Выбор был весьма невелик.

6
Я приступил к работе на следующий день, в пятницу, 15 декабря. У меня
сразу возникли недоразумения с законом: я постоянно путался в новых
понятиях, ощущениях, способах выражения мыслей. Я обнаружил, что
"переориентироваться" по книгам - все равно как изучать секс теоретически;
на деле все было совершенно по-другому.
Наверно, у меня было бы меньше неприятностей, окажись я в Омске,
Сантьяго или Джакарте. В чужой стране, чужом городе ты знаешь, что
столкнешься с чем-то непривычным, но перемены в Большом Лос-Анджелесе не
укладывались в сознание, хотя я и сталкивался с ними ежечасно. Конечно,
тридцать лет - небольшой отрезок времени: за всю свою жизнь каждый из нас
успевает привыкнуть ко множеству перемен. Но на меня все обрушилось разом.
Взять, к примеру, случай, когда я произнес без всякой задней мысли
обычное для меня слово в присутствии одной дамочки. Дамочка сильно
оскорбилась, и только мое поспешное оправдание, что я "сонник", удержало
ее мужа от мордобоя. Я не стану приводить это слово здесь - хотя почему бы
и нет? Поверьте, во времена моего детства оно использовалось как вполне
пристойное - стоит заглянуть в старый словарь; во всяком случае, никто не
царапал его гвоздем на стенках туалетов и не писал мелом на заборах.
Слово, о котором я говорю, - "заскок".
Были и другие слова - их я произносил, только хорошо прежде подумав.
Не то что они были из разряда "табу", нет. Просто изменилось полностью их
значение. Слово "хозяин", например, раньше означало человека, взявшего у
вас в прихожей пальто; он мог отнести его в спальню, если на вешалке не
было места, - но при чем тут уровень рождаемости?
Тем не менее я потихоньку приспосабливался. Моя работа заключалась в
том, что я превращал новехонькие лимузины в металлолом, отправлявшийся
морем обратно в Питсбург. "Кадиллаки", "крайслеры", "эйзенхауэры",
"линкольны" - самые шикарные, большие и мощные турбомобили различных
марок, не наездившие и одного километра, шли под пресс. Их цеплял
челюстями захват, потом - бах! трах! ба-бах! - и готово сырье для мартена.
Поначалу мне было не по себе - сам я пользовался "дорогами" и не имел
других транспортных средств. Как-то я высказал свое мнение о
бессмысленности уничтожения такой прекрасной техники - и чуть не лишился
работы. Хорошо еще, сменный мастер вспомнил, что я "сонник" и ни черта не
понимаю.
- Тут, сынок, все упирается в экономику. Государство поощряет
перепроизводство автомобилей - это является гарантией погашения займов,
выделенных на поддержание твердых цен. Автомобили выпущены два года назад,
но они никогда не будут проданы... И вот теперь государство превращает их
в металлолом и продает обратно сталелитейным компаниям. Мартены не могут
работать на одной руде, им нужен и металлолом. Тебе бы полагалось знать
такие простые вещи, хоть ты из "сонников". Кстати, обогащенной руды не
хватает, и металлолома требуется все больше и больше. Эти автомобили нужны
сталелитейной промышленности позарез.
- Но зачем вообще их было выпускать, если знали, что они не будут
проданы? Это же расточительство!
- Это только с виду расточительство. Ты что, хочешь, чтобы люди
остались без работы? Чтобы упал жизненный уровень?
- Ладно, почему не отправлять автомобили за границу? По-моему, там за
них выручили бы больше, чем здесь, продавая как металлолом.
- Ну да! И взорвать экспортный рынок? Кроме того, если бы мы стали
продавать автомобили по бросовым ценам за границей, мы бы восстановили
против себя всех: Японию, Францию, Германию, Великую Азиатскую Республику
- всех. И к чему все привело бы? К войне? - Он вздохнул и продолжал
поучать меня отеческим тоном: - Сходи-ка ты в Публичную библиотеку и
возьми несколько книжек. А то судишь о том, о чем понятия не имеешь.
Я и заткнулся. Я не стал говорить ему, что провожу все свое свободное
время в библиотеках. Избегал я упоминать и о том, что был когда-то
инженером. А претендовать на должность инженера теперь - все равно что в
свое время прийти к Дюпону и заявить: "Сударь, я - алхимик. Не нуждаетесь
ли вы в моем искусстве?"
