороги во время дождя. Ей было девятнадцать лет.
Данте полистал свои записи.
— Так или иначе, Декордиа чувствовал симпатию к этой Сирик. Она выросла без родителей, и он — по возрасту и прочему — годился ей в отцы. Декордиа, он был такой, шибко привязчивый. Смерть его дочери сломила его.
Со страхом в сердце Мильо спросил:
— Могла мадемуазель Сирик убить его?
— Ни в коем случае, — ответил Данте. — Она была здесь, во Франции, когда Декордиа прикончили.
Мильо почувствовал такое глубокое облегчение, что у него даже слезы на глазах выступили. Быстро отвернувшись от Данте, он уставился в окно, за которым виднелась Военная Академия и парк Марсова Поля. Слава Богу, подумал он. Теперь надо постараться разузнать, что действительно на уме у того незнакомца.
— Ты не знаешь, кто убил Декордиа?
— Нет, — ответил Данте. — Я ничего не смог узнать об этом деле, кроме того, что он был обезглавлен, что само по себе весьма странно.
Странно действительно, подумал Мильо. Не менее странно и то, что незнакомый собеседник Логрази знает о подразделении ПИСК, которым Терри Хэй командовал во Вьетнаме, больше, чем он сам. Например, Мильо не слыхал про идею Терри Хэя обезглавливать свои жертвы. А теперь кто-то опять использовал ее, убивая Декордиа. Зачем?
Но Мильо тут же подумал, что это — не главный вопрос при данных обстоятельствах. Прежде всего надо разобраться в том, почему Декордиа был убит. Поскольку Сутан относилась к нему, как к отцу, совершенно неправдоподобно предполагать, что Терри вообще причастен к его убийству, как полагает незнакомец.
Но, с другой стороны, Декордиа и Терри Хэй действительно встречались месяц назад. Что они обсуждали? Считается, что они были врагами. Операция Белый Тигр, в разработке которой принимал участие Декордиа, была замыслена, чтобы лишить Терри влияния в им же созданной сети. Может, правда, что Декордиа хотел выйти из дела, как предположил незнакомец? И что он продал секретные сведения по операции Терри Хэю? Если это так, то, по всей видимости, сама мафия и ответственна за его смерть. Но, опять же, если это так, то незнакомец, который является эмиссаром главы мафии, должен быть в курсе этих дел.
Мильо откинулся в кресло и задумался о трагической иронии, заложенной в самой жизни. Он нашел ответ на один из вопросов, но это ни на шаг не приблизило его к истине. Теперь он стоял перед загадкой, внутренний смысл которой уже дал первые опасные ростки. Гудронированное шоссе серебристо переливалось в лучах множества рукотворных солнц — фонарей дневного света, выстроившихся вдоль него. Мосье Мабюс, думая, как всегда, о смерти и разрушении, от нечего делать включил радио, покрутил ручку настройки. Из динамика полился бархатный голос Ван Моррисона:
Порой я в хотел птицей в небо взлететь,
Порой я в хотел в синеву улететь,
Где дом недалек.
Рука, крутящая диск настройки, остановилась, и вместе с ней вся его душа, темная и страшная, замерла при звуке слов и гипнотизирующей мелодии негритянского спиричуал.
Порой чую я, что свобода близка,
Порой чую я, как свобода сладка,
Но дом все далек.
Эти простые слова брали за душу так, что Мабюс почувствовал, что ему трудно дышать. Обычно западная музыка не трогала его. Он находил ее пресной и невыразительной, от которой еще больше тосковал по заунывным мелодиям и пронзительным словам восточной музыкальной культуры.
Но эта песня была не такой. Она взломала стальной панцирь, который защищал его от внешнего, чуждого мира, и нежно коснулась внезапно сильно забившегося сердца.
Порой знаю я — это все не во сне,
Порой знаю я, Царство Божье — во мне,
Лишь дом мой далек.
Лента дороги начала опасно расплываться, цвета слились в эмоциональный вихрь, который грозил задушить его, все расширяясь и расширяясь в груди.
Порою я как без мамы дитя,
Порою я как без мамы дитя,
И дом так далек.
Он уже плакал. Точно, плакал. И как больно ему от этого было! Словно все его шрамы на руке открылись и начали кровоточить. Нет, это невыносимо, подумал он, и выключил радио. Голос замолчал, и вновь тишина темным пауком начала ткать свою замысловатую паутину в его душе.
Мосье Мабюс, по-видимому, слишком сильно прижал ногой акселератор, чтобы убежать от собственных мыслей, и опомнился только тогда, когда вращающиеся красные огни полицейской машины расцвели в зеркале заднего вида, как зловещие маки.
