Потом пожал плечами и поднялся.
- О'кей. Пошли.
Они прошли мимо игроков, все еще изрыгающих разнообразнейшую брань,
мимо следующей секции. Бородач у центрального стола заваривал чай у
большого кипятильника, слушая своего соседа:
- Она никогда никому ни в чем не верила. Она звонила мне и
спрашивала, где ее дочь. Я отвечал: "Она вышла" - и через пять минут она
звонит опять и спрашивает то же самое. Даже голос меняла, но я-то знал,
что это она, потому что...
В следующей секции были в основном азиаты, у одной стены, а у другой
лежал с книжкой одинокий здоровяк с высоким лбом.
Проходя через следующую секцию, Мак-Кейн услышал обрывки разговора,
какой-то мужчина, судя по голосу, поляк, рассказывал своим товарищам:
- Они остановились под Варшавой и два месяца ждали, пока немцы
разделаются с польским сопротивлением. Они специально так сделали.
- Ерунда. - ответил кто-то. - Они не могли идти дальше. Они же
наступали весь июль.
Первый голос упал до шепота:
- Эй, Смовак, кто это?
- Новичок - в передней секции.
В разговор вмешался сидящий рядом пожилой:
- Мой отец был там - с армией Конева...
- Американец. - добавил Смовак.
Еще один заключенный лежит на койке, мрачно глядя на стоящую на
тумбочке фотографию женщины... В конце концов они добрались до последней
секции. Пять секций, в каждой место для восьми человек: блок вмещает
сорок.
У последнего стола их ждали двое. Сидящий с краю был толстым, почти
круглым, его редеющие волосы были зачесаны назад, типично, по-русски.
Пухлое круглое лицо с тройным подбородком. Мак-Кейну пришло в голову, что
этот толстяк более естественно выглядел бы у доски с указкой, или в
палисаднике пригородного дома, подстригая розы. Тот, что помоложе,
напротив, был крепко сложен, с всклокоченными черными вьющимися волосами и
подбородком, по цвету напоминающим вороненую сталь. Его глаза уже изучали
Мак-Кейна, как возможного противника.
Круглолицый кивнул Мак-Кейну на стул и тот сел напротив вышибалы.
Никто не протянул ему руку, а сам он решил не напрашиваться. Нолан,
которого Мак-Кейн уже успел про себя назвать "Иисусом Ползучим", сел через
два стула от него.
Перед круглолицым на столе лежала картонная папка для бумаг цвета
буйволовой кожи, а рядом - папка с какими-то таблицами.
- Вы - новый американец, мистер Эрншоу, два-семь-один-ноль-шесть. -
сказал он, глянув в бумаги. - Из Пасифик Ньюс, Калифорния.
- Правильно.
- Тут сказано, что вы журналист.
- А-га.
- Меня зовут Лученко. Я староста этого блока. Это Йосип Майскевик.
Мак-Кейн вежливо кивнул. Майскевик продолжал молча глядеть на него.
- Вы знаете местные правила?
- Мне немного рассказали об этом в моей секции, когда меня доставили.
- Не думайте о Замке, как о карательном заведении. Здесь всего лишь
поощряется социально предпочтительное поведение и отношение к делу. Здесь
действует не принуждение, а инициатива и привилегии. Но привилегии надо
заслужить. Я отвечаю за выполнение правил в нашем блоке. Если вы захотите
связаться с официальными лицами, или у вас будут жалобы - обращайтесь ко
мне. Кроме того, я назначаю на работы. Вы будете работать в Центре, в
механической мастерской, начиная с завтрашнего утра.
Лученко продолжал объяснять правила, процедуры, и тому подобное. Над
ним стоит старшина блока, также заключенный. Старшина блока может
обращаться непосредственно к коменданту блока, о котором говорил капитан,
принимавший Мак-Кейна. Начальником блока В был полковник Бочавин. Над ним
стоял комендант Федоров, но судя по всему, он крайне редко спускался с
небес, чтобы лично встретиться с заключенными. Неисправимых, не желавших
включаться в процесс перековки, ждали неприятности и одиночное заключение
в карцере. Система наказаний была более или менее стандартной, и новички
скоро осваивались с ней, зная сколько за что можно получить. Опоздание в
свой блок за час до отбоя - три дня, оскорбление охранника, который в тот
день был в плохом настроении - неделя, Драка с другими заключенными или
отказ работать - тут вы уже попадали в категорию месяц-и-больше. Нападение
на охранника обходилось не больше трех дней - "до того, как вас
расстреляют", - с улыбкой пояснил Нолан.