И все-таки я вернулся к этой теме еще раз. Я обратил внимание, что
очень немногие автомобили были собраны полностью. Сделаны они были
кое-как: в одном не хватало приборной доски, в другом отсутствовало
воздушное охлаждение, а однажды я заметил, как зубья дробилки размалывают
пустой, без мотора, капот, и опять обратился к сменному мастеру. Тот в
изумлении уставился на меня:
- Великий Юпитер! Сынок, неужели ты думаешь, что кто-то будет
стараться при сборке никому не нужных автомобилей? Прежде чем они сойдут с
конвейера, они уже оплачены.
На этот раз я заткнулся надолго. Лучше заниматься техникой: экономика
для меня - темный лес. Зато у меня было много времени для размышлений. Мою
работу трудно было назвать "работой". Все операции выполнялись "ловким
Фрэнком" в различных модификациях. "Фрэнк" и его собратья обслуживали
дробилку, подгоняли автомобили, убирали и взвешивали металлолом,
подсчитывали. Моя "работа" заключалась в том, что я стоял на небольшой
платформе (сидеть запрещалось) и держал руку на рубильнике. Рубильник (в
аварийной ситуации) отключал всю систему. Но ничего никогда не случалось,
хотя довольно скоро я уяснил, что от меня требовалось, по крайней мере раз
за смену, "обнаружить" неполадки в системе автоматики, остановить работу и
послать за ремонтниками.
Что ж, за это мне платили двадцать один доллар в день, и я мог не
думать о хлебе насущном. После вычетов на социальное страхование,
медицинское обслуживание, профсоюзных взносов, подоходного налога, налога
на оборону и взносов в общественный фонд у меня оставалось около
шестнадцати долларов. Мистер Монетт оказался не прав, утверждая, будто
обед стоит десять долларов, - вполне сносный обед можно было получить за
три доллара, если вы не против искусственного мяса. Ручаюсь, вам будет не
отличить бифштекса, выращенного в колбе, от того, который гулял на травке.
Учитывая, что кругом полно слухов о радиоактивности, я был совершенно
счастлив, потребляя суррогат.
Труднее было с жильем. Во время Шестинедельной войны Лос-Анджелес не
попал в список городов, подлежавших уничтожению, и в него хлынула масса
беженцев (и меня причисляли к ним, но я-то себя таковым не считал). Никто
не вернулся домой, даже те, у кого было куда возвращаться. Город - если
Большой Лос-Анджелес можно назвать городом - был переполнен, когда я лег в
холодный сон. Теперь он просто кишел людьми и напоминал огромный
муравейник. Может быть, не стоило избавляться от смога: в шестидесятые
годы из-за него хоть немногие, но покидали большие города. Теперь,
очевидно, никто никогда не уезжал из города.
Когда я выписывался из храма, у меня в голове сложился план действий:
1) найти работу; 2) найти ночлег; 3) повысить уровень инженерных знаний;
4) найти Рикки; 5) снова стать инженером, если это в человеческих силах;
6) найти Майлза и Белл, заплатить должок и при этом постараться избежать
тюрьмы; 7) прочие дела, вроде поиска исходного патента на "трудягу": у
меня было предчувствие, что в основу его легли мои разработки по "ловкому
Фрэнку" (конечно, сейчас все это не имело значения, но...). Хотелось мне
разузнать о судьбе "Горничной инкорпорейтед"... и так далее и тому
подобное.
Я расположил свои дела в порядке очередности по давней студенческой
привычке (хотя особым усердием в первые годы учебы не отличался); если не
соблюдать очередности - собьешься с ритма. Конечно, некоторые пункты плана
можно было осуществлять одновременно: я надеялся отыскать Рикки, а может,
заодно "Белл и Ко", продолжая при этом совершенствовать знания в области
автоматики. Но главное дело не может стоять вторым; сперва следовало найти
работу, а потом искать потерянное; доллары - конечно, если они у вас есть
в достатке - ключи ко всем дверям...
После того как в шести местах мне отказали, я нашел объявление о
сдаче помещения в районе Сан-Бернардино. Но я свалял дурака: вместо того
чтобы сразу снять комнату, я потащился опять в центр города, надеясь найти
что-нибудь там, а с утра быть первым в очереди на бирже труда. И везде
неудача. Меня записали на "лист ожидания" в четырех местах, а в результате
я оказался в парке, под открытым небом. Почти до полуночи я прогуливался
по дорожкам, чтобы хоть немного согреться (зимы в Большом Лос-Анджелесе
субтропические, если только сильно подчеркиваешь приставку "суб"), а потом
плюнул и пошел в город. Я нашел убежище в помещении станции Уилширской
дороги... и часа в два ночи меня замели вместе с остальными бродягами.
