Судя по напряженному лицу и побелевшим пальцам, вцепившимся в подлокотники, Шуршика это сильно нервировало. Так продолжалось до первой пересадки. Мы вылезли, поразмяли ноги, поболтались на площадке вместе с прочими туристами и поглазели на парапланы в вышине. Парапланы срывались с вершины горы — конечной точки канатной дороги — и парили над ущельем, не думая садиться.
На втором отрезке мы уже вели себя смелее. Вертелись, шутили, перекрикивались и даже пытались срывать листья, если канатка опускалась слишком низко. Ольга шумно ругалась с Барановым — Баранов отстегнул свою страховочную цепочку, а Ольга боялась и требовала, чтобы он немедленно пристегнул. Баранов, понятное дело, наслаждался. Я несколько раз с интересом оборачивался. В пылу спора Ольга непроизвольно дергала правой ногой в сиреневой босоножке — было бы дело на земле, мы бы слышали яростное топанье.
На третьем отрезке надоело даже веселиться — просто смотрели вниз на далекое ущелье. А еще я с интересом разглядывал колеса опорных вышек, когда они проползали рядом.
А вот на вершине оказалось скучно. Мы потоптались на месте, купили мороженого, посмотрели сверху на равнину. Внизу было красиво и очень мелко, в смысле деталей. И от этого нерезко. Прямо как на мониторе, если выставить непомерно большое разрешение.
Теперь хотелось попасть вниз. Точно так же, как до этого хотелось попасть на вершину. Парапланы при ближайшем рассмотрении тоже потеряли всякое очарование. Дядьки-инструкторы, сидя на корточках возле разложенных тряпичных полотен, объясняли каждый своему туристу, как следует себя вести. Выходило, что следует вести себя смирно, наслаждаться полетом и не делать резких движений. Затем инструктор залезал в паутину веревочной упряжи и пристегивал к себе туриста. Получившаяся четвероножка смешно пыталась бежать вниз по склону, натягивая за собой веревки. Если параплан надувался, взмывал над их головами и поднимал их в воздух, то парочка, смешно болтая ногами, плавно устремлялась в глубь ущелья. И чем дальше они удалялись, тем солиднее смотрелись. Но если параплан не надувался или если одна пара ног спотыкалась, то оба падали в пыль, вставали с матюгами и брели обратно — готовиться, повторять инструктаж и снова расправлять по земле купол параплана.
— Что-то не хочется так летать, — сказал наконец Шуршик.
— Скажи честно: денег жалко, — хохотнул Баранов.
— А тебе что, хочется? — повернулся к нему Шуршик.
— Не-а… — зевнул Баранов. — Не хочется.
— А вот мне хочется! — сказала Ольга и капризно повисла на руке Баранова.
— Что тебе хочется, зайчик? — снова зевнул Баранов. — Чтобы тебя привязали к гениталиям вон того усатого инструктора?
— Пошляк, — фыркнула Ольга. — Скажи, Алекс?
Я не ответил, я рассеянно смотрел вниз. Шла вторая неделя отдыха, и я уже немножко устал от нашей маленькой компании. Устал от Баранова, не закрывающего рот ни на минуту. Устал от скучного молчаливого Шуршика. Устал от восторженной Ольги. И чего уж тут таить — и от Аленки устал, честно говоря.
— Алеша! — дергает меня за рукав Аленка. — Смотри!
Я рассеянно перевожу взгляд, куда она указывает. Ну горы и горы.
— И чего?
— Смотри — облако!
— Ну облако.
— Оно прямо на нашем уровне!
— В интеллектуальном смысле? — вмешивается Баранов. — Гы-гы!
— Баранов, как ты надоел! — отмахивается Аленка. — Смотри, Леша, видишь — оно висит, маленькое такое?
— Ну вижу.
— Правда, как вата?
Я мысленно вздохнул и ничего не ответил.
— Леша, ну что ты на меня внимания не обращаешь? — хнычет Аленка. — Даже не слушаешь!
— Почему, слушаю. Облако — как вата…
— Я даже больше скажу! — заявил Баранов. — Не как вата, а как эта… как ее… с крылышками… эта…
— Баранов. — Я строго взглянул на него.
— Молчу, молчу, — потупился Баранов.
— А вот бы приехать сюда со своим парапланом! — вдруг сказал Шуршик. — Раздобыть где-нибудь. Научиться прыгать. И приехать сюда. И попрыгать!
— Тащить замучишься, — сказал Баранов. — Вон какой рюкзачище. Тебе своего мало?
— Зато кайф.
Мы помолчали.
— Ну что? — оглянулась на канатку Ольга. — Назад?
— Давайте хоть пива попьем! — возмутился Баранов и кивнул на ларек.
— Внизу попьешь! — закапризничала Ольга. — Алекс, скажи!
Я молчал.
— Ну что, Алекс? Ну давай пива попьем? — спросил Баранов.