Он снизил скорость, послушно съехал на поросшую травой обочину. Мотор не выключил, и его урчание в тихом сумраке Коннектикутской сельской местности казалось тиканьем мины замедленного действия. На соседнем сидении лежала кипой его «портативная библиотека»: последние справочники по экономике и политике, дайджесты научных журналов, а также реклама новейших технологий. Дж. Г. Баллард, один из немногих писателей, которые интересовали М. Мабюса, как-то сказал, что эта «невидимая литература» значительно трансформировала современную культуру. Мабюс, наткнувшись как-то на это высказывание, решил, что вопрос стоит того, чтобы его проработать.
Он пронаблюдал, как кроваво-красные сполохи, которые следовали за ним, тоже замерли у края дороги. В их сиянии он прочел послание, предупреждающее его помнить вечно бомбежки, огонь напалма, пожирающего джунгли с таинственным потрескиванием, будто паты - святые его религии — скрежещут в немом отчаянии зубами. И эти страшные звуки заглушают вопли последних оставшихся в живых человеческих существ.
Он поднял глаза и даже вздрогнул, обнаружив, что он не один. На мясистом, в жировых складках, возвышающихся над форменным воротничком, лице, наклонившемся к его окошку, странно смотрелись в этот поздний час темные очки с зеркальными стеклами.
— Вы превысили скорость, — сказал полицейский. — Ваши права и техпаспорт.
Мосье Мабюс, в чьих ушах все еще звучали жалкие человеческие крики, тонущие в разрывах бомб, полез за бумажником. Он открыл его, вынул оттуда права, запаянные в прозрачный пластик.
Представил себе, смакуя детали, как припаркованный сзади него патрульный автомобиль врезается на скорости сто миль в час в бетонную тумбу. Улыбнулся полицейскому, протягивая права. Но когда тот, в свою очередь, протянул руку, чтобы взять их, рука мосье Мабюса внезапно взметнулась и чиркнула острым пластиком, в который были запаяны права, прямо по горлу полицейскому. Кровь, красная, как огонь вращающегося на крыше проблескового маячка, так и брызнула во все стороны.
Полицейский закашлялся, глаза его недоумевающе расширились. Мабюс, видя, как его рука шарит по бедру, разыскивая кобуру пистолета, рывком втянул голову и плечи полицейского в окно своей машины так, что они оказались зажатыми там. Потом, не торопясь, протянул руку и всадил напряженные пальцы прямо под зеркальные стекла очков.
Крик — вот что было нужно услышать мосье Мабюсу. Крик, являющийся подтверждением того, что человеческие существа страдают от боли, умирая. Этот крик на мгновение заглушил визг бомб, падающих с окутанных дымом небес.
С заросшей травой обочины М. Мабюс наблюдал глазами маньяка бесконечную вереницу машин, проносящихся мимо него. Человечество, стройными рядами устремляющееся на последнюю битву.
Один во тьме нескончаемой ночи, наедине с пустотой, более ужасной, чем смерть.
* * *
Аликс Лэйн смотрела на выцветшую черно-белую фотографию, на которой была она сама — девочка, оседлавшая ветку векового дуба. Она сидела на стульчике перед пианино, облокотившись скрещенными руками на его закрытую крышку.
В квартире было тихо. Дэн наконец-таки заснул над книгой, которую читал в кровати почти до трех часов ночи. Девушка этажом выше закончила упражнения на флейте, и Конноры из квартиры рядом, слава Богу, прекратили свою очередную ссору.
Окна были открыты настежь, но даже шум транспорта был приглушенным. Время от времени доносились лишь всплески испанской речи ссорящихся соседей из квартиры напротив или смех — как послания из другого мира.
И Кристофер Хэй ушел.
Аликс никак не могла взять в толк, что за человек этот Кристофер Хэй. Или, точнее, каковы ее чувства к нему. После стольких дружков, шести или семи сильных увлечений, после двенадцати лет замужней жизни Аликс все еще надеялась встретить своего рыцаря в сверкающих доспехах. ТЫ НЕ ГЕРОЙ, сказала она Кристоферу.
Своего будущего мужа, Дика, она встретила, когда еще училась в колледже. Он был радикалом в политике и, особенно когда спор заходил о таких вещах, как война во Вьетнаме, бывал особенно красноречив и саркастичен. Однажды даже выступал в публичной дискуссии по вопросам моральных последствий этой войны, а его противником был сам декан колледжа. Она тогда чертовски гордилась им.
Но когда война закончилась, талантам Дика, похоже, было негде развернуться в политике. Он перешел на вечернее отделение и начал работать над романом, который, по его словам, должен вместить в себя всю Америку в послевоенные годы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92