Кроме того, я надеялся на одну сан-францисскую фирму по
производству минеральных удобрений. Там проводили опыты над дрожжевыми
культурами и годными в пищу водорослями. Людей на нашей планете становится
с каждым годом все больше, а цены на мясо вряд ли понизятся... То, что
оставалось после сведения баланса, я попросил поместить в опекунский фонд
Всеобщей. Вкладывать деньги в государственные бумаги или предприятия я не
собирался - инфляция заложена в любую государственную систему еще при ее
возникновении.
Теперь стоило подумать, как поступить со всем этим, если я загнусь во
время спячки. Компания гарантировала, что шансы выжить очень высоки - семь
к десяти; предлагалось даже заключить пари. Но они-то внакладе не
останутся при любом исходе! На удачу мне рассчитывать было трудно, но я
знал, на что шел: в любой азартной игре есть риск. Правда, мошенники
всегда одурачивают доверчивых болванов, а страхование - узаконенное
мошенничество. Что там говорить, если старейшая и наиболее уважаемая
лондонская страховая компания "Ллойд" и то не колеблясь заключит любое
пари. Но не надейтесь на свой выигрыш - ведь должен же кто-то оплачивать
"нашему мистеру Пауэллу" счета от портного! В общем, я распорядился в
случае своей смерти все деньги до единого цента передать компании; тут
мистер Пауэлл едва не бросился ко мне на шею. Он принялся горячо убеждать
меня, что семь из десяти - дело верное. Я же ухватился за этот вариант
только из-за того, что становился (если выживу) наследником других
клиентов, выбравших те же условия страхования (в случае их смерти,
конечно). Чем не "русская рулетка"? При деньгах будет тот, кто выживет...
ну а компании, как обычно, остается загребать лопатой денежки, да еще с
процентами.
Ну, вроде я подготовился к возможному возвращению в жизнь, и мистер
Пауэлл возлюбил меня, как крупье любит идиота, который ставит и ставит на
"зеро". Пристроив таким образом мои капиталы, мистер Пауэлл весьма здраво
подошел к решению вопроса о взносе за Пита. Мы сошлись на пятнадцати
процентах обычного взноса и составили на Пита отдельный контракт.
Теперь оставалось получить разрешение суда и пройти медицинское
освидетельствование. Врачебный осмотр меня не беспокоил: раз уж компания
только выиграет от смерти клиента, его примут даже с чумой в последней
стадии. Но вот получить "добро" у судьи - долгая история. А без этого не
обойтись, потому что клиент, спящий во льду, должен находиться в
безвыходном положении на законном основании: живой, но беспомощный.
Впрочем, мои опасения оказались напрасными. У "нашего мистера
Пауэлла" были уже заготовлены все документы - общим числом двенадцать, и
каждый - в четырех экземплярах. У меня пальцы занемели, пока я их
подписал. Потом явился посыльный, забрал всю пачку и поспешно удалился.
Так что судью я и в глаза не видел.
Медосмотр оказался стандартной изнурительной процедурой, если не
считать небольшого эпизода. Закончив осматривать меня, врач угрюмо
взглянул на меня и спросил:
- Сынок, ты давно в запое?
- В запое?
- В запое, в запое.
- Да с чего вы взяли, доктор? Я трезв, как... как вы. - В
подтверждение я начал было произносить скороговорку.
- Брось валять дурака. Отвечай на вопрос.
- М-м-м... Да недельки две, может, чуть больше.
- А чуть больше - это месяц или два? И не вешай мне лапшу на уши,
пьянчуга.
- Ну, вообще-то я никакой не пьянчуга... Видите ли... - И я принялся
рассказывать о том, как поступили со мной Белл и Майлз и почему я был в
таком состоянии.
- Прошу тебя! - Он предостерегающе поднял руку. - У меня хватает
своих неприятностей, к тому же я не психиатр. Все, что меня интересует, -
выдержит ли сердце клиента предстоящие перегрузки. Ведь твое тело охладят
до четырех градусов Цельсия. Вообще-то мне плевать, если какой-то псих
сует башку в петлю, да еще и завязывает ее сам. Я так считаю: одним
дураком на свете меньше. Но остатки профессиональной этики не дают мне
права разрешить человеку, отупевшему от пьянства, - неважно, что он за
птица, - залезть в ледяной гроб. Повернись-ка кругом.
- Что?
- Спиной, говорю, повернись. Сделаю тебе укол в ягодицу.