— Я за пиво, — сказал Шуршик. — Алекс, ну скажи! Чего ты молчишь?
— Алекс! — дернула меня Аленка.
— Пьем пиво, — кивнул я, и мы направились к ларьку.
Теплое розливное пиво пилось быстро и неувлекательно. Аленка с Ольгой болтали о своем, Шуршик с остановившимся лицом смотрел вниз, на туманную дымку. А мы с Барановым смотрели на двух милых девушек, сидевших на пластиковых креслах под навесом у противоположного ларька. Они пили сок из одного стакана через две трубочки.
— Грудь-то, грудь какая! — вздохнул Баранов вполголоса, чтоб не слышала Ольга.
— У которой? — спросил я. — Впрочем, у обеих.
— Маечки-то, маечки как обжимают, а? Тебе какая больше?
— Черненькая, — кивнул я.
— Ага, — сказал Баранов. — Черненькая получше. Но, и подружка у нее ничего. Гордые.
— Подойдем?
— Ну… — Баранов потупился и искоса посмотрел на Ольгу. — Обидятся наши девчонки. Аленка твоя так вообще…
— Ну как хочешь. — Я отвернулся.
— Смотри, смотри! — потыкал меня локтем Баранов. — На нас смотрят. Все, уже не смотрят…
Ольга и Аленка встали.
— Ну, пойдемте уже! — капризно произнесла Ольга. — Жарко здесь…
— Идем, идем, — сказал Баранов. — Алекс, идем?
— Идем. — Я встал, заметив краем глаза, как девчушки встали и тоже пошли к канатке.
— Шуршик! — Баранов потряс его за плечо. — Хватит на планеристов зырить, сглазишь!
Я пошел к канатке, остальные потянулись следом. На душе было отчего-то нехорошо. И вновь, как бывало не раз за последние месяцы, мне показалось, что кто-то стоит за плечом. Только контур, еле различимый в воздухе. Долговязая черная фигура. Но — не человек, это я чувствовал. И сердце снова ухнуло и забилось вдвое чаще. Я резко обернулся — конечно, никого. Конечно, показалось. Я поднял голову и посмотрел на солнце. Может, активность? Магнитные бури? Аленка подошла и взяла меня за руку:
— Леша, все в порядке?
— В порядке.
— Ну что ты такой?
— Какой такой?
— Ну… такой…
— Все в порядке; Алена. Все в порядке.
— Ну ладно. — Аленка отошла назад, к Ольге. На посадочной площадке толпился народ. Я встал за девчушками. Черненькая обернулась и с интересом посмотрела на меня. Длинные черные волосы до плеч, как ей не жарко?
Я взглянул ей в глаза. Красивые глаза, карие, блестящие, влажные. С такими озорными искорками, ну ты знаешь. Девчушка отвела взгляд.
— А как по отчеству? — спросил я.
— Что? Это вы мне? — Она удивленно повернулась.
— Спрашивать имя у незнакомой красавицы — пошло и скучно. — объяснил я. — Поэтому всегда спрашиваю отчество. Кто вы по отчеству будете?
— Михайловна, — сказала девушка и хлопнула длинными ресницами.
— Михална… — Я покатал слово по языку, звучало красиво. — А из какого города, Михална?
— Из Москвы.
— Тоже из Москвы?
— И вы тоже из Москвы?
Подружка дернула ее за рукав и шагнула к наезжающему сиденью. Михайловна замешкалась, а когда опомнилась, подружка уже плюхнулось на сиденье. Михайловна попыталась обойти и сесть с другой стороны, но каретка уже тянулась к краю, и дежурный по Площадке, загорелый парень с обветренным лицом, остановил Михайловну:
— Куда? Стой! На следующей.
И усадил ее на сиденье, идущее следом. Они уехали — каждая на своей каретке, с пустующими соседними местами.
— Эх! — сказал сзади Баранов. — Быть может, это место для меня!
Я сел на следующую каретку, а рядом со мной плюхнулся Шуршик. Каретка на миг застыла, неуверенно покачнулась и двинулась вперед. Отсюда хорошо смотрелся черный затылок Михайловны. Она повернулась, улыбнулась, помахала рукой, да так и осталась сидеть вполоборота.
Мои сандалии еще раз чиркнули по листве, и склон резко пошел вниз. Я поднял голову и посмотрел на железную лапу, которая пристегивала наши с Шуршиком сиденья к канату. Лапа смотрелась солидно и уверенно.
— Перелезем? — спросил я Шуршика.
— Куда? — не понял Шуршик.
— Вон, к Михайловне.
— Ну, на пересадке… Ты же не сейчас хочешь?
— Сейчас хочу.
— Алекс, ты чего?!! — Шуршик округлил глаза.
— А чего? Между каретками метров десять каната. Встал на спинку кресла в полный рост, держишься за лапу, подтянулся — и ты уже на канате болтаешься. Знай только руками перебирай.
— Как перебирай?!