Тюрьмы, надо сказать, изменились к лучшему. В камере было тепло, и,
похоже, тараканов удалось вывести начисто.
Мне предъявили обвинение в "шатательстве". Судья оказался молодым
симпатичным парнем; он даже глаз не поднял от газеты, когда спросил:
- Вы обвиняетесь по первому разу?
- Да, ваша честь.
- Тридцать суток или условное освобождение с отбыванием срока в
трудовых лагерях. Давайте следующих.
Нас начали выталкивать, но я уперся:
- Минутку, судья!
- А? Вы чем-то недовольны? Признаете себя виновным или нет?
- Гм. Я, право, не знаю, потому как не понимаю, что я такого
совершил. Видите ли...
- Нужен общественный защитник? Если так, посидите взаперти, пока
кто-нибудь не возьмется за ваше дело. Думаю, дней через шесть-семь кто-то
из них да освободится... так что решайте сами.
- Гм, не знаю. Может, мне как раз подходит условное освобождение с
отбыванием срока в трудовых лагерях, хотя я и не представляю себе, что это
такое. Но в чем я действительно нуждаюсь, так в добром совете. И если
Высокий суд соблаговолит...
- Выведите остальных, - приказал судья помощнику шерифа. Затем
обернулся ко мне: - Бросьте болтать. Предупреждаю, мой совет вам вряд ли
придется по вкусу. Я давно в должности и успел наслушаться столько лживых
историй, что меня уже тошнит от них.
- Я понимаю вас, сэр. Но моя история - правдивая. Ее легко проверить.
Видите ли, я только вчера закончил "долгий сон" и...
Он посмотрел на меня с отвращением:
- Так вы один из тех? Я вот часто задаюсь вопросом: на каком
основании наши деды посчитали возможным сваливать на нас свои ошибки?
Город и так перенаселен... а тут еще нам на шею садятся те, кто в своем-то
времени ужиться не смог. Эх, прогнать бы всех вас пинками в ваш
какой-не-знаю год, чтобы вы объяснили там всем и каждому: будущее, о
котором они так мечтают, вовсе не - повторяю: не - усыпано розами. - Он
вздохнул. - Впрочем, уверен, толку от этого было бы мало. Ну а от меня-то
вы чего ожидаете? Предоставить вам еще одну возможность? Чтоб вы тут
возникли опять неделю спустя?
- Нет, судья, думаю, больше я тут не возникну. У меня достаточно
денег, чтобы прожить, пока не найду работу и...
- А? Если у вас есть деньги, почему же вы занимаетесь шатательством?
- Судья, я даже не знаю, что обозначает слово "шатательство".
На этот раз он снизошел и выслушал мои объяснения. Когда я упомянул о
том, как меня обчистила Главная, его отношение ко мне резко изменилось.
- Ох уж эти свиньи! Моя мать пострадала от них, а ведь она двадцать
лет выплачивала взносы! Что ж вы мне сразу об этом не сказали? - Он достал
карточку, что-то черкнул на ней и протянул мне: - Отдайте в контору по
найму Управления по излишкам и сбору утиля. Если они не найдут для вас
работы, зайдите ко мне часов в двенадцать. Только не занимайтесь больше
шатательством. Занятие не только порочное и преступное, но и очень опасное
- можно нарваться на "зомби"-вербовщика.
Вот так я получил работу - крушить вдребезги новенькие автомобили. Я
уверен, что поступил правильно, поставив на первое место задачу найти
работу. Человеку с солидным счетом в банке везде хорошо - даже полиция его
не тронет. Нашел я и вполне приличную (по моим средствам) комнату в
западной части Лом-Анджелеса; тот район еще не подвергся изменениям в
соответствии с Новым планом. Мое новое жилище, похоже, раньше служило
стенным шкафом.
Мне не хотелось бы, чтобы создалось впечатление, будто 2000 год
нравился мне меньше, чем 1970-й. Меня вполне устраивало все и в 2000 году,
и в следующем, 2001 году, который наступил через пару недель после моего
пробуждения. Несмотря на приступы нестерпимой тоски по прошлому, я считал,
что Большой Лос-Анджелес на заре третьего тысячелетия - самое
замечательное место из всех, какие мне приходилось видеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32