Я повернулся - он уколол. Пока я растирал уколотое место, он
продолжал:
- Теперь выпей вот это. Минут через двадцать ты впервые за весь месяц
станешь трезвым как стеклышко. Потом, если у тебя есть хоть капля здравого
смысла, в чем я лично сомневаюсь, ты все обдумаешь и решишь - сбежать от
неприятностей... или встретить их лицом к лицу, как и подобает мужчине.
Я выпил лекарство.
- Вот и все. Одевайся, твои бумаги я подпишу, но предупреждаю, что
могу наложить вето даже в самую последнюю минуту. Чтоб ни грамма алкоголя,
только легкий ужин. Никакого завтрака. Быть здесь для окончательного
осмотра завтра, в полдень.
Он повернулся ко мне спиной и удалился, даже не попрощавшись. Я
оделся и вышел, кипя от злости. Мистер Пауэлл уже отложил мои экземпляры
документов, подписанные в суде. Когда я забирал их со стола, он заметил:
- Можете оставить их здесь, если хотите. Заберете завтра в полдень...
тот комплект, что отправится с вами в усыпальницу.
- А что станет с другими?
- Один комплект мы оставим у себя. Затем, когда вы заснете, один
комплект пошлем судье и один - в Карлсбадские архивы. Н-да. Доктор
предупредил вас о соблюдении диеты?
- Конечно.
Чтобы скрыть раздражение, я стал листать бумаги.
Пауэлл потянулся за ними.
- Я сохраню их до завтра.
Я спрятал бумаги за спину.
- Я и сам смогу их сохранить. Может, мне захочется что-нибудь
изменить.
- Увы, уже поздно вносить изменения, дорогой мой мистер Дейвис.
- Не давите на меня. Если надумаю что изменить, приду пораньше.
Я раскрыл сумку и засунул документы во внутренний боковой карман,
рядом с Питом. Я и раньше держал там ценные бумаги. Может, там не так
надежно, как в архивах, упрятанных в Карлсбадские пещеры, но гораздо
надежнее, чем можно себе представить. Однажды какой-то гнусный воришка
попробовал залезть в этот карман. Думаю, у него до сих пор на руках и лице
шрамы от когтей Пита.

2
Выйдя из здания компании, я спустился к автомобильной стоянке по
Першинг-сквер, где утром оставил свою машину. Бросил в счетчик несколько
монет, включил автопилот, набрав код западной магистрали, выпустил Пита из
сумки на сиденье и расслабился. Вернее, попытался расслабиться, - движение
в Лос-Анджелесе интенсивное до жути, а я не очень доверял автоматике.
Давно собирался переделать систему: она немного устарела, чтобы
соответствовать своему названию "идеально надежной".
Наконец мы миновали Западную авеню - можно было переходить на ручное
управление. Однако я уже прилично издергался, и меня потянуло промочить
горло.
- А вот и оазис, Пит!
- Вер-р-р-но?
- Прямо перед нами.
Пока я искал, куда бы приткнуть машину (Лос-Анджелесу не грозит
оккупация - захватчики просто не найдут места для стоянки), я вдруг
вспомнил, что доктор запретил мне прикасаться к спиртному. Тут я очень
образно и доходчиво растолковал ему, как он может поступить с подобными
советами, - жаль только, что он не мог этого услышать. Интересно, сумеет
ли он сутки спустя определить, пил я или нет? Я что-то читал на этот счет,
но тогда меня интересовало совсем другое, и я пролистал статью, не вникая
в смысл написанного.
Черт, а ведь в его власти запретить мне лечь в анабиоз! Буду-ка я
похитрее и отложу выпивку до лучших времен.
- С-р-ра-а-з-у-у? - заинтересовался Пит.
- Нет, пожалуй, отложим до лучших времен. А сейчас поищем-ка
придорожную закусочную.
Я вдруг с удивлением обнаружил, что к выпивке меня совсем не тянет.
Вот поесть и выспаться я бы не отказался. Да, доктор оказался прав - я был
совершенно трезв и впервые за много недель чувствовал себя хорошо. Может,
и вколол-то он мне в корму всего лишь какой-нибудь B1; но если так, то
доза была реактивная.
Наконец мы увидели придорожную закусочную и заехали во двор. Себе я
заказал цыпленка "по-кентуккски", Питу - полфунта рубленого шницеля и
немного молока. Пока не принесли заказ, я выпустил Пита поразмяться. Мы с
ним часто перекусываем в придорожных заезжаловках - там не надо то и дело
загонять Пита в сумку.
Полчаса спустя машина вывезла нас из деловой части города. Я выключил
зажигание, закурил, почесал Пита за ухом и задумался.
Дэн, старина, а ведь доктор был прав. Ты пытался залить горе вином,
да ничего не вышло - горе осталось. Сейчас ты трезв как стеклышко, сытно
поел, и впервые за последнее время на душе у тебя покойно. И чувствуешь ты
себя нормально.
Что еще? А может, док прав и в отношении всего остального? Разве ты
ребенок избалованный? Или тебе не хватит пороха плюнуть на все и начать по
новой? Почему ты идешь на это? Приключений захотелось? Может, ты просто
пытаешься бежать от себя, прячешь голову в песок - тоже мне, страус!
Но я действительно хочу дожить до 2000 года!
Ладно, хочешь - живи. Но вот можешь ли ты сбежать и не свести кое с
кем счеты здесь? Хорошо, хорошо! Но как я могу свести с ними счеты? Не
буду же я добиваться, чтобы Белл вернулась после всего, что она сделала!
А как я еще могу поступить? Подать на них в суд? Не будь идиотом, у
тебя нет свидетелей. Да и кто, в сущности, выиграет процесс? Только сами
законники.
- М-у-у-у-у-р-р-р-а-а-а! - подтвердил Пит.
Я взглянул на него: вся морда в шрамах. Уж он-то не станет подавать
на кого-то в суд. Не понравится ему, скажем, форма усов у какого-нибудь
кота, так Пит просто предложит ему выйти и зубами да когтями растолкует,
что к чему.
- А пожалуй, ты прав, Пит. Навещу-ка я Майлза, руки-ноги ему
повыдергиваю и выколочу из подонка всю правду. А "долгий сон" подождет.
Должны же мы выяснить в конце концов, кто из них истинный автор этой
подлой затеи.
Из ближайшей телефонной трубки я позвонил Майлзу и велел сидеть дома
и ждать.

Мой старикан дал мне имя Дэниел Бун Дейвис, чем на свой лад выразил
отношение к таким понятиям как свобода личности и вера в собственные силы.
Я родился в 1940 году, когда все в один голос утверждали, что незаурядные
личности находятся на грани вымирания и будущее - за средним человеком.
Отец отказывался верить этому и, назвав меня так, бросил вызов обществу.
До последнего вздоха он стремился доказать свою правоту - и умер, когда
ему прочистили мозги в Северной Корее.
Когда началась Шестинедельная война, я служил в армии и у меня уже
имелся диплом инженера-механика. На призывной комиссии о дипломе я
умолчал; единственно, что я унаследовал от отца, - неудержимое желание
быть независимым, не отдавать и не выполнять приказов и не подчиняться
предписываемым распорядкам. Я хотел тихо-мирно оттрубить свой срок - и
свалить. Во времена "холодной войны" я был техником-сержантом на складе
боеприпасов в городе Сандиа, штат Нью-Мексико, и набивал атомами атомные
бомбы, раздумывая между делом, чем бы заняться после дембеля. В тот день,
когда Сандиа перестала существовать, я находился в Далласе, куда меня
послали за новыми запасами Schrecklichkeit. Радиоактивные осадки отнесло к
Оклахоме, поэтому я продолжал тянуть лямку в армии.
Пит выжил по той же причине. У меня был приятель - Майлз Джентри, из
резервистов. Он был женат на вдове с ребенком, но к тому времени, как его
призвали, жена умерла. Он жил вне казармы, в Альбукерке, чтобы у падчерицы
(ее звали Фредерика) был свой дом. Маленькой Рикки (мы никогда не называли
ее полным именем) нравилось заботиться о Пите. Спасибо кошачьей богине
Бубастис, Рикки и Пита в те страшные дни также не было в городе - они все
уехали на выходные: Пита я им подбросил, потому что не мог взять с собой в
Даллас.
Нас всех удивило, когда выяснилось, что военные лаборатории запрятаны
в Туле и других местах, где - мы и не догадывались. Еще в тридцатые годы
стало известно, что человеческое тело можно охладить до состояния, при
котором все жизненные процессы организма замедляются до предела. Но до
Шестинедельной войны такое охлаждение было возможно лишь в лабораторных
условиях и использовалось как крайнее терапевтическое средство. Занимались
этим, конечно, в военных лабораториях. А там, чтобы только добиться
результатов, ни с какими затратами не считались - ни с людскими, ни с
материальными. Напечатай еще миллиард долларов, найми еще тысячу ученых и
инженеров - и любую задачу можно решить, независимо от того, каким
необычным, почти неправдоподобным и даже сомнительным способом это будет
сделано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32