— Как. Как в мультфильме. Молча. Представь, что это турник. Ты что, не пролезешь вдоль перекладины десять метров?
— Не уверен… А дальше?
— А дальше ногами обвил следующую лапу и спустился на пустующее кресло.
— На фиг такое надо… — протянул Шуршик и стал демонстративно смотреть вниз.
— Я покажу, — кивнул я. — Вот только следующую опору проедем.
— Нет!
— Это уж я сам решу.
Я помахал рукой Михайловне и начал смотреть на приближающуюся опорную вышку. Стальной канат тускло блестел на солнце. Вышка приближалась. Я отбросил цепочку.
— Алекс! — крикнул Шуршик.
— Ша, — отмахнулся я. — Со мной все будет нормально. Со мной всегда все нормально, понял?
Вышка приближалась, канат резко пошел вверх. Я приготовился. Наверху громыхали пары железных колес, похожие на колеса вагона. Трос прокатывался между ними. Сиденья тряхнуло, и трос пошел вниз. Вышка осталась позади.
Я решительно схватил рукой железную лапу и встал на кресле в полный рост.
— Алекс!!! — крикнул Шуршик.
Кажется, Михайловна тоже что-то крикнула. Тем лучше. Эффектнее. Трос был рядом, я поднял руку и дотянулся до него. Он был теплый и шероховатый — сплетенные стальные жилы. Я сжал кулак крепче, схватился за трос другой рукой и повис. Затем передвинул переднюю руку, качнулся взад-вперед, перекинул вторую руку. И пополз, все дальше от Шуршика.
Надо признаться, в реальности это оказалось куда сложнее, чем казалось, пока я сидел на удобном пластиковом сиденье каретки. Трос, матовый и блестящий, на самом деле оказался масляным на ощупь. Тягучая маслянистая грязь пропитала все его поры. Руки сразу же стали черными, потеряли чувствительность, и приходилось сжимать кулаки изо всех сил, чтобы не соскользнуть. Вниз я специально не смотрел. Мне что-то кричали люди, проезжающие мимо на встречных каретках, но я не слушал. Я упрямо полз вперед, и расстояние до Михайловны стремительно сокращалось. Примерно на середине я решил, что проще и безопаснее будет не висеть на руках, а ползти, обхватив канат ногами. Черт с ними, с джинсами, отстираю. Я попробовал закинуть ноти наверх, но это не удалось. Зато я увидел землю. Земля была далеко. Это было не самое высокое место, но тем не менее…
Я снова заработал руками и пополз вперед. Оставалось совсем немного, но тут впереди показалась вышка. Я перебирал руками все быстрее, но мне казалось, что я почти не двигаюсь — устали мышцы, и перехваты выходили все короче и короче. Я оглянулся назад. Шуршик кричал и размахивал руками. До Шуршика было очень далеко. Внизу плыла роща. Кажется, тополя. Или платаны. А может, березы? Кто их разберет, эти южные деревья. Я стиснул зубы и снова рывками полез вперед. Глупо! — думал я. Очень глупо. Так нельзя. Я так не хочу. Я не хочу так. Так нельзя.
Вышка была уже. близко, вдали громыхнули колеса — это проехала опорную вышку каретка подружки. Михайловна тоже кричала, она залезла с коленками на сиденье и совсем развернулась в мою сторону. Надо прыгать, подумал я. Иначе никак. Я сделал еще три перехвата, но руки вцепились в канат. Вышка была все ближе, канат дернулся под руками и резко пополз вверх, унося меня с собой. В воздухе мелькнули коленки Михайловны. Ну все, подумал я. Нет! — крикнул кто-то внутри. Все, повторил я. Нет! — крикнул голос внутри головы. Все, сказал я и закрыл глаза. Нет!!! — крикнул голос. Хорошо, сказал я и перекинул левую руку на другую сторону. Перед самыми колесами я спрыгну.
Но я не спрыгнул. Не знаю почему. Руки держали канат все крепче. Громыхнула на колесах каретка Михайловны и миновала вышку. Колеса вышки приближались — железные, лоснящиеся. Канат прокатывался между ними и, кажется, даже слегка плющился с обеих сторон. По-моему, я что-то крикнул. Помню только, что боли не почувствовал. Это даже была не боль. Будто опустил пальцы в кипяток. Или ударили по рукам с размаху чем-то тяжелым. Ощущение есть, а боли пока нет.
Помню, как сверху на лицо брызнула кровь и я полетел вниз. И последнее, что увидел, — оторванный указательный палец, который кружился в воздухе перед моим лицом.
Очнулся я на земле. Боли не было. Лежать было уютно. Далеко наверху сквозь ветки деревьев плыла черная нитка канатной дороги с каретками. Сколько времени прошло?
Если я мыслю, подумал я, значит, существую. Если существую, следовательно, со мной все в порядке. Не вполне логично, но что поделать — очень хочется жить. Вот только как жить без пальцев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51