- Я думаю, что вы будете благоразумны. - подвел черту Лученко. - Вы
увидите - я буду относиться к вам так, как вы относитесь ко мне. Об
остальном вам расскажет Нолан. У вас есть какие-нибудь вопросы?
Пока Мак-Кейн слушал, он решил, что что-то в Лученко не сходится.
Русский пытался быть грубым и жестким, но это у него не получалось. Как у
торговца, выполняющего на практике все, что он прочитал в книгах об
убеждении клиента - только выразительности не хватает. И, похоже,
упоминание о благоразумии скорее для спокойствия Лученко, чем для меня.
подумал Мак-Кейн. А этот молчун Майскевик, зачем он здесь? Уж не намек ли
на то, как работает структура власти, если кто-то ей не подчиняется? Да,
это, пожалуй, именно так. Лученко необходима сильная рука за спиной.
- Один вопрос. - ответил Мак-Кейн. - Я был арестован, вместе с моей
коллегой из службы новостей. Ее зовут Пола Шелмер. Мне ничего не сказали
ни о ее здоровье, ни где она находится. Я хотел бы поговорить с
комендантом блока, узнать хоть что-нибудь.
Лученко на секунду поджал губу, затем сделал на листочке в папке
какую-то пометку.
- Я ничего не могу обещать. - ответил он. - Запрос будет передан.
- Я был бы очень благодарен.
- Что-нибудь еще?
- Это все.
- Отлично. Как я уже сказал, выполняйте правила, и скоро вам станет
легче. Как вы со мной, так и я с вами. Вот что я могу вам сказать.
Мак-Кейн вернулся в переднюю часть камеры, и сел у края стола, слушая
оживленную математическую дискуссию Рашаззи и Хабера. Нолан, неслышно
следовавший за ним, притянул стул и сел рядом.
- Хорошо, что здесь еще один американец.
- Здесь много американцев?
- Двое, в других камерах. Но мне с ними не о чем говорить. Слишком
наглые и горластые. - Нолан все время улыбался, словно избегая казаться
раздражающим. Для Мак-Кейна это было чересчур напоказ и дьявольски
раздражительно. Но это только его первый день; это он должен сюда
вписаться.
- Так вы из Иллинойса, да? - спросил он. - Я когда-то знал одну
девочку из Чикаго...
- Женщины ничего не соображают в политике.
- Она занималась не политикой.
- Все, что им интересно - одежда, еще накраситься и - чужие деньги.
Они ничего не соображают.
- Ну, моя-то была доктором генной инженерии. У нее была компания по
изменению ДНК растений.
- Уродуют природу ради прибыли.
- Вам, кажется, это не нравится? Вы что-то имеете против того, чтобы
накормить людей?
- Нет, против алчности и преступного корпоративного вандализма.
Мак-Кейн кивнул. Неожиданно у него пропал интерес поладить с Ноланом.
- Я, кажется, начинаю понимать, что за правительственным юристом вы
были. Или вы и там провалились?
- Нет, я же сказал, что я вышел из игры, из всей прогнившей системы.
Я эмигрировал - в Советский Союз.
Мак-Кейн с презрением взглянул на него.
- Ты хочешь сказать, сбежал.
Нолан вздохнул, как будто выражая понимающее терпение человека,
слышавшего это тысячу раз, но все же знающего скрытую истину.
- Я не предавал мои принципы. - спокойно ответил он. - Американцы всю
жизнь молились на свободу и право выбора. Вот я и реализовал свое право
выбора. Мой выбор неправилен только потому, что вы с ним не согласны? - он
наклонился ближе. - Никто из вас не понимает. Вам всем - нам всем -
промывали мозги. СССР - богатая и сильная страна. Люди довольны своим
правительством, все сообща они строят мир будущего, мир основанный на
равенстве и справедливости для всех. Эксплуатации и подавлению придет
конец. Это и будет то, а что человечество боролось тысячи лет.
- И это меня ты называешь промытыми мозгами?
- Я просто знаю правду.
Мак-Кейн провел вокруг рукой, указывая на камеру, и подразумевая все
остальное снаружи:
- Что ж, твоя вера вознаграждена. Почему ты попал сюда? Может быть,
ты этого хотел? Отлично, веселись.
Он сделал движение, чтобы встать, но Нолан поймал его за рукав.
- Это другая история. Я думал, что понял философию социализма, но я
ошибался. Мне доказали, что и у меня есть недостатки, о которых я не
подозревал. Но они излечимы. Находиться здесь - это часть лечения. Лученко
же говорил, что это не тюрьма. И я не думаю об этом, как о тюрьме.
- Да, это санаторий.
- Это процесс управляемого просветления - как в монастыре. Очищение.
- А зачем тогда гулаг и КГБ? Зачем этот рай обнесли колючей
проволокой?
- Это временное явление. Когда мировая революция победит, это
изменится.
- Чушь.
Нолан кивнул, словно ожидая такого ответа.
- Может быть, ты изменишь свои взгляды, пока ты здесь. - сказал он,
поднимаясь. - Я просто хочу сказать, что если тебе захочется поговорить со
мной, то я буду очень рад.
Мак-Кейн проводил его взглядом, когда Нолан возвратился в дальний
конец камеры. Затем поднялся и пошел к своей койке. Мунгабо глядел на него
сверху.
- Я так и думал, что не все американцы похожи на него. Мы с тобой,
наверно, сможем подружиться. - он протянул Мак-Кейну руку с розовой
ладонью. - Меня зовут Абел
- Лью.
- Я слышал, что ты из Айовы?
- Правильно.
- Когда нибудь видал, как играют "Нью Йорк Бирз"?
- "Чикаго Бирз". А Нью Йорк - Янкиз. Ты спутал, наверное.
- Просто проверял. Ты прошел.
- Это ничего не доказывает. Подсадной КГБист должен знать такие
мелочи.
- Правильно, но проверка была не в этом. - Мунгабо улыбнулся. - Ты не
поверишь, в какое дерьмо они верят. Настоящий русский, притворяясь
американцем, не пожал бы мне руку.
Мак-Кейн усмехнулся в ответ. Действительно, настоящий КГБист должен
бы знать, что дерьмо - это дерьмо, и распространенная точка зрения, что
все американцы - расисты, используется ТАСС только для "домашнего"
распространения. Это говорило и о том, что Мунгабо, вероятнее всего, тоже
не подсадной.

12
Циркулярная пила врезалась в закаленный алюминиевый сплав с
неприятным визгом металла о металл. Звук был тише, пока двигатель работал
под нагрузкой, а когда конец уголка упал на кучу обрезков, фреза завыла
опять. Мак-Кейн освободил заготовку из тисков и положил ее на стопку,
которую должен был просверлить и очистить от заусенец Скэнлон. Затем он
поднял очередную необрезанную заготовку и положил ее на станок, чтобы
разметить и отцентрировать под пилу. Если он когда-нибудь выберется из
Замка, решил Мак-Кейн, он купит себе водяную кровать, потому что уже
видеть не может металлических кроватей. Он не мог представить, что можно
делать на "Терешковой" с такой уймой металлических кроватей. Не собираются
же они превратить всю станцию в тюрьму?
Кевин Скэнлон был ирландцем, он занимал нижнюю койку напротив Мунгабо
и Мак-Кейна в В-3, от души наслаждаясь дополнительным свободным
пространством, которое оказалось одним из маленьких, но стоящих
удовольствий жизни. Он был замешан в шпионаже для ГРУ - советской военной
разведки, которая во многом работает параллельно КГБ - пока был членом
ИРА, а потом связался с палестинцами и кубинцами, и в один прекрасный день
стал жертвой очередной московской "товарищеской вендетты". У него были
редкие волосы, он был стройным, с вытянутым, худым лицом, на фоне которого
его глаза становились еще более яркими, особенно когда Скэнлон был в
настроении, после страстного обсуждения ирландской истории или
обличительных споров о "бриттах". Мак-Кейну пришлось работать с
англичанами, когда он служил в НАТО, в Европе, и он нашел их достаточно
симпатичными людьми, невзирая на приступы пуританства. Но он придержал это
при себе, и в целом он и Скэнлон подружились, особенно с тех пор, когда
Лученко назначил их на одну работу.
- Что бы я щас отдал за пинту портера в баре. - сказал Скэнлон,
подняв руку в перчатке и вытирая рукавом лоб.
- Я думаю, когда ты вернешься, у тебя будут и другие дела.
- Или Гиннеса. Чистая вода из Лиффей, в Дублине только из нее делают
Гиннес. Такого вкуса пиво не имеет нигде в мире.
- Если вернешься.
- Сливки. Пена на нем - чистые сливки.
Где-то у них над головой раздалось два гудка: перерыв на обед.
Мак-Кейн нажал красную кнопку и станок остановился. Шум в мастерской
постепенно утихал, остальные станки тоже останавливались и работавшие за
ними стягивали с себя замасленные комбинезоны, направляясь к